зайстовский мальчишка, если назовут его "крагером", кидается в драку без
раздумий.
Потому что нет оскорбления страшнее...
"...Искривились в улыбке окровавленные губы Черного Воина. Но угрюм
был его взгляд.
Знал Крагер всех Крагеров: не сделано дело!"
- Свободные люди Зайста, слушайте меня!
Катана уже был прежний, уже говорил по-прежнему. Трудно было
поверить, что еще несколько минут назад по глубоким, словно рубленым
морщинам его лица одна за другой стекали слезы.
Слезы горечи и бессилия. Слезы, рожденные невозможностью помочь.
И действительно: никто не верил в это. Хотя бы потому только, что
никто не видел этих слез...
- Я открываю вам последний секрет...
- Слушайте! Слушайте! - пронеслось по толпе.
Да, по толпе. Потому что именно в толпу превратился теперь Священный
отряд резерва.
По правде сказать, после того, как он не пришел на помощь своим
собратьям, этот отряд не мог уже называться "священным"...)
- Да, открываю. Все когда-то бывает в последний раз... Например,
сейчас я в последний раз выступаю перед вами как предводитель...
Негромкий ропот прошел по зале. Но этим все и ограничилось.
Если они уже не Священный отряд, если они не отстояли свою честь,
свою землю и покой своих семей - действительно, какие уж тут
предводители...
Только один голос решился высказаться открыто:
- Что это все значит? Ты - наш вождь, Рамирес! - выкрикнул этот голос
- ломающийся, еще юношеский.
(От волнения вопрошающий даже не сообразил, что называть предводителя
по имени, а не по прозвищу - непристойно в часы войны.)
- Ты - наш вождь! И ты не вправе покинуть нас, пока не нашел себе
преемника!
Рамирес, прозванный Катаной, грустно усмехнулся в ответ:
- Кто сказал тебе, что я не нашел его, Конан?
Он тоже назвал юношу по имени...
"...Свободные люди Зайста, слушайте..." - словно отзвук далекого эха
прозвучал в голове у Крагера Крагеров.
Он сморщился, будто от раны. Шеренги его воинов выжидающе смотрели на
вождя.
- Вперед! - с хриплым рыком Черный Воин указал куда-то.
Гвардейцы недоуменно озирались.
- Куда, вождь? - решился, наконец, заговорить один из них. Он уже был
готов к тому, что это окажутся его последние слова.
Но на сей раз предводитель не обнажил меча.
- Вперед, бараньи головы! - снова прохрипел он. - К старому
зиккурату! Бегом!
И, во время короткой паузы, покуда отряд разворачивался в нужном
направлении:
- Я знаю, я чувствую... Не спрашивайте у меня - каким образом!
Никто и не думал у него спрашивать. Не было таких глупцов. И
самоубийц - тоже не было!
- ...Кто тебе сказал такое, Конан?!
И снова ропот прошел по залу.
Они находились теперь в здании старого зиккурата. Как святилище оно
не использовалось уже на памяти двух поколений - с тех пор, как цоколь его
треснул после землетрясения, а стены угрожающе накренились, готовые
рухнуть.
За эти десятилетия здание еще более обветшало. Трудно было сказать,
можно ли теперь называть укрываемую его крышей площадку "Святой
землей...".
Наверное, нет... Ведь святость - не место, не предмет. Она творится
лишь осознанием ее как таковой...
- Есть у нас новый предводитель, свободный народ Зайста! И он -
здесь!
И снова короткая боль пронзила голову Черного Воина. Будто орел,
изображенный у него на шлеме, вдруг клюнул его сразу в оба виска
одновременно.
- А, проклятье!
По верхней губе его тонкой, нерешительной струйкой стекала кровь,
струящаяся из лопнувшего сосуда в ноздре.
Он смахнул эту струйку тыльной стороной ладони, как надоедливое
насекомое. После чего вытер руку о широкий кожаный пояс, украшенный
клыками его молочных братьев по собачьей яме.
