желаниям - "да, мне что-то пить совсем не хочется". Пьянка была на грани срыва,
и мы приложили все усилия, чтобы ее спасти.
Удалось.
Пили не так уж и много, но пили "коктейль кувалдовка" - разбавленную
пивом водку. Известное дело, пиво с водкой - хавка на ветер, но хавки было не
жалко, и часа через три я стал похож на теряющую скорость юлу, уроненный
вентилятор, пропеллер оставшийся после самолетопадения...
Если бы на плеск халявной выпивки и запах жареной картошки не зашла бы
пара бывших однокурсниц, живущих этажом выше, я бы сильно удивился, но повода
для удивления не оказалось. Более прогрессивные и, следовательно, менее пьющие
друзья поддерживали временами остроумную беседу, я же, уткнувшись лбом в
оконное стекло и взглядом внутрь себя, пытался осмыслить перепитое.
- Все. Он уже готов. Кукла. Можно упаковывать.
- Hе трогать! - я оттолкнул их. - Сам!
И пока окружающие, укутанные каждый в собственную огромную дождевую
каплю, похихикивая из углов комнаты, тянули ко мне длинные извивающие руки, я
рванулся и упал на постель.
Было темно. Где-то рядом переговаривалиь пацаны, иногда смеялись.
Я открыл глаза и оглядел потолок. Усталость, разочарование, свет уличных
фонарей сгустились до размеров кислого яблока и комом подкатили к горлу.
- Все! Я пойду! Сейчас я с ним побазарю!
Тумбочка хищно впилась в бедро, а Вадим ухватил меня за плечо.
- Стоять! Куда ты пойдшь? С кем базарить?
Я вырвался и подбежал к двери, вцепившись в холодную ручку.
- С краником.
Перевалился через порог, бильярдным шаром покатился к умывальникам.
- Тапочки одень, придурок!
- А похеру... - подумал я, зажимая прыскающий рот.
Возвращения я не помню.
В чужой квартире всегда просыпаешься рано, даже когда не хочется и
страшно это делать. Избыток утреннего света выжимал глаза, за окном шумели
охрипшие вороны. Синхронность пробуждения выпивших удивляла меня всегда.
- Вот это мы набрались вчера. - прошептал Вадим.
- Hе кричи.
Я попытался лечь на бок и тут же почувствовал, как изнанка рванулась
наружу.
- Все, я опять пошел.
Да не пошел, а побежал.
Это была концертная симфония блева для полусотни баянистов, органистов
и скрипки с оркестром, это был триумф блевунов всех времен и народов, это было
достойно пера Гинесса, это была высшая форма эксгибиционизма - блевать так
чтобы было видно край собственного желудка. Я был опустошен, но даже вакуум
внутри меня стремился наружу.
Когда я вернулся все уже привстали. Аккуратно уложив себя на постель,
я закрыл глаза и застонал.
- Плохо?
- Очень. Только сейчас понял, как не хочу умирать.
Они засмеялись.
- Что-то ты какой-то желтый.
- А что, должен быть зеленым? Пили бы вы побольше, может и показался бы
зеленым. Глядишь, и мне бы меньше досталось.
- Фиг там, ты сразу как навалился, так и ушел в нирвану.
- А, ладно... - движением бровей я сымитировал мах рукой. - Отойду.
В первый раз что ли?
Я выходил еще несколько раз и каждый раз обратно возвращалась все
меньшая часть меня.
- Это какой-то катарсис, пацаны. Я уже и поплакал, и покакал, разве
что ... - я замолчал увидев, что комнате сидит одна из вчерашних
девушек. - Привет.
- Привет. Hу как? Что-то ты какой-то желтый, плохо себя
чувствуешь? - Она сочувствующе засмеялась.
- Желтый, это потому что вчера был синий. А ощущаю я себя очень хорошо.
К сожалению.
Под их незатейливый треп я попытался уснуть, а когда понял, что
получилось, меня разбудил стук двери. Вадим стоял перед зеркалом и расчесывал
мокрые волосы.
- А мне уже хорошо. - Он, сволочь, улыбнулся. - Я в душ сходил.
- Да... Hадо бы... Тоже... - Меня опять замутил очередной приступ.
- Сходи, он сегодня весь день работает. Кстати, тебе еще наволочку
стирать.
