совсем по-другому, если ты ее видел голой. И вот теперь она стояла в юбке из
шотландки, в нейлоновых чулках, с ниткой жемчуга от Диора, браслетом, ну и
всем остальным. Элегантная.
Я провожу тебя, сказал я. Но она хотела вернуться домой на такси. У
меня перед магазином стояла машина, так нет же, она не пожелала, чтобы я ее
проводил, не хотела, наверное, чтобы я узнал ее адрес. Я предпочитаю такси,
сказала она. И все. Перешла через дорогу, взяла на стоянке такси и уехала. Я
снова опустил жалюзи и лег спать.
В тот период я начал стесняться своих марок, да и себя самого. Иногда я
целый день сидел за прилавком и не осмеливался выглянуть на улицу. Грубил
клиентам. Насмехался над ними. Ах, вы филателист, собираете коллекцию?
спрашивал я. Клиент отвечал: да. Молодец, говорил я. Тот смотрел на меня
недоуменно. Поздравляю, говорил я ироническим тоном. А если меня спрашивали
о цене, я отвечал: полкило миллионов. И клиент начинал сердиться. Иногда,
правда, попадались очень уж терпеливые, они слушали меня, улыбались и
уходили, поблагодарив. Неизвестно за что. Но чаще клиенты уходили
разъяренные, поклявшись, что ноги их больше не будет в моем магазине.
Некоторые громко хлопали дверью. Что за хам, говорили они; что за идиот! А я
помалкивал. Больше они не приходили. Мне же только этого и надо было.
Я заработал порядочно денег (миллионы наличными) благодаря тому, что
сумел использовать миссионерские организации. Я ходил туда и копался в
картонных коробках, набитых китайскими и африканскими марками, покупал их
пригоршнями, на вес, за сотни лир, а перепродавал школьникам за тысячи с
помощью служителей, получавших от меня свою долю. Сбывал я марки и в другие
магазины, так как миссионерские каналы оказались неиссякаемыми. Хороший был
у них товар, даже отличный. Миссионеры поддерживают связи со всеми странами
мира, особенно с Китаем и Африкой. Ну и с Индией, Австралией, Южной Америкой
- в зависимости от того, что это за миссионеры и из какой они миссии. Я
приходил в одну большую миссионерскую организацию, которая находится за
церковью Сан-Джованни ин Латерано, и говорил их руководителю: пусть вам
присылают марки, я буду у вас их скупать, а вырученные деньги вы можете
пустить на благотворительные цели или на что другое. Вот так, благодаря этим
махинациям с миссионерами и миссиями, я сделался чуть ли не самым крупным
торговцем марками в столице.
Марки заполнили все мои дни, всю мою жизнь, но какое значение они имели
для меня лично? Почти у всех вещей есть еще какое-нибудь другое значение,
взять хотя бы те же миссии и миссионеров. Но марки? О деньгах в данном
случае речи нет. Маленькие бумажные прямоугольнички бывают не только
некрасивыми на вид, но иногда даже безобразными. Грубые цвета, классический
рисунок. Цена их возрастает благодаря какому-нибудь дефекту, говорил я себе,
опечатке например. Представление о ценности в нашем деле нередко
определяется отрицательным качеством. Я начал ненавидеть и филателистов, и
коллекционеров вообще, и даже само понятие - коллекционирование. Можно ли
было с такими настроениями рассчитывать на успешную торговлю? Я запустил
свой бизнес, продавал марки случайным покупателям, сам не проявлял никакой
инициативы, миссионеры искали со мной встреч, а я не поддавался, решил
продолжать торговлю пока не распродам все, а потом сменить работу. Иногда, я
уже говорил об этом, моим клиентам доставались от меня и насмешки, и
грубости.