Как всегда, прикосновение к этим кусочкам кости успокоило его.
Катана простер перед собой ладонь - и словно невидимый ручеек теплоты
истек из ее середины. Все почувствовали его.
Конан тоже ощутил эту теплоту. Более того - ему показалось, что луч
ее прошел сквозь его грудь, неведомым ощущением обогатив тело и душу.
Но ведь так не могло быть... Или?
Да нет, какое там "или"! Наверняка Рамирес просто указывает на
кого-то за его спиной.
Подумав так, юноша обернулся через плечо.
- Что ты вертишься, Клеймора! - продолжал Катана со странным
выражением в голосе. - Никого сзади тебя нет.
Конан по прозвищу Клеймора, восемнадцати лет от роду, и сам уже видел
это.
10
Клеймора?
Звонкое, лихое, веселое имя-название. Как вкус старого вина из
резного кубка. Как птичий крик.
"Клей-мора!" - пронзительными голосами кричат острокрылые чайки,
пикируя с меловых утесов вниз, выхватывая рыбу из глубин морского
изумруда...
"Клей-мора" - в такт им присвистывает чибис над вересковой пустошью.
И снова, снова - птичьи крики, блеяние овец, бредущих сквозь вереск,
дым, запах вяленого мяса, запах старого эля, звук волынки, снова птичий
крик...
Стальная птица распустила тонкое перекрестье крыльев над колыбелью.
Длинно и узко ее тело - длиннее крылатого размаха.
На конце же каждого крыла - по ажурному цветку. Цельно с перекрестьем
выкованы эти цветы. Умел был кузнец...
Неярко блестит прорезной металл лепестков. Блестит вороненая сталь.
Как змея вокруг кола плетня, вьется по клинку старинная надпись. Нет
сейчас знатока, способного прочесть ее. Видать, мудры были предки!
Но зачем читать? И так каждый в их роду знает ее наизусть!
Родовой лозунг, девиз. Столь же звонкий и отточенный, как режущая
кромка меча.
"Дружбу - друзьям, службу - старейшинам, покорность - Богу, честь -
никому!"
Вот что выгравировано на клинке!
Ему не было и года, когда отец повесил над его колыбелью стальную
птицу фамильного меча. "Прапрадедовский" - так называли его.
На самом деле он, конечно, был еще более древен. Просто дальше своего
прапрадеда отец не знал родства. Именно с прапрадеда начиная, старший из
мужских потомков рода получал в наследство вот этот меч - клеймору.
Длинный, узкий, хищно вытянутый клинок, равно пригодный для рубки и
укола. Двусторонняя заточка. Старинный закал столь хорош, что за полтора
века, - по меньшей мере! - как сошла клеймора с кузнечной наковальни, на
ней не появилось ни одной зазубрины.
А она редко стояла без дела! Не один вражеский клинок был перерублен,
не одна кольчуга или шлем были иссечены вместе с их содержимым.
А еще была крестовидная гарда - поперечины креста выгнуты летящим
изгибом (вот они - крылья птицы!). И железные цветы, чудо кузнечного
ремесла, на конце каждой поперечины.
(Но не только украшением были их лепестки! Позволяли они зацепить
оружие противника - и вырвать его из рук поворотом кисти.)
И была еще обмотанная шагреневой кожей рукоять для двуручного захвата
- такая же длинная, тонкая, изящно-прочная, как и сам клинок, но теплая и
приятная на ощупь.
Шагрень не давала ей повернуться в ладони: если скользка была ладонь
от пота или же от облегавшей ее латной рукавицы.
И, конечно, была надпись вдоль лезвия. Девиз, стоящий самого меча, -
а уж тем более стоящий всех мехов, золотых кубков и овечьих стад,
составлявших имущество семьи.
