-- Ничего не бойтесь,-- сказал я засыпающему ученому.-- Вы просто
меняете место работы. У современных людей это происходит в среднем семь раз
за жизнь.
Едва он уронил клюв-нос, я стал разбираться с его компером. Это было
довольно тонким и неприятным делом. Сканирование показало, что коммуникатор
Раджнеша пищит непрерывно как в режиме ближней, так и дальней связи. Ясно,
что эта сигнализация работает ради начальства, которое хочет иметь своего
ученого день-деньской под контролем.
Крохотным лазерным скальпелем Камински рассекла кожу Ваджрасаттвы под
ключицей -- там, где я показал -- и вытащила пинцетом аппаратик размером с
гильзу. Это и был компер.
Я сунул в его разъем иголочку штеккера, пробил защиту одним из
свистнутых кодов доступа, и слегка перепрограммировал. Компер Ваджрасаттвы
перестал следить за пульсом, давлением и другими показателями организма.
Вернее застыл на самом последнем замере.
Затем я приклеил компер с помощью скотча к ножке ствола.
А Камински залепила рану биокибернетика синтекожей.
Теперь можно было эвакуироваться.
И мы, подхватив на три четверти спящего Ваджрасаттву, направились к
лифту, который вел вниз -- к цеху по упаковке рыбопродуктов.
Время как раз приобрело ощутимую плотность и напряженность. Любое
промедление причиняло почти физическую боль и заставляло сжиматься сердечные
мышцы.
Лифт полз еле-еле, как улитка по склону Фудзи и Эвереста вместе взятых.
Какое-то из живых и мертвых тел, оставшихся на нашем пути, могло в любой
момент сыграть против нас. А тело Ваджрасаттвы стало уже спящим на все сто
процентов и заодно сделалась раза в два тяжелее.
Через пятьдесят восемь минут должно было сработать взрывное устройство
-- когда мы по идее собирались уже покинуть объект...
Упаковочный цех оказался полностью автоматизирован, если не считать
одного участка, где пара упитанных голландских теток проверяли наполнение
коробок рыбным филе. Да еще за пультом сидел оператор, который следил за
всем процессом сразу.
Камински "упаковала" теток и уложила их на кучу картона в углу, а с
оператором-азиатом пришлось разбираться мне. Вначале он принял меня за
регулировщика аппаратуры и стал что-то объяснять на помеси английского и
мандарина . Потом он заметил паучиху
Камински, деловито склеивающую работниц, и стал выдавать что-то в своем
родном стиле кунфу. Он саданул меня пребольно по ребру (я уж подумал, что
перелом), но пропустил хук в хлипкую челюсть. А потом я уж для концовки
шмякнул его головой об стенку.
Все-таки перебежки с пулеметом в последние полгода довольно прилично
укрепили мою некогда хилую мускулатуру. Способность обращаться с человеком
как со строительным материалом тоже через какое-то время появляется.
И еще, я научился не смотреть в глаза тому, кого собрался замочить.
В конце цеха робот-манипулятор вставлял коробки с рыбой в
рефрижераторные контейнеры, которые затем плавно уезжали на транспортере.
Камински срочно разоблачила большого по одаренности, но маленького по
размерам ученого Ваджрасаттву. Как профессиональная Снегурочка быстро
закидала его льдом, сразу понизив температуру тела до двадцати девяти, затем
нацепила ему кислородную маску. После этого осталось прилепить к Раджнешу
динамические капельницы, основную и резервную, чтобы те помаленьку вводили в
него поликонсервант. Это такой набор особых устойчивых белков типа hsp,
который будет сохранять в организме неустойчивые белки, чтобы не случилось
денатурации, а также предотвращать переход внутренней воды в лед.
Что-то похожее предстояло сотворить и с нами самими, правда по
сокращенной программе. Нам надлежало проспать семь часов в холодном
контейнере. Семь часов, пока контейнер будет ехать на причал, перегружаться
на судно, проходить через шлюзы в открытое море, и плыть в сторону
Атлантики. Но, в конце концов, должен был прилететь вертолет с нашими.
Сейчас надо было за один присест заделать пять кубиков поликонсерванта
из шприца в вену и далее включить одну из капельниц.