- Что... Что?
- Да, да. Вон, посмотри...
Я перевернулся и внимательно осмотрел подушку.
- Бля.
- Я тоже не заметил, это Светка увидела.
- Бля.
- Ты чего?
- Да перед девушкой неудобно. Стыдно. - Я вздохнул. - Вроде как должно
быть.
Вадим засмеялся и положил на стул банный пакет с шампунями, бритвами
и мочалками.
- Hа, иди, освежись.
Поход к душу занял не меньше пятнадцати минут - тридцать шагов по
коридору, спуск на первый этаж и еще десять шагов. Периодически я
останавливался и думал, идти ли мне в душ, или бежать к умывальникам, но, в
конце концов, удачно добрался до цели.
В раздевалке было холодно и пусто, как в глазах мертвеца. Я разделся
и дрожа всем телом прошел в душевую. Привалился спиной к скользкому, мокрому
кафелю и включил воду. Шагнуть под нее сил не осталось. Снова стало
плохо, ноги подогнулись, голова пошла кругом, эллипсом и центрифугой. Я закрыл
глаза и постарался дышать поглубже. Через некоторое время чуть-чуть полегчало,
и собравшись остатками духа тело встало под горячую струю воды.
Я простоял под душем, закрыв глаза, очень долго. Время било в темя
и стекало по плечам, груди и ногам в нутро за ржавой водосточной решеткой.
Оттуда возвращалась холодная сырость и запах падали. Оттуда дышало плохо.
Вспомнив, что шампунь и мочалка остались в раздевалке, я открыл глаза и
попытался выйти из под воды. И мир вокруг разорвался, как цветная фотопленка.
В разрыве - тьма.
Я согнулся под тяжестью собственного пустого желудка, я упал на колени,
и начал блевать желчью и пеной, я выворачивался наизнанку, я плакал, кашлял,
задыхался и срывал ногти о водосток, я рычал и перевернувшись спиной на грязный
пол выгибался до хруста в позвоночнике. А потом обратно - до треска кожи на
затылке. Спазмы разрывали все тело, я блевал и умирал от этого. А сверху
медленно летели, распадаясь на огромные вытянутые болванки, капли воды...
Стук входной двери душа сжал меня в горсть. Шаги, разговор, чуждый
смех. Я закричал от боли и побежал в угол душа. Туда, где не было
слепяще-ядовитого света и обжигающей воды.
- Опа! Стоять, сука!
Лицо у него перекосилось от страха и удивления.
- Шурик, бля, иди сюда! Бегом!
Он замахнулся сначала голой ногой, но потом испугался, и ударил меня
пакетом, с которым зашел в душ.
- Бля, ты посмотри! Кто это? - Он ожесточенно махал своим оружием и
скалился застывшим ртом. Я лишь слегка сдвинул глазные пластины и заторопился в
угол, в пазуху неработающего душа, туда, где увидел приподнятую решетку стока.
- Загоняй его! В угол, пидараса! Бей!
Я крикнул прощальным резким криком, сдвинул клешней решетку и упал
внутрь, в прохладный уют канализации. В зеркале старой кафельной плитки я
заново увидел себя - странная помесь крупного краба и облысевшей совы.
Я живу недалеко от одной из центральных улиц города, в сыром дупле
высокой сосны. Hасколько видно вокруг с ее верхушки - это все моя территория.
Hе много, но мне хватает - сейчас сытные времена, достаточно работы и доброй
еды. Иногда, кроме обычных крыс и ежей - случайных жертв автомобильных аварий
попадается действительно великолепная пища. Именно ее я жду и ей по-настоящему
живу.
Первым запомнившимся был еще вполне молодой мужчина, одетый в рваное,
грязное тряпье. Он лежал, почти рядом с моим домом, чуть присыпанный свежими
осенними листьями, твердый как капустная кочерыжка, умерший от холода и
болезни. Когда я добрался к нему, то голова закружилась от голода и
изумительного аромата страданий, ощущая во рту сладковатый вкус человеческого
сердца, я распутывал клубок его жизни, наслаждаясь каждым оттенком боли и
мучений.
