Мексиканка с мрачной радостью думала об этом, когда
встретила отряд.
Когда она повернула обратно вместе с ними, настроение ее
изменилось. Луиза должна была возвращаться той же дорогой, что
и она. Но на тропе никого не было видно.
Креолка, наверно, передумала и осталась в хижине и,
возможно, сейчас ухаживает за больным, о чем так мечтала сама
Исидора.
Теперь мексиканка утешала себя мыслью, что уже близка
минута, когда она опозорит соперницу, отнявшую ее счастье.
Вопросы, которые задавали ей Пойндекстер и его спутники,
многое объяснили Исидоре, и все стало окончательно ясно после
расспросов Колхауна. Когда отряд удалился, она некоторое время
оставалась на опушке зарослей, колеблясь, ехать ли ей на Леону
или вернуться к хакале и самой быть свидетельницей той бурной
сцены, которая благодаря ее содействию должна была там
разыграться.
Исидора на опушке зарослей, в тени деревьев. Она сидит на
серой лошади; ноздри мустанга раздуваются, он косит испуганным
глазом вслед только что уехавшему отряду, который догоняет
одинокий всадник. Мустанг, быть может, недоумевает, почему ему
приходится сказать то туда, то обратно; впрочем, он привык к
капризам своей хозяйки.
И она смотрит в ту же сторону -- на вершину кипариса,
поднимающуюся над обрывом долины Аламо.
Она видит, как отряд спускается в лощину и последним --
человек, который так подробно расспрашивал ее. Когда его голова
скрывается за краем обрыва, Исидоре кажется, что она осталась
одна среди этих просторов.
Но она ошибается.
Некоторое время она в нерешительности остается на месте.
Вряд ли можно позавидовать ее мыслям. Может быть, она уже
отомщена, но это ее не радует. Пусть она унизила соперницу,
которую ненавидит, но ведь она, быть может, погубила человека,
которого любит. Несмотря на все, что произошло, она по-прежнему
любит его.
-- Пресвятая Дева! -- шепчет она в лихорадочной тревоге.
-- Что я сделала? Если только эти свирепые судьи признают его
виновным, чем это кончится? Его смертью! Пресвятая Дева, я не
хочу этого! Только не от их руки! Нет-нет! Какие у них
жестокие, суровые лица! Когда я показала им дорогу, как быстро
бросились они вперед, сразу позабыв обо мне! Они уже заранее
решили, что дон Морисио должен умереть. Он здесь всем чужой,
уроженец другой страны. Один, без друзей, окруженный только
врагами... Что мне пришло в голову! Тот, который последним
остановил меня, -- не двоюродный ли брат убитого? Теперь я
понимаю, почему он меня расспрашивал. Его сердце жаждало мщения
-- так же как и мое...
Взор девушки блуждает по прерии. Серый мустанг по-прежнему
неспокоен, хотя отряд уже давно исчез из виду. Он чувствует,
что его всадница чем-то встревожена. Конь первый замечает
опасность -- он вдруг тихонько ржет и поворачивает голову в
сторону зарослей, как будто указывая, что враги приближаются
оттуда.
Кто же это?
Обеспокоенная поведением мустанга, Исидора тоже
оборачивается и всматривается в тропинку, по которой только что
проехала. Это дорога на Леону. Она видна только на двести
ярдов, и затем ее заслоняет кустарник. На нем никого не видно,
кроме двух или трех тощих койотов, которые жмутся в тени
деревьев, обнюхивая следы лошадей, надеясь найти что-нибудь
съедобное. Нет, не они встревожили серого коня. Он видит их, но
что из этого? Волк прерий для него -- слишком обычное зрелище.
Он почуял или услышал что-то другое.
Исидора прислушивается, но пока нет ничего тревожного.
Отрывисто лает койот -- это тоже не страшно, особенно среди
бела дня. Больше она ничего не слышит.
Ее мысли снова возвращаются к техасцам. И особенно к тому,
кто последним оставил ее. Она задумывается, зачем он так
подробно ее расспрашивал, но конь прерывает ее размышления.
