прицелившись, увидел, что костлявый палец снова жмет на курок.
Пролетевшая у меня над головой сковорода угодила этому созданию в
плечо и сбила прицел. На мгновение она увязла в теле "ночного пластуна",
словно вся его фигура была слеплена из грязи. Я выстрелил раз... другой...
и увидел, как от груди существа отлетают какие-то ошметки. Разинув в
беззвучном крике то, что когда-то давно, пожалуй, было ртом, оно
ускользнуло из поля зрения.
Я огляделся. Черил с белым от шока лицом стояла за стойкой. "Ложись!"
- заорал я, и она нырнула в укрытие.
Я подполз к Прайсу и сильно встряхнул его. Он не желал открывать
глаза. "Проснись! - взмолился я. - Проснись, черт тебя дери!" А потом я
прижал дуло пистолета к голове Прайса. Боже милостивый, я не хотел никого
убивать, но я знал, что должен вышибить "Ночных пластунов" из этой башки.
Я колебался... слишком долго.
Что-то сильно ударило меня по левой ключице. Я услышал, как хрустнула
кость - будто сломали метлу. Силой выстрела меня отшвырнуло обратно к
стойке и вдавило меж двух издырявленных пулями табуреток. Я выронил
револьвер, а в голове у меня стоял такой рев, что я оглох.
Не знаю, сколько времени я пролежал без сознания. Левая рука была как
неживая, будто у покойника. Все машины на стоянке горели, а в крыше
закусочной зияла такая дыра, что в нее можно было скинуть трейлер на
гусеничном ходу. Лицо заливал дождь. Хорошенько протерев глаза, я увидел,
что они стоят над Прайсом.
Их было восемь. Те двое, кого я считал убитыми, вернулись. За ними
тянулся шлейф сорной травы, а башмаки и изорванное обмундирование
покрывала жидкая грязь. Они стояли молча, не сводя глаз со своего живого
товарища.
Я слишком устал, чтобы кричать. Я не мог даже скулить. Я просто
смотрел.
Прайс поднял руки. Он потянулся к "Ночным пластунам" и открыл глаза -
на багровом фоне мертво белели зрачки.
- Не тяните, - прошептал он. - Кончайте...
Один из "Ночных пластунов" наставил на него винтовку и выстрелил.
Прайс дернулся. Выстрелил еще один "пластун", и в следующую секунду в тело
Прайса в упор палили все. Прайс бился на полу, сжимая руками голову, но
крови не было - фантомные пули его не задевали.
По "Ночным пластунам" пошла рябь, они начали таять. Сквозь их тела я
видел языки пламени, пожиравшего горящие машины. Фигуры сделались
прозрачными, заплавали в размытых контурах. В мотеле "Приют под соснами"
Прайс проснулся слишком быстро, понял я; продолжай он спать, порождения
его кошмаров положили бы конец всему этому там же, во флоридской
гостинице. Они на моих глазах убивали Прайса... быть может, они играли
финальную сцену с его позволения - лично я думаю, что он, должно быть,
давным-давно этого хотел.
Прайс содрогнулся, изо рта вырвался полу-стон, полу-вздох.
Прозвучавший чуть ли не как вздох облегчения.
"Ночные пластуны" исчезли. Прайс больше не шевелился.
Я увидел его лицо. Глаза были закрыты, и я подумал, что он, должно
быть, наконец обрел покой.
5
Шофер грузовика, перевозившего бревна из Мобила в Бирмингем, заметил
горящие машины. Я даже не помню, как этот парень выглядел.
Рэя изрезало стеклом, но его жена и ребятишки были в порядке. Я хочу
сказать, физически. Психически - не знаю.
Черил на некоторое время отправилась в больницу. Я получил от нее
открытку с изображением моста Голденгэйт. Она обещала писать и держать
меня в курсе своих дел, но я сомневаюсь, что когда-нибудь получу от нее
весточку. Лучшей официантки у меня не бывало, и я желаю ей удачи.
Полиция задала мне тысячу вопросов, но я всякий раз рассказывал свою
историю одинаково. Позднее я выяснил, что ни из стенок машин, ни из тела
Денниса ни пуль, ни шрапнели так и не вытащили - в точности, как в случае
с кровавой баней в мотеле. Во мне пулю тоже не нашли, хотя ключицу
переломило аккурат пополам.
