уж если до Карлоса дойдет, что эти молодцы его ищут, тогда едва
ли им удастся его поймать.
- Вы правы, отец мой, - сказал Робладо. - А как нам
увидеться с ними, чтобы никто об этом не узнал?
- Нет ничего проще, капитан. Отправляйтесь к ним в дом - в
лачугу, вернее сказать. Они живут в хибарке среди скал. Место
это глухое, вряд ли вы кого-нибудь встретите по дороге. Вам
надо ехать тропой через заросли, но я дам вам проводника, он
знает это место и доведет вас. Молодчики вас, должно быть,
ждут: я им намекнул, чтобы они не уходили из дому на случай,
если понадобятся. Будьте покойны, вы наверняка их застанете.
- А когда вы пришлете проводника?
- Он уже здесь - мой слуга поведет вас. Он внизу, во
дворе, вам незачем терять время.
- Конечно, Робладо, - поддержал комендант. - Лошадь ваша
оседлана, поезжайте, не откладывая.
- Еду, сейчас же!.. Где ваш проводник, отец мой?
- Эстебан! Эй, Эстебан! - крикнул иезуит, наклонившись над
парапетом.
- Я здесь, сеньор! - ответили снизу.
- Иди сюда! Быстро!
На асотее тотчас появился мальчик-индеец: он снял шляпу и
почтительно приблизился к отцу Хоакину.
- Проводишь капитана по тропе через заросли к хижине
охотников.
- Хорошо, сеньор.
- Да смотри, никому ни слова об этом!
- Хорошо, сеньор.
- Если скажешь, отхлестаю плетью. Ступай!
Робладо в сопровождении мальчика спустился по лестнице,
ему помогли сесть на лошадь, и он выехал из ворот крепости.
Отец Хоакин осушил еще стаканчик бордо, предложенный
Вискаррой, затем вспомнил, что в миссии его ждет роскошный
завтрак, и, распрощавшись с хозяином, отправился восвояси.
Вискарра остался на асотее один. Если бы кто-нибудь был
там и наблюдал за ним, он заметил бы, что стоило Вискарре
взглянуть в сторону Утеса загубленной девушки, как на лице его
появлялось странное, тревожное выражение.
Глава LI
Робладо въехал в заросли; в нескольких шагах впереди его
лошади рысцой бежал мальчик Эстебан. Около полумили Робладо
ехал по проселочной дороге, которая вела из города к одному из
проходов в скалах, затем свернул на узкую тропку, по которой,
кроме охотников да пастухов, разыскивающих своих овец, почти
никто не ходил и не ездил. Еще две-три мили пути, и он добрался
до цели своего путешествия - жилища охотников, притулившегося у
подножия утеса.
Это и в самом деле была жалкая хижина. Несколько стволов
древовидной юкки, в изобилии растущей вокруг, заменяли столбы,
они поддерживали односкатную крышу - вернее, навес, верхним
краем примыкавший к утесу. Крыша была устлана жесткими листьями
той же юкки, наваленными плотным слоем. Было там и что-то вроде
двери, сделанной из досок, отщепленных от более толстых стволов
юкки, и подвешенной на полосах буйволовой кожи. Окном служило
отверстие со ставнем из того же материала, подобным же образом
подвешенным. Стены были сплетены из виноградных лоз, вкривь и
вкось скрепленных тонкими жердями и кое-как промазанных глиной.
Хозяева старались тратить поменьше труда на постройку дома,
поэтому четвертую стену заменяла гладкая поверхность отвесного
утеса, и полоса копоти отметила на ней путь дыма, выходившего
вместо трубы просто через отверстие в крыше. Дверь находилась
сбоку и примыкала к утесу, окно же было вырезано в передней
стене хижины, так что хозяева увидели бы всякого, кто вздумал
бы прийти сюда по тропе. Только случалось это редко: свирепые
охотники почти ни с кем не водили знакомства, и жилище их было
в стороне от проезжей дороги. С одной стороны ее загораживали
скалы, с другой скрывали еще и густые заросли.