Средства у меня имелись, я мог смотреть в будущее спокойно, но голова
была занята совсем не будущим. Не исключено, что в конвертах из вощеной
бумаги была даже какая-нибудь совсем редкая марка, но думать об этом не
хотелось. С марками - все, говорил я себе. Я стал часто опускать жалюзи и
бродить по городу в надежде открыть для себя что-то новое, но что именно,
мне пока было неясно. Потом я увлекся пением, встретил Мириам. И едва не
сорвался в полет с холма Джаниколо - совсем как однажды в спортзале Фурио
Стеллы. В таком вот настроении я совершал долгие пешие прогулки по
набережной Тибра, время от времени перегибался через парапет, смотрел на
бегущую внизу воду, снова принимался ходить, потом опять смотрел вниз. Птицы
пролетали у меня над головой. И самолеты тоже. Не моя ли профессия прижимает
меня к земле? И все эти марки! Ну может ли летать торговец марками? Вот в
чем вопрос. Может он оторваться от земли и парить в воздухе? Может торговец
марками летать над крышами и куполами? Скорее уж полетит какой-нибудь нищий,
говорил я себе, или возница, монах, студент.
Некоторые ситуации не поддаются логическому анализу. Ведь я сам решил
стать торговцем марками, не родился же я им. Значит, можно и отделаться от
марок, даже если все тут так прочно связано. Долой шкафы, долой марки, не
желаю видеть всех этих Королей, Пап, Святых и Изобретателей с их запахом
гуммиарабика и натуральных чернил. Долой каталожный шкаф "Оливетти", долой
каталоги и конверты из вощеной бумаги, долой все. Долой столик и койку с
металлической сеткой. Нет, ты давай, пожалуйста, без крайностей, говорил я
себе. Можно ведь спокойно закрыть магазин, ликвидировать дело, распродать
марки и даже приобрести новую профессию, на свете столько профессий. Ну а
бывший торговец марками, спрашивал я себя, сможет летать? Или то, что я
прежде торговал марками, останется для меня помехой на всю жизнь?
И я снова шагал вдоль парапета: если долго глядеть на воду, начинает
кружиться голова. Головокружение несовместимо с полетом. Я уже не раз готов
был сорваться с места и полететь, но вдруг эксперимент не удастся? Можно
ведь упасть в реку, а плавать я не умею. Сколько раз я видел людей, словно
приклеившихся к парапету, а потом - кареты скорой помощи с включенными
сиренами, полицейские фургоны и любопытных, выбегающих из своих машин, чтобы
поглазеть на утопленника. Назавтра во всех газетах появилось бы сообщение и
о моей смерти.
А вдруг бывший торговец марками все-таки сможет летать? говорил я себе.
В таком случае надо прикрыть свою лавочку. Немедленно. Или лучше дать ей
угаснуть, почить естественной смертью, что я, собственно, и делаю. Спокойно,
говорил я себе, спокойно. И как ни в чем не бывало возвращался за прилавок.
Так поступают все, у кого есть голова на плечах, говорил я себе. Пока -
никаких полетов. Ноги у меня были тяжелыми, они как бы врастали в землю.
Чтобы получить раствор необходимой концентрации, берем основную
тинктуру, то есть изначальный раствор одного грамма вещества в ста каплях
спирта. Потом разводим одну каплю полученного раствора опять-таки в ста
каплях спирта. Таким образом мы получаем деци-раствор. Берем (обычной
аптечной пипеткой) одну каплю этого раствора и, разведя его в следующих ста
каплях спирта, получаем санти-раствор. При девятом разведении у нас
образуется милли-раствор, жидкость, состав которой в цифровом выражении
можно записать, как 1**-18, то есть нечто, не поддающееся воображению. Одна
капля вещества окажется теперь в миллион миллиардов раз жиже первоначальной.
Так можно продолжать до бесконечности, хотя и без того следы взятого нами
вещества уже практически исчезли. Останется энергия. Прежде чем брать каплю
каждого нового раствора, его нужно сильно взбалтывать. Эта процедура так и
называется взбалтыванием, а ее результат - динамизацией. Иными словами,
энергия остается, материя исчезает. Все это придумал не я, а ученый XVIII
века Сэмюэл Ханеман. С помощью его системы можно получить энергию из ничего,
то есть из антиматерии. Основное вещество берете по собственному усмотрению
- каждый берет то, что отвечает его потребностям или вкусу.
Глава 5
Если у нас есть душа, она, как говорится в Библии, должна преобладать
над телом.