Прайс умер от обширного кровоизлияния в мозг. В полиции мне сказали,
что впечатление было такое, будто у него под черепом что-то взорвалось.
Закусочную я закрыл. Жизнь на ферме - славная штука. Элма все
понимает, и разговоров на известную тему мы не ведем.
Но я так и не показал полиции, что нашел, а почему, и сам толком не
знаю.
В суматохе я подобрал бумажник Прайса. Под фотографией улыбающейся
молодой женщины с ребенком на руках лежала сложенная бумажка. На этой
бумажке стояли четыре фамилии.
Рядом с одной Прайс приписал: ОПАСЕН.
"Я уже нашел четырех других вьетнамцев, которые умеют делать то же
самое", - сказал тогда Прайс.
По ночам я подолгу сижу, гляжу на те фамилии с бумажки и думаю.
Ребята получили дозу этого говенного "дергунка" на чужой земле, куда не
шибко-то рвались, на войне, обернувшейся одним из тех перекрестков, где
кошмар встречается с реальностью. Насчет Вьетнама я теперь думаю иначе,
потому как понимаю, что самые тяжкие бои еще идут - на фронтах памяти.
Однажды майским утром ко мне в дом явился янки, назвавшийся
Томпкинсом, и сунул мне под нос удостоверение, где было написано, что он
работает в "Ассоциации ветеранов вьетнамской войны". Говорил он очень тихо
и вежливо, но глаза у него были почти черные, глубоко посаженные, и за
время нашего разговора он ни разу не моргнул. Он выспросил у меня все о
Прайсе; казалось, ему по-настоящему интересно выудить из моей памяти все
подробности до единой. Я сказал, что рассказ мой в полиции и добавить мне
нечего. Потом я пошел ва-банк и спросил у него про "дергунок". Он эдак
озадаченно улыбнулся и сказал, что отродясь не слыхивал о химическом
дефолианте под таким названием. Такого вещества нет, сказал он. Как я уже
говорил, он был очень вежлив.
Но мне знакомы очертания пушки, засунутой в наплечную кобуру, -
Томпкинс нацепил ее под свой льняной полосатый пиджачок. Да и ассоциацию
ветеранов, которая хоть что-то знала бы о нем, я так и не нашел.
Может, надо было отдать этот список полиции. Может, я еще так и
сделаю. А может, попытаюсь сам разыскать этих четверых и найти какой-то
смысл в том, что они скрывают.
Не думаю, что Прайс был злым человеком. Нет. Он просто боялся, а кто
же станет винить человека в том, что он бежал от своих кошмаров? Мне
нравится думать, что под конец Прайсу хватило храбрости встретить "Ночных
пластунов" лицом к лицу и что, совершая самоубийство, он спасал наши
жизни.
Газеты, конечно, настоящей версии так и не получили. Они назвали
Прайса ветераном-"вьетнамцем", который свихнулся, убил во флоридском
мотеле шесть человек, а потом в заправочной станции "У Большого Боба"
угрохал в перестрелке сотрудника управления службы дорожного движения
штата.
Но я знаю, где похоронен Прайс. В Мобиле продают американские флажки.
Я жив и мелочи мне не жалко.
А потом придется выяснить, сколько храбрости у меня.
Роберт МАК-КАММОН
БУЛАВКА
Я сделаю это.
Да. Сделаю.
Я держу булавку в руке; сегодня вечером я собираюсь заглянуть во
внутреннее солнце.
И тогда, когда я до краев буду полон ослепительным сиянием и жаром,
когда мой мозг заполыхает таким пожарищем, что хоть звони во все колокола,
я прихвачу в "Макдональд" на углу свой винчестер, и посмотрим, кто что
кому скажет.
Вот, пожалуйста, разговариваешь сам с собой. Так здесь больше никого
нету, с кем же мне разговаривать? Нет, нет; здесь моя подружка. Вот она, у
меня в руке. Да ты знаешь. Булавка.
У меня есть остренькая подружка-невеличка. Ты только взгляни, как
блестит это крохотное острие. Она - Булавка - завораживает. Она говорит:
смотри на меня смотри долго и внимательно и увидишь во мне свое будущее.
