пил не больше чем все остальные, он был вонюч и грязен не больше чем все
остальные, он был как все вокруг. Hо больная печень - клеймо бомжей, грузчиков,
деятелей исскуства и работников моргов - это в подобных ситуациях смертельно, и
в конце концов он очутился в парке на моей территории, а его печенка - в моем
зубастом клюве.
Они подобрали ее на дискотеке, на вечеринке, на дне рождения у подруги.
Потом она уже и сама не помнила, как оказалась на заднем сиденье машины, и
почему вдруг решила, что ей так не хочется. Обидчивый оказался парень, я
чувствовал запах обиды в следах его пота, да и не привык он к такому. "Ах,
так!" - сказал он.
Когда ей было семь лет... А дальше ничего не виделось - только вот это
вот мамино "когда ей было семь лет", задыхающаяся боль на спине (лошадь со
вспененной пастью) и визгливый крик ее младшего брата "ах, так!".
"Ах, так!" - сказал он, и перегнувшись через сидение засигналил в
бибику. "Hе хочешь по хорошему, сука..." Я люблю таких парней. Я вообще люблю
людей, почти так же как дельфины.
Она плакала, говорила, что не хочет, зачем-то врала что замужем, и они
отпустили ее. "Беги, блядь! Бе! Ги!" - орали они из машины и улюлюкали, как
плохие ребята из фильмов. А она бежала вдоль мерцающих окнами домов и
материлась. Грязно так, как умеют только девчонки. Бежала, пока полностью не
выдохлась, а когда, обернувшись, увидела машину - села на асфальт и
разрыдалась.
Первым делом я выгрыз ее гибкое усталое лоно, потом принялся за губы
и напоследок оставил глаза. Глаза были почти обычные - хоть она и не закрывала
их, когда ее насиловали; а еще она очень недолго шептала их обычное "не надо,
пожалуйста". Я чувстовал запах мужчин впитавшийся в ее бедра, живот и
подмышки - вкусно пахло сигаретами, одеколоном и истертым железом. Когда я
был человеком мне было знакомо это чувство торжества собственного "Я" над
чужим и чужеродным, когда насилуемое шевелится под тобой и в какой-то момент
ты втайне надеешься что оно сейчас откликнется и подтвердит то, что ты хочешь
доказать.
Может они ее и отпустили, если бы один из них (самый, можно сказать,
нежный - все пытался ее поцеловать) не сказал вслух "кончать ее надо, сука,
сдаст ведь", а "самый потный" не вспомнил вдруг, как в детстве он ломал голубям
шеи. Ломал и скидывал комки перьев с чердака пятиэтажного здания вниз, к
прохожим. Ее они выбросили почти под моим домом.
Он как-то сразу смирился с тем, что остался один. Должно быть еще когда
хозяин заболел, он уже почувствовал, что эта болезнь может разлучить их
навсегда. Они оба пытались бороться, каждый в свое время и своими способами, но
проиграли.
Кошки всегда ассоциировались у меня с женщинами, собаки - с мужчинами,
а когда я стал тем, кем являюсь сейчас, и начал чувствовать подобные вещи
значительно тоньше, понял что это действительно так. Кошки - скрытность,
сама-по-себестость, непомерная гордость при осознании собственной красоты
(а ведь некрасивых кошек не бывает); собаки - тяга к ласкообмену, чувство
долга, привязанность к будке и миске, умение их охранять, и будить в себе
зверя - Пса. В каждом человеке живут и те, и другие, в разных пропорциях, но
некрасиво, когда в теле родившимся под знаком одного, вылупляется сущность
другого. Конечно, и коты, и собаки тоже бывают разными, но этот пес весь был
мужчиной - от влажного черного носа (с розовой язвинкой, там где кожа переходит
в шерсть) до рыжего, как моток медной проволоки, хвоста.
Он несколько месяцев бродил по городу и его окрестностям, привыкая к
пище помоек и лесополос, изредка дрался с другими собаками - он загрыз одного
их них насмерть, когда целая стая одичавших в крупном квартале многоэтажек
псов захотела что-то доказать ему. Он похудел, зарос и покрылся грязью,
когда-то подкармливавшие его посетители кафешек и забегалок теперь говорили
"пшел", и брали детей за руки.
Однажды он заснул на газоне с большими, растущими навроде грибов
прямо на земле светильниками, и жесткой, вызревшей до состояния тупых бритв
травой, а проснулся от резкого удара в живот - таракан поливальной машины стоял
рядом, на дороге и тяжелый ус холодной воды била прямо в него. В боковом окошке
виднелось белозубое лицо водителя таракана, он улыбался глядя на пса
и его карикатурное изображение рядом на табличке.
Он отогрелся только когда нашел чистый и теплый кружок канализационного
люка, зато к утру вымытая шерсть распушилась и впитала в себя густую краску
солнца.
- Папа! Ух, ты! Смотри какой! - Мальчик шел к нему как
околдованный. - Пап, давай возьмем! Он ничей, пап, ну давай!
- Малыш, а где мы его держать будем? - Hа лице папы - толстого усатого
добряка - отображались одновременно неудовольствие от предложения сына и
нежелание его огорчать.