Я от этой процедуры почти моментом задубел, а пришлось еще затаскивать
налившегося свинцом Раджнеша в контейнер и самим располагаться так, чтобы не
задохнуться, получив рыбий хвост в глотку.
Боль, дрожь и тяжесть одолевали меня, когда я улегся рядом с Камински
на скользкие рыбьи останки. Я стал засыпать холодным сном, почти не волнуясь
о том, что возможно уже никогда не проснусь. Ведь если кунфушники обнаружат
нас, то могут просто кинуть в море на корм корюшке или в первую попавшуюся
топку. Я уже устал волноваться, поэтому воспринимал все с безмерной стылой
тоской цыпленка-бройлера.
Напоследок Камински неожиданно поймала мои пальцы своими и пожала их.
Наверное, ей тоже было хреново.
Удивительно, что в этом рефрижераторном контейнере мне еще приснился
сон!
Я увидел в своем холодном сне теплый благородный лес после сильного
дождя: буки, клены, каштаны, дубы, сочащиеся влагой и ароматом под лучами
закатного солнца. На опушке леса высокие травы плавно переходили в заросшее
камышами и кувшинками озерко.
И мы гуляем по этой опушке: я и Камински, взявшись за руки, а позади
идут Майк, Гайстих, мои покойные мама и бабушка, и племянник, умерший месяц
назад от менингита в лишенной лекарств и света больничке, и трехлетняя моя
тетя, которую немцы повесили под Одессой в 1941. Она точно такая же как на
фотографии -- кудрявая, большеглазая. И отец идет, которого я никогда не
видел -- но мне показалось, что это отец. С опушки мы вступаем в лес, солнце
уже заходит, и мы таем среди бликов, теней и изумрудной зелени листьев, ни о
чем уже не жалея, ни на кого не обижаясь. Наверное, это был Рай.
Когда я проснулся, то сперва почувствовал не холод, а работу судового
двигателя. Вал проходил где-то неподалеку и распространял тряску. А потом я
начал с легким кряхтением оттаивать. Стал замечать цифры-мимики, она бежали
как будто по небу, показывая и указывая на уровень гемоглобина, сахара,
всякие там вредные метаболиты, концентрации ионов, скорость нейромышечных
реакций. Я видел, что уже прошло слишком много времени, ведь мимик
хронометра тоже сиял надо мной. Я не очухался вовремя!
Одна капельница с консервантом, как выяснилось, быстро вышла из строя,
и вместо нее отработала резервная, но со сбоями. Та капельница, которая
должна была привести меня в чувство адреналитиками, включилась позже, чем
надо. И сейчас ее пришлось форсировать.
Наверное, из-за этого мне стало так больно.
Каждую мою клетку словно перетирали и раздавливали каменные пальцы,
мышцы были деревянными, но это дерево горело.
Однако через три минуты я уже поднялся на колени и пустил слюни.
Неподалеку из-под коробок выглядывала серая физиономия Раджнеша в
кислородном наморднике. Датчик, приклеенный к его шее, светил индикаторами,
показывая, что он жив. Жив в нашем понимании этого слова. Артериальное
давление было немногим больше, чем у нормального мертвеца.
Камински же явно еще пребывала в отключке. Я коснулся ее руки и получил
по СБС данные по ее пошатнувшемуся здоровью.
Вот зараза: какая-то дисфункция дыхательного центра и аритмия сердца,
кислорода в тканях на двадцать пять процентов ниже нормы!
Лицо диверсантки сейчас было невинным и даже жалким. Мой образованный
компер предложил сделать ей интубацию, да еще вколоть латровита с
адреналином прямо в сердце.
Какая тут на фиг интубация? Мне бы еще в сердце ей попасть. Я вознес
руку со шприцом, пробил иглой посиневшее тело напарницы, и надавил на
ампулу.
Вовремя надавил. Снаружи раздался какой-то грохот, потом еще. Ну как не
узнать родные звуки. Это точно автоматные очереди -- ишь как тарахтят, 1000
выстрелов в минуту не меньше.
Притом секли они все ближе и ближе. Я попробовал открыть дверь
контейнера, но ее, видимо, заклинило смежным контейнером.
Придется пробиваться с помощью направленного взрыва. Но только где?