За домом виднелся небольшой загон, кое-как сложенный из
камней. Там стояли три тощих, облезлых мула и две такие же
жалкие лошади. К коралю примыкало поле, вернее - то, что
когда-то было полем; теперь, запущенное, заброшенное, оно
поросло травой и сорняками. Впрочем, кое-где можно было
обнаружить следы человеческого труда: местами в беспорядке
торчали неухоженные кустики маиса, а между ними тянулись усики
дынь и тыкв. Сразу видно было, что люди, поселившиеся на этой
земле, ей не хозяева.
У порога лежали пять или шесть собак, больше похожих на
волков; на земле под нависшей скалой валялось несколько
обтрепанных вьючных седел. Два старых, потертых, рваных седла
для верховой езды торчали на горизонтальном шесте; на нем же
висели уздечки, связки вяленого мяса и стручки красного перца.
Войдя в этот дом, можно было увидеть двух не слишком
опрятных индианок - одна месила тесто для грубого хлеба, другая
жарила мясо. У самой скалы меж двух камней горел огонь, а рядом
на полу были свалены в беспорядке глиняные горшки и тыквенные
бутылки.
Стены этого жилища украшали луки, колчаны и шкуры
животных; покрытые шкурами камни, сложенные в двух углах
комнаты (там была только одна комната), служили постелью. В
третьем углу стояли два охотничьих ружья, одно длинноствольное,
другое испанское, с коротким стволом, и два длинных копья, а
над ними висели охотничьи ножи, пороховницы, сумки и всякое
другое снаряжение, необходимое охотнику Скалистых гор. Были там
и сети и прочие принадлежности для рыбной ловли и охоты за
мелкой дичью. Вот и вся обстановка и утварь этой лачуги. Все
это Робладо увидел бы, войди он в хижину; но он не вошел, так
как те, кто был ему нужен, не сидели в четырех стенах. Мулат
лежал, растянувшись на земле, а самбо, по обычаю своей родины -
побережья жарких стран, - в гамаке, повешенном меж двух
деревьев.
Вид этих людей внушил бы отвращение всякому, однако
Робладо он успокоил. Именно такие пособники ему и нужны! Он
видел обоих и раньше, но никогда к ним не приглядывался. А
теперь, глядя на их наглые, мрачные физиономии и темные
мускулистые тела, он подумал: "Да, вот эти справятся с
Карлосом. Внушительная парочка. Если судить по внешности, то
любой без труда его одолеет - они и крупнее и плотнее его".
Мулат был повыше своего приятеля. Тот уступал ему и в
силе, и в храбрости, и в проницательности. Если не считать
самбо, вряд ли можно было сыскать во всей стране еще
кого-нибудь с такой отталкивающей физиономией, как у мулата.
Ну, а самбо - тот был ему под стать.
У мулата была темно-желтого цвета кожа, редкие усы и
борода. За толстыми фиолетовыми, как у негра, губами
красовались два ряда огромных волчьих зубов. Желтоватые
крапинки густо усеивали белки его ввалившихся глаз. Над глазами
нависли густые черные, широко раздвинутые брови; дырами зияли
вывернутые ноздри толстого приплюснутого носа. Густая копна
курчавых волос, вернее - шерсти, скрывала огромные уши. На
голове на манер тюрбана был повязан старый клетчатый мадрасский
платок, давным-давно не приходивший в соприкосновение с мылом.
Курчавые волосы, вылезавшие из-под складок тюрбана на лоб,
придавали лицу мулата еще более дикое и свирепое выражение. Все
в этой физиономии говорило о жестокости, наглой дерзости,
коварстве и отсутствии каких бы то ни было человеческих чувств.
Одежда мулата мало чем отличалась от той, какую носят все
охотники прерий. Она состояла из шкур и одеяла. Необычен был
лишь головной убор - память о тех временах, когда мулат был
невольником в Южных штатах.
У самбо было лицо не менее свирепое, чем у его приятеля.
Отличалось оно только цветом кожи. Оно было бронзово-черным -
сочетание окраски кожи двух рас, к которым принадлежали его
родители. Губы у него были толстые и лоб покатый, как у негра,
а индеец сказывался в волосах, почти гладких, свисавших
длинными змеевидными прядями на шею и плечи. Однако его
внешность обращала на себя меньше внимания, чем вид его
дружка-мулата. Он носил обычную для своего племени одежду -
широкие шаровары из грубой бумажной ткани и безрукавку из той
же материи, грубое серапе и вместо пояса шарф. Грудь, шея,
плечи и массивные темные, как бронза, руки были обнажены.