- А у деда! - Он не отрывал взгляда от пса. - Пап, ну давай!
- А он захочет с нами пойти?
- Конечно же! - Мальчишка подошел почти вплотную, пес поднял голову с
лап и внимательно посмотрел на него. - Рыжик! Пошли с нами! Пошли! - Он начал
отходить и манить собаку рукой. Пес легко поднялся, отряхнул тело и затрусил
за парнем.
- Вот видишь, идет!
- Во, блядь, чего вы мне его притащили?
- Тише ты, ребенок же рядом! - Толстяк нахмурился.
- Чего охранять? Все растащили, а теперь шавку привели, кто его кормить
будет? Мне его кормить нечем!
- Да, успокойся ты. Юрка его кормить и будет, и я тебе денег буду
давать, что ты пацану порадоваться не даешь? И сам все же не один будешь.
Малыш, веди его в будку.
- Дедушка Борис, вы только его не обижайте! Рыжик, пошли со мной.
Конура была мала и пахла больной сукой. Hо все же - это уже почти дом.
Почти. Через две недели мальчик почему-то перестал приходить, а еще через две,
старый дед опять напился и вытащив ружье начал кому-то угрожать.
- Убью, всех убью, суки... Продали все, суки, продали, убью!
Пес загремел цепью, прячась в будку. Дед часто забывал его кормить,
и недавно он, совсем оголодав, съел сушившийся на ржавом корыте большой кусок
рыбины. Старик после этого жутко ругался.
- Ты! - Мелкая дробь вонзилась в стенку будки и пошатнула ее.
Он захрипел и выскочил наружу, рванувшись всем своим худым, но сильным телом.
Дзынькнула проржавевшая цепь, и он заметался по всему двору, ища, куда бы
сбежать от заболевшего человека. А тот побежал в дом:
- Убью, суку!
Пес остановился. Вот оно - перед покосившимся забором его собственная
будка.
- Убью! - Старик перезарядил ружье и выбежал на крыльцо. - Зараза!
Пес широкими скачками помчался к будке, клацнул когтями по ее крыше, и
рыжим факелом взвился над забором. Визг дроби и собаки слились в одно, но он
уже перемахнул через препятствие и хромая на раненную лапу побежал прочь.
Обычно рефлексы городской собаки никогда его не подводили, но сейчас,
ошалев от боли, он бежал не разбирая пути, прижав хвост к животу и повизгивая,
когда лапа задевала за землю. Он выскочил на свободное пространство, и
остановился ослепленный внезапно раздвоившейся и слишком яркой луной. Дальше
его дважды прокрутило под днищем машины, оглушило треском собственного
позвоночника и выбросило на обочину, сильно ударив о землю, а машина вильнула
хвостом и исчезла за поворотом, мигнув красными глазами узких габаритных огней.
Он очнулся через несколько минут. Задних лап не было, вместо них
был тяжелый и узкий ошейник надетый на спину, и на хвост как будто налип
огромный ком грязи. Он пополз оставляя блестящую в лунном свете дорожку из
слизи и крови, он полз не зная зачем ползет, может быть просто из
инстинктивного желания отогнать смерть, пока ты двигаешься - ты живешь. Я нашел
его совсем обессилевшим, но все же живым. Это был единственный раз, когда я,
найдя еще живую пищу, ждал окончания готовки.
За университетской оградой - разрезанный ровными дорожками парк,
полоски желтого крема на фабричном торте. Десять минут ходьбы человечьими
ногами. Он проходит здесь два-три раза за день, возвращаясь с учебы или
тренировки. Я чувствую его, запах ладоней, бритых подмышек, мошонки и глаз,
а он знает обо мне. Или, наверняка - догадывается.
Он впитывает в себя окружающее пространство, зреет глядя на всех этих
по недосмотру живущих проституток, бомжей, детей стремящихся поскорей
реинкарнироваться во взрослых. Он наполняется миром, втиснутым и
отфильтрованным через объем зрачков, как кувшин молодым вином, осталось
только выдержать положенный срок перед употреблением.
Когда идет дождь я забираюсь на иву растущую у него перед домом и
раскачивая ветви стучу ими в окно. Смеюсь громогласно в блеклую дрожь стекла,
знаю, что ложась в постель он вздрогнет от холода простыней, и уснет лишь
прочитав свою молитву изгнания страха - "мне все равно, все равно, все
равно...", и я знаю что он боится.
Он занимается спортом и носит в кармане нож, он пользуется
презервативами и теплыми носками, он смотрит срок годности на своем любимом
абрикосовом соке, он не любит поздних прогулок, короче он очень заботится о
своем здоровье, но наткнувшись на издыхающую собаку или убегающую женщину он
прикладывает к песьему лицу ладонь или делает шаг навстречу, повторяя одну и
ту же фразу - "мне все равно, все равно, все равно...".
Он избегает меня и старается забыть о том, что я есть. Hо куда бы он
не прятался - я всегда рядом, как бы он не старался забыть - я помню о нем, и
когда настанет время, когда кровь обратится в вино - он станет моим. А уж я
дождусь, я умею долго ждать, ведь я терпелив как камень, и вечен как свет.
Сергей Матрешкин.