Почему же ее мустанг проявляет нетерпение, не хочет стоять на
месте, храпит и, наконец, ржет громче, чем раньше?
На этот раз ему отвечает ржание нескольких лошадей,
которые, по-видимому, скачут по дороге, но пока они все еще
скрыты зарослями. Тут же доносится их топот.
Потом снова все затихает. Лошади либо остановились, либо
пошли шагом.
Исидора предполагает первое. Она думает, что всадники
остановили лошадей, услышав ржание ее коня. Она успокаивает его
и прислушивается. Из зарослей долетает какой-то слабый гул.
Можно различить несколько приглушенных мужских голосов.
Вскоре они замолкают, и в зарослях опять воцаряется
тишина. Всадники, кто бы они ни были, наверно, остановились в
нерешительности.
Исидору это не удивляет и не тревожит.
Кто-нибудь едет на Рио-Гранде или, быть может, это
отставшие всадники отряда техасцев. Они услышали ржание лошадей
и остановились -- наверно, из осторожности; это понятно:
известно, что индейцы сейчас на тропе войны.
Вполне естественно, что и ей надо быть осторожной, кто бы
ни были эти неизвестные всадники. С этой мыслью Исидора тихо
отъезжает в сторону и останавливается под прикрытием акации.
Здесь она опять прислушивается. Вскоре она замечает, что
всадники приближаются к ней, но не по дороге, а через чащу
зарослей. Кажется, они разделились и стараются ее окружить. Она
догадывается об этом потому, что тихий топот копыт доносится с
разных сторон; всадники сохраняют глубокое молчание --это либо
предосторожность, либо хитрость. Нет ли у них враждебных
намерений?
Быть может, они тоже заметили ее, услышали ржание ее
мустанга? Они, должно быть, окружают, чтобы наверняка захватить
ее.
Откуда ей знать, какие у них намерения?
У нее есть враги, и особенно опасен один из них -- дон
Мигуэль Диас. Кроме того, и команчей всегда следует опасаться,
тем более что они на тропе войны.
Исидору охватывает тревога. До сих пор она была спокойна,
но теперь поведение всадников кажется ей подозрительным. Будь
это обыкновенные путники, они продолжали бы ехать по дороге, а
не подкрадывались бы через заросли.
Она осматривает место, в котором притаилась: легкая
перистая листва акации не скроет ее, если они проедут близко.
По топоту копыт ясно, что всадники приближаются. Сейчас
они ее увидят...
Исидора шпорит лошадь, выезжает из зарослей и мчится по
открытой прерии к Аламо.
Она решила отъехать на двести -- триста ярдов, чтобы ее не
могли достать ни стрела, ни пуля, и тогда остановиться, чтобы
узнать, кто приближается -- друзья или враги.
И, если это окажутся враги, она положится на своего
быстроногого мустанга, который примчит ее под защиту техасцев.
Но она не останавливается: всадники вырываются из
зарослей; они показались в разных местах, но все мчатся прямо к
ней.
Обернувшись, она видит бронзовую кожу полуобнаженных тел,
военную раскраску на лицах и огненные перья в волосах.
-- Индейцы...-- шепчет мексиканка, еще сильнее шпорит коня
и во весь опор мчится к кипарису.
Быстрый взгляд через плечо убеждает ее, что за ней
гонятся, хотя она и так уже знает это. Они уже близко --
настолько близко, что, вопреки своему обычаю, не оглашают
воздух военным кличем.
Их молчание свидетельствует о том, что они хотят взять ее
в плен и договорились об этом заранее.
До сих пор Исидора почти не боялась встречи с индейцами. В
течение ряда лет они жили в мире как с техасцами, так и с
мексиканцами. Но теперь перемирие кончилось. Исидоре грозит
смерть.
Вперед по открытой равнине мчится Исидора; восклицаниями,
хлыстом, шпорами гонит она своего коня.
Слышен только ее голос. Те, кто гонится за ней, безмолвны,
как призраки.
Она оглядывается второй раз. Их всего только четверо; но
четверо против одного -- это слишком много, и особенно против
одной женщины.