Робладо подоспел как раз к концу сценки, в которой
наглядно выразился характер самбо.
Полулежа в гамаке, он наслаждался крепкой сигарой и время
от времени отгонял мух бичом из сыромятной кожи. Потом окликнул
одну из женщин, свою теперешнюю жену:
- Эй, девчонка! Дай мне поесть! Жаркое готово?
- Нет еще, - ответил голос из хижины.
- Тогда принеси мне маисовую лепешку и перцовку!
- Ты ведь знаешь, дорогой, перцовки нет в доме,
- прозвучал ответ.
- Поди сюда! Ты мне нужна!
Женщина вышла из хижины и с явной неохотой приблизилась к
гамаку.
Пока она не подошла совсем близко, самбо сидел не
шевелясь, потом неожиданно взмахнул бичом, который он до сих
пор прятал за спиной, и изо всей силы обрушил его на плечи
женщины, защищенные лишь тонкой сорочкой. Удары сыпались один
за другим, пока несчастная женщина не отважилась наконец отойти
на безопасное расстояние.
- Так-то, девчонка! В другой раз, когда я попрошу лепешку
и перцовку, у тебя они найдутся, не правда ли, душечка?
И, снова улегшись в гамаке, дикарь разразился громовым
хохотом, к которому присоединился мулат. Он собирался точно так
же поступить и со своей дражайшей половиной, но как раз в эту
критическую минуту у хижины остановился Робладо.
Оба вскочили на ноги и почтительно его приветствовали. Они
знали, кто он такой. Разговор поддерживал в основном мулат -
ведь из них двоих он был главный, - самбо же оставался в тени.
Беседа велась вполголоса, чтобы не услышали женщины и
Эстебан. Как и советовал отец Хоакин, приятели были наняты для
того, чтобы выследить охотника на бизонов и, мертвого или
живого, доставить его в крепость. В первом случае их ожидало
немалое вознаграждение, во втором - почти вдвое большее.
Они не пожелали помощи солдат. Это их не прельщало. Им
вовсе не хотелось уменьшить щедрую награду, делить ее еще с
кем-нибудь. Для двоих эта сумма была бы целым состоянием, и
блестящая перспектива ее получить разжигала их стремление
добиться успеха.
Покончив с этим делом, капитан поскакал обратно в
крепость, а мулат и самбо стали тут же собираться на охоту за
человеком.
Глава LII
Через полчаса мулат и самбо - первого звали Мануэль,
второго Пепе - готовы были отправиться в путь. Сборы не отняли
и половины этого времени, но добрых пятнадцать минут было
затрачено на то, чтобы подкрепиться жарким и выкурить по
крепкой сигаре; а лошади пока что грызли брошенные им початки
кукурузы.
Но вот сигары докурены; приятели вскочили в седла и
поскакали.
Мануэль был вооружен длинноствольным ружьем, какими обычно
пользуются американские охотники, и ножом, тоже американским, с
тяжелым крепким клинком, обоюдоострым на несколько дюймов от
конца, - страшным оружием в единоборстве. И то и другое Мануэль
привез с собой из долины Миссисипи, там же он научился
пользоваться этим оружием.
У седла лошади Пепе болталось на ремне испанское охотничье
ружье; на боку у Пепе висел большой, тяжелый нож - мачете, а за
спиной - лук и колчан со стрелами. В некоторых случаях -
например, когда нужно добыть дичь или нанести удар, не поднимая
шума, - мачете и лук удобнее, чем любое огнестрельное оружие.
Из лука стреляют быстрее, чем из ружья; а если первая стрела не
попала в цель, что ж, это не пуля - меньше вероятности, что она
выдаст намеченной жертве врага.
Кроме этого оружия, у каждого охотника за поясом торчал
пистолет, а на седельной луке висело свернутое лассо.
Позади, на крупе лошадей, они везли провизию - связки