Ультразвуковой миниробот-зонд в таком нагромождении металла никак не
мог подыграть. Я обстучал стальные стенки и мне показалось, что сверху
имеется свободное пространство.
Прикрепил к подволоке контейнера два батончика со взрывчаткой, воткнул
иглы взрывателей и двадцать секунд подождал.
Потом было много дыма, пара, вони, брызг фреона и окалины. Однако
крепкий оказался контейнер. Металл крыши был пробит и отогнут, но до
нормальной дыры оставалось еще далеко. Я приподнялся насколько мог и стал,
обжигаясь и кряхтя, отжимать кусок рваного горячего железа.
Затем высунул голову из контейнера и мой инфракрасный сенсор прорисовал
окружающее пространство.
Мы были в закрытом трюме, но по его люку топали тяжелые башмаки. Я по
этому звуку догадался, что не наши башмаки. Да и голоса долетали не наши,
больно визгливые. Шухер, над головой кунфушники!
Я вернулся в контейнер и начал тормошить Камински. Эта чертова машина
для убийства, еще считающая себя женщиной, никак не хотела очухаться. Потом
она застонала, даже прошептала, что холодно, но глаза так и не открыла.
Я прижал ее к себе, обнял, я дул на ее потрескавшиеся губы, будто она
была не матерой разведчицей, а маленькой девочкой. Лицо ее действительно
переменилось -- ничего зловещего и хищного. Все это было лишь мимиком-маской
запрограммированной на убийства женщины. Никакая она не Камински, а Катерина
Матвеевна, сбившаяся с пути истинного. Если точнее, поставленная на путь
неистинный.
Потом я услышал скрежет -- это поднимался трюмный люк, Бросил Камински
и стал вылезать из контейнера. В трюм уже врывались дневной свет, ледяная
крупа, грубые гнусные голоса. Увидел я вскоре и стволы.
Наверное, и меня заметили, поэтому крикнули на английском с квакающими
азиатскими интонациями: "Выходи."
Ну, сейчас я им выйду! И заодно попробую отвлечь их внимание от
Камински и Раджнеша.
-- Выхожу, выхожу, не стреляйте, соколики,-- сказал я, прикрепляя
пистолет-пулемет "Ель" клейкой лентой к щиколотке. Прилепив, стал
подниматься по опустившемуся вниз трапу.
Едва моя голова поднялась выше комингса люка, я осознал всю мрачность
ситуевины. Мы плыли на судне под нейтральным либерийским флагом, но на
борту, кроме нескольких матросов-негров, имелось с десяток крепких раскосых
парней -- из морской пехоты кунфушников.
-- Руки за голову,-- крикнул ближайший ко мне морской пехотинец и уже
потянулся, чтобы ухватить меня за шиворот.
Ухватил, но в этот момент я одной рукой дернул его на себя, а второй
вырвал чеку осветительной гранаты, висевшей у меня на шее.
Вспышка. Я вовремя зажмурил глаза, но все равно видел силуэты
окружавших меня людей -- компер-то не ослеп и продолжал сканировать
электрополя своим сенсором. Морпех, которого я схватил, несколько раз
дернулся -- похоже в него попала пуля с повышенным останавливающим действием
-- предназначавшаяся, конечно же, мне.
Потом я ласточкой вылетел из люка, скатился с комингса и открыл
стрельбу из своего пистолет-пулемета. Троих ближайших кунфушников уложил
сразу. Меня, конечно, едва не изрешетили, но я уже перебрался за брашпиль
лебедки.
Над головой свистели пули и дзинькали по палубе иглы, на меня наводили
ствол гранатомета. Еще несколько секунд и мне конец. Но против этого я как
будто даже и возражал. Мне вдруг все надоело здесь и стало интересно, что
ТАМ. Там не может быть хуже, чем здесь. Там меня будет любить женщина, в
волосах которой запуталось солнце, и моя трехлетняя тетя будет играть с
щенком на лужайке перед домом.
Впрочем, благородная кончина была отложена.
Раздались выстрелы с неожиданной стороны. Помимо меня они были
неожиданными и для кунфушников. Гранатометчик, а с ним еще трое морских
пехотинцев покатились по палубе, брызгая кровью. Из люка выскочила