Все на море! - писали газеты. Я ездил к морю, скучал, не понимал, что
скучаю, и продолжал ездить. Это называется развлекаться. Каждое воскресенье
я вставал около восьми утра, бросал в машину халат, плавки, флакон крема от
загара и пускался в путь, пока дороги еще не забиты, но они все равно уже
оказывались забитыми от вокзала Трастевере, куда стекаются машины с трех
направлений: от Порта Портезе, от бульвара Трастевере и от окружной дороги
Джаниколезе. Только на то, чтобы проехать под железнодорожным мостом,
приходилось убивать полчаса. Я поднимал стекла, чтобы не дышать выхлопными
газами других машин, и тут же начинал погибать от жары, опускал стекла и -
дышал выхлопными газами. В этом районе воздух и так уже отравлен ядовитыми
выбросами завода "Пурфина". У людей в соседних машинах вид был довольный, а
я люблю находиться среди довольных людей: раз они довольны, значит, не
сердятся на меня. Все на море! - писали газеты.
При выезде на автостраду у Сан-Паоло приходилось терять еще десять
минут, а потом уже можно было беспрепятственно катить до самого пляжа. Все
машины там движутся в .одном направлении - одни быстрее, другие медленнее.
Тут только смотри, не зевай, следи то за разделительными полосами (простыми,
двойными, пунктирными), то за машинами впереди, не сворачивают ли они и
можно ли идти на обгон, поглядывай в зеркало заднего обзора и не упускай из
виду посты дорожной полиции, прячущиеся за опорами туннелей, за поворотами
или даже за пышными кустами олеандров. Идет бешеная гонка, все хотят прибыть
к месту первыми - настоящий спорт, коррида. Бывает, кто-нибудь оказывается
под колесами.
Я тоже мчался в Остию на своем "Фиате-600", с халатом, плавками и
флаконом крема от загара. Осторожно, не задави какого-нибудь пешехода,
говорил я себе, подъезжая к Остии. Они норовят выскочить отовсюду - голые,
как черви, босые, загорелые, волосатые. Если задавишь пешехода - прощай
удовольствие. Тебе кажется, что ты задавил просто голого человека, а
оказывается, ты стал убийцей отца шестерых детей, промышленника, финансиста,
начальника отдела, какой-нибудь персоны, которая "стоит" много миллионов
лир. Так, например, один задавил инженера, но поди знай, что он инженер, он
же голый! Это случилось на самом взморье восемь лет тому назад, а человек до
сих пор выплачивает деньги, и неизвестно, сколько лет еще будет выплачивать.
Жара на пляже всегда была невероятная. Солнце жгло сверху, а
раскаленный песок - снизу. Я укладывался загорать, время от времени
натирался кремом от ожогов, притворялся спящим, но на самом деле все видел
сквозь свои темные очки. Сколько девушек! С ума сойти, настоящий
супермаркет. Сплошные ноги, руки, пятки, головы и так далее и тому подобное.
Мужчины выходили из воды и, мокрые, барахтались в песке, как свиньи, песок
приставал к телу, и они бежали под душ ополаскиваться. Потом снова бросались
на песок. Ну свиньи и свиньи. Сплошное мельтешение, сплошное безумие. Пот
заливал мне глаза под стеклами очков, и я уже ничего не видел.
Лежать неподвижно под палящим солнцем, когда оно обжигает, а песок еще
отражает этот жар, - штука опасная, кажется, так и взорвешься сейчас, точно
бомба. Не выдержав, я поднимался и бежал к воде. Плавать я не умею - меня
сразу тянет ко дну. Когда входишь в воду, она кажется ледяной, но ты
погружаешься до колен, а потом до живота - ужас какой-то! Сотни людей
глазеют на тебя, словно из партера театра. Они смеются, даже если их лица
кажутся серьезными, смеются внутренне, я же это прекрасно понимаю. И я,
сделав рукой такой жест, будто забыл что-то на берегу, возвращался на песок,
обжигающий голые ступни.
Добравшись прыжками до своей кабинки, я запирался в ней, чуть не плача,