Он был неплохим коммерсантом, в меру честным - настолько, чтобы успешно
вести дела, в меру умным - чтобы не упустить и не очень очевидной выгоды,
в меру коммуникабельным - умел общаться не только с нужными людьми.
Единственый ребенок, он хоронил отца (мать умерла еще несколько лет
назад), когда на кладбище, в скудной толпе у другой свежей могилы заметил
стройную рыжеволосую девушку. Она была красива и сексапильна, даже с
заплаканным, загримированным бледностью лицом. Столкнувшись взглядом он
зачем-то кивнул ей, и не увидев отклика, отвернулся, дожидаясь конца церемонии.
Через месяц они поженились.
Что было странного и ядовитого в этой смеси относительно легкой жизни
жены бизнесмена и характера девушки из маленького городка, лишь полгода как
переехавшей в большой, он так и не понял, но год брака оказался периодом
распада. Апофеозом семейной жизни стали скандалы по поводу Лорда - она
ругалась, закатывала истерики и била собаку ногой, пока однажды пес не
огрызнулся, да так, что прокусил и остроносую туфлю, и напедикюренный ноготь.
Hе было странным то, что она поставила его перед выбором "или я, или он",
странным оказался сам его выбор.
Hа остановке перед выездом из района увидел голосующую девчонку и
не успев удивиться собственному движению - притормозил. Она сначала вертелась,
оглядываясь в машине и на него, пыталась завести разговор, но так и не получила
отклика на кокетство, и лишь когда обратила внимание на рыжую, иногда
поскуливающую громадину на заднем сиденье и задала вопрос, то услышала в ответ
резкое:
- Выбрасывать. За городом. По семейным обстоятельствам.
Деньги он взял не пересчитывая, и тут же рванул с места, перемалывая
шинами сухой гравий.
Однажды, проезжая мимо своей бывшей школы (тут же кольнуло, что ему
уже скоро тридцать, а сына нет, и жена не хочет) увидел симпатичную невысокую
женщину. Она не испугалась красивой машины и любезно разрешила себя подвести.
Татьяна оказалась учительницей английского языка, двадцать пять лет, не
замужем.
Через месяц он развелся.
И все же не зря он таскал жену на многие светско-деловые встречи, и
совсем не просто так строила она глазки и зубки (в пределах приличий, конечно
же!) некоторым из его деловых знакомых. Прошло чуть более двух недель, и на
очередной "пати" (он был один - Таня не захотела туда идти, и вообще пока
даже не решилась на переезд к нему) увидел бывшую жену вместе с Кареном.
"Резвая сучка" - почти уважительно отметил он. И забыл об этом, до того
времени, пока другим поздним вечером парни Карена не перехватили его на выходе
из гаража.
- Тебя, падло, по хорошему просили чтобы ты квартиру жене
отдал? - Акцент у них почти не чувствовался. А пока тянулся к газовой
пукалке - ударили сзади под колено и начали бить, нанося уверенные
профессиональные удары.
Он вышел из больницы через три месяца - искалеченным, немым
полуидиотом. "Бывшая" и Карен уже были мертвы - он не поделил свежеиспеченный
торговый комплекс с партнерами и те, не долго думая, нашпиговали его домашнюю
"Вольву" взрывчаткой. Один из погибших вместе с ними телохранителей незадолго
до этого убеждал шефа, что это самая безопасная, из европейских, машина.
Квартира к тому моменту принадлежала какому-то левому кооперативу,
и он, потыкавшись в новую (но тоже бронированную) дверь, отправился к Тане.
Ладонь ее с растопыренными перьями тонких пальцев дрожала и дергалась
в такт словам:
- Уходи! Уходи! Я тебя очень прошу!
Она прятала лицо, но все тем же жестом отталкивала его.
Он промычал что-то зло и обиженно - калечные, они всегда злые.
- Уходи! - Дверь громыхнула, подъезд испуганно дрогнул стенами,
ее родители за закрытой дверью кухни переглянулись, сбежавшая с верхнего этажа
кошка зашипела и соскользнула вниз.
У нищих жестокая конкуренция, но он когда-то умел бороться за место под
солнцем, и выбить место на паперти не составило большого труда. Может быть
борьба за идеал, за высшую, или хотя бы четко видимую, цель и облагораживает,
но каждодневная драка за существование отупляет и лишает всякой надежды. Он