Единственная надежда -- техасцы.
Исидора мчится к кипарису.
Глава LXVII. ИНДЕЙЦЫ
Всадница, преследуемая индейцами, уже на расстоянии
трехсот ярдов от края обрыва, над которым возвышается кипарис.
Она снова оглядывается.
"Я пропала! Спасенья нет!"
Индеец, скачущий впереди, снимает лассо с луки седла и
вертит им над головой.
Прежде чем девущка достигнет лощины, петля лассо обовьется
вокруг ее шеи. И тогда...
Вдруг счастливая мысль осеняет Исидору.
До спуска еще далеко, но обрыв рядом. Она вспоминает, что
он виден из хижины.
Всадница быстро дергает поводья и резко меняет
направление; вместо того чтобы ехать к кипарису, она скачет
прямо к обрыву.
Ее преследователи озадачены и в то же время рады -- они
хорошо знают местность и теперь уверены, что девушка от них не
ускользнет.
Главарь снова берется за лассо, не не бросает его, так как
уверен в успехе,
-- Карамба! -- бормочет он. -- Еще немного -- и она
сорвется в пропасть!
Но он ошибается: Исидора не срывается в пропасть. Она
снова резко дергает поводья, делает еще один быстрый поворот и
вот уже мчится вдоль обрыва настолько близко к самому краю, что
привлекает внимание техасцев; тогда-то Зеб и восклицает в
волнении: "Иосафат!"
И, словно в ответ на это восклицание старого охотника или,
вернее, на следующий за ним вопрос, до них доносится крик
смелой всадницы:
-- Индейцы! Индейцы!
Тот, кто пробыл хотя бы три дня в южном Техасе, понимал
эти слова, на каком бы языке они ни были произнесены. Это
сигнал тревоги, который вот уже в течение трехсот лет раздается
на протяжении трех тысяч миль пограничной полосы на трех разных
языках -- французском, испанском и английском. "Les Indiens!",
"Los Indios!", "The Indians!"
Только глухой или очень глупый человек не понял бы этих
слов, не почувствовал бы скрывающейся за ними опасности.
Для тех, кто стоит внизу у дверей хакале и слышит этот
возглас, перевода не требуется. Они сразу поняли, что женщину,
у которой вырвался этот крик, преследуют индейцы.
Едва успели они осознать это, как до них снова донесся тот
же голос:
-- Техасцы! Друзья! Спасите! Спасите! Меня преследуют
индейцы! Они совсем близко!
Хотя она и продолжает кричать, но различить ее слов уже
нельзя. Но больше и нет нужды объяснять, что происходит на
верхней равнине.
Вслед за всадницей в просвете между вершинами деревьев
появляется мчащийся бешеным галопом индеец. На фоне синего неба
четко вырисовывается его силуэт.
Как пращу, кружит он петлю лассо над своей головой. Он так
поглощен преследованием, что, кажется, не обратил внимания на
слова девушки, -- ведь, когда она звала техасцев на помощь, она
не задержала коня. Он мог подумать, что эти слова обращены к
нему, что это ее последняя мольба о пощаде, произнесенная на
непонятном ему языке.
Он догадывается, что ошибся, когда снизу доносится резкий
треск ружейного выстрела, а может быть, немного раньше, --
когда жгучая боль в руке заставляет его выронить лассо и в
недоумении оглянуться вокруг.
Он замечает в долине облачко порохового дыма. Одного
взгляда достаточно, чтобы изменить поведение индейца. Он видит
сотню вооруженных людей.
Его три товарища замечают их одновременно с ним.
Точно сговорившись, все четверо поворачивают лошадей и
мчатся прочь с такой же быстротой, с какой прискакали сюда.
-- Какая досада! -- говорит Зеб Стумп, вновь заряжая
ружье.-- Если бы ей не грозила смерть, я дал бы им спуститься к
нам. Попадись они в плен, мы могли бы кое-что узнать
относительно нашего загадочного дела. Но теперь их уже не
догнать.
Появление индейцев меняет настроение толпы, находящейся
около хижины мустангера.