Очень острое будущее, и в нем - боль. Булавка лучше Бога, потому что
Булавку я могу держать в руке. Бог где-то терзается и стонет в тишине...
где-то там, наверху. Высоко-высоко за потолком. Черт, трещина, а я и не
знал. Неудивительно, что этот паскудный потолок в этом месте протекает.
Ну, так. Джонни - нормальный парень. В смысле, стрелять в него я не
стану. Он в порядке. Остальные... бац, бац, бац, ровно две секунды - и все
в этой лавочке покойники. Мне не нравится, как они захлопывают рты, когда
я прохожу мимо, точно у них есть секреты, которые мне знать не положено.
Как будто у человека могут быть секреты, если он целый день возится с
машинами, чинит тормозные колодки да клеит шины, и под ногти ему
забивается такая грязюка, что не отмоешь. Хороши секреты! А вот Булавка...
у Булавки секреты есть. Сегодня вечером я узнаю их и поделюсь своим
знанием с людьми на углу, с теми, кто жрет гамбургеры в безопасном,
надежном мире. Держу пари там крыша не течет будь она неладна я заставлю
ее потечь всажу пулю навылет ну так.
Я потею. Тут жарко. Подумаешь, новость - вечер-то летний.
Булавочка, ты такая хорошенькая, аж слеза прошибает.
По-моему, фокус в том, чтобы не моргать. Я слышал про таких, кому уже
случалось делать это. Они видели внутреннее солнце и выходили сияющие,
светозарные. Здесь у меня всегда темно. В этом городе всегда темно.
По-моему, им требуется немного солнечного света, как думаешь?
Вообще-то с кем это ты беседуешь? Я, сам, с собой. Вместе с Булавкой
выходит четверо. Черт возьми, можно бы сыграть в бридж, если б была охота.
Лукас любил играть в бридж; любил жульничать и по-всякому обзываться да
все равно что еще тут делать? О, эти белые-белые стены. По-моему, белый -
цвет Сатаны, ведь у него нет лица. Я видел по телевизору
проповедника-баптиста и на нем была белая рубаха с закатанными рукавами.
Он говорил подходите поближе по проходу ну давайте давайте подходите пока
можно и я покажу вам дверь в Царствие Небесное.
Это большая белая дверь, сказал он. Сказал и улыбнулся да так
улыбнулся о я-то знал просто знал что на самом деле он говорит ты смотришь
меня верно Джои? На самом деле он говорил: Джои ты же все знаешь о больших
белых дверях не так ли ты знаешь что когда они с размаху захлопываются
слышно как щелкает задвижка и бренчит в замке ключ и ясно что эта большая
белая дверь уже не откроется пока кто-нибудь не придет и не откроет ее.
Когда она закрывалась открывалась она всегда очень нескоро.
Я всегда хотел стать звездой. Как в кино или по телеку, кем-нибудь
важным, чтоб вокруг было полно народу и все они кивали бы и говорили да-да
как верно вы очень разумно рассуждаете. Вид у них всегда такой, будто они
знают, куда идут, а еще они вечно торопятся туда попасть. Ладно, я тоже
знаю, куда сейчас пойду. Прямиком на угол, туда, где золотые арки. Выгляни
из окошка, их видать. Вон, машина к ним заворачивает. Субботний вечер,
народу будет полно. Яблоку негде упасть. У моего винчестера семизарядный
магазин. Рифленый черный орех. Атласная полировка. Резиновая накладочка на
прикладе. Весит он семь фунтов - хороший вес. И запасные пули у меня тоже
есть. Субботний вечер, полно народу. Вечер встреч, о да я надеюсь она там
эта девчонка ну знаешь та что водит синий "Камаро" у нее длинные светлые
волосы и глаза как брильянты. Брильянты твердые, но всадишь в такой брюлик
пулю - и он сразу мягчеет.
Не станем мы про нее думать, Булавочка, верно? Не-е! Ежли она там -
это Судьба. Может, в нее я стрелять не стану, и она увидит, что я славный
парень.
Держи Булавку близко. Ближе. Еще ближе. Против правого глаза. Я долго
думал об этом. Решение далось нелегко. Левый или правый? Я правша, стало
быть, логично использовать свой правый глаз. Я уже вижу, как солнце