Легкое, несмотря на свою длину, изящное без изощренности - и грозное
в этом своем изяществе оружие. Клеймора. Прадедовский меч.
В умелых руках он не уступит мечу-эспадону при всей его убийственной
мощи.
Эспадон? А почему вдруг вспомнился эспадон?
Привычная память, память бойца, быстро подобрала нужный образ.
Эспадон - оружие панцирной пехоты, самый большой из двуручных мечей,
да и вообще из всего клинкового оружия, когда-либо изготовлявшегося
человеком.
Широко применялся ландскнехтами, а также спешенными рыцарями. Вернее,
самыми рослыми и могучими из ландскнехтов и рыцарей...
Сам он, Мак-Лауд, - под этим или под другим именем - не раз в своей
странной жизни топтал пыль дорогами ландскнехтов...
Но - ни разу он не взялся за эспадон. Иногда ему приходилось терпеть
из-за этого насмешки - хотя немного находилось охотников смеяться над ним!
А у находившихся - очень скоро пропадало такое желание. Иногда даже
вместе со всеми остальными желаниями...
Но какой-то не вполне понятный страх вызывало в нем это оружие. Страх
и отвращение. Словно означало оно причастность к чему-то темному,
древнему, жуткому...
А так - клинок как клинок, вполне ему по силам. Не хуже, чем та же
клеймора.
Клеймора... Традиционный двуручный меч шотландских горцев...
Как ни странно, память его, кажется, сохранила этот момент: отец,
закрепляющий меч над колыбелью. Или это ложное воспоминание?
Наверное, ложное...
Только отчего же тогда помнится и то, что сказал отец в ту минуту?
...В руке героя,
что в путь решился,
В поход опасный
на вражью землю,
Сей меч не дрогнет:
не раз бывал он,
Клинок двуострый,
в потехе ратной!
И снова - как птичий крик, как далекий звон сечи - размеренно льется
торжественная мелодия древнего речитатива:
...В крови откован
тот меч победный,
Лучший из славных
клинков наследных.
Во многих битвах
он был испытан,
Клинок - наследье
далеких предков,
Шлемодробитель,
кольчугоборец,
Поющий песню
в игре сражений...
Да, вовсе не похожа была музыка, звучавшая в отцовской речи, на
заунывный рев волынок и трехструнное бренчание виолы. Не похожа на обычные
песни хайлендской деревни Глен-Финен...
Музыка?
Окружающая действительность медленно доходила до сознания Мак-Лауда.
Что с ним? Где он находится?
Все в порядке.
Он по-прежнему сидит в оперной ложе. А на сцене перед ним, приняв
демонически-байроническую позу, высится певец, закутанный в плащ цвета
воронова крыла.
Рука его столь же картинно романтическим движением легла на эфес
бутафорского меча.
Вот оно в чем дело...
Старый человек усмехнулся, поудобнее устраиваясь в кресле. Вот что,
оказывается, навеяло ему эти видения...
Он устало смежил веки. И тут же прошлое вновь обрушилось на него...
Или не прошлое? Или не видения это были, как не видением была память
о Проекте?
Или клеймора - оружие не только шотландских горцев?
Значит, это не отец вешал над ним меч и пел древнюю песню... А может
быть, все-таки отец - но не здесь, не на Земле?
Кто знает...
Нет ничего проще пустоты - но ничего нет и сложней ее. Особенно когда
это слепящая пустота межзвездных пространств...
Так что, возможно, и на Земле это было тоже. И на Земле - и не на
Земле. И в средневековой Шотландии, и...
Или это вообще одно и то же? Нет двух миров, есть один - но
разветвленный? И Земля, и Зайст - не сходятся ли они, как сходятся к жалу
острия мечевые лезвия?
(Кто, кто это сказал?! Чьи это слова?)
Да, быть может, его воспоминания не являются ложными. Надо только
прислушаться. Прислушаться к тому, что говорит твой внутренний голос...
