циновками и хорошо закрепили пальмовыми веревками на носилках. Снова
потянулся караван, но теперь уже в обратном направлении. Он медленно
двигался со своими тяжелыми грузами. Начальник каменоломен отправил с ними
группу рабов, чтобы проводить до полпути. Рабы несли бурдюки с водой.
Переходы совершали в утренние часы до жары. Кое-где стояли одинокие кусты
тамарисков и иерихонской розы, изнемогавшие от безводья. Их прикрывали
грубой тканью и в этой скупой тени находили приют от нестерпимой
полуденной жары.
Вечером снова отправлялись в путь и шли, пока можно было различить
караванную тропу. Молчаливый Руабен иногда помогал носильщикам на
подъемах.
С тех пор как он покинул Менфе, прошло больше месяца. Чем ближе был
город, тем больше росла его тревога. Как там без него? Что с Тети?
Темнота быстро сгущалась. С далекой Великой Зелени дул резкий,
холодный ветер. Инар ежился от непривычной прохлады и смотрел на серую,
сердитую реку. Он слушал плеск волн и думал о том, что больше всего его
волновало. С тех пор как он покинул дом Великого Начальника Мастеров, он
не видел Тию. Теперь он уже не старался ее встретить, боясь повредить ее
репутации. Окончательно продрогнув, он направился к дому и не заметил, как
ноги понесли его по знакомой дороге. Он очнулся от своих мыслей вблизи
дворца, где она жила, двигалась, грустила. Взошла луна, и стало светло. Он
постоял с минуту в переулке, разделяющим владения вельмож, посмотрел на
знакомую калитку, за которой начинался сад и в нем стройный красивый
дворец, и повернул к дому. Совсем близко, за поворотом, была площадь перед
храмом Ра. Он шел в тени деревьев. Навстречу двигались две женщины. Они
тихо разговаривали. Их голоса отозвались в душе чем-то очень знакомым. И
он вздрогнул от счастья и тревоги. Это была Тия и ее старая няня. Инар
остановился и ждал, когда они приблизятся.
- Тия! - тихо прошептал он.
Она остановилась, и в лунном свете он увидел ее глаза, полные радости
и смятения.
- Инар! - она стремительно рванулась к нему. - Иди, няня! Я догоню
сейчас!
Не сговариваясь, они прошли в тень деревьев, к самой стене.
- Тия! - Инар смотрел на нее с восторгом и болью, не смея
прикоснуться.
- Инар! Как хорошо, что я встретила тебя, - шептала девушка. -
Знаешь, я хотела тебя видеть!
Она протянула к нему руки. Робкая и застенчивая, шагнула навстречу
сама. Она сознавала, что их счастью были отмерены считанные минуты, и
боялась их пропустить.
Они забыли о времени.
Подошла запыхавшаяся, перепуганная няня:
- Что ты делаешь, скверная девочка? Что сделают с нами твои родители?
Где это видано, чтобы молоденькая княжна вешалась на шею простому парню! И
ты тоже хорош! - сердито шептала она. - А завтра меня, старуху, отправят
на самую черную работу, что не сумела уберечь тебя.
- Прости, няня! Прощай, Инар!
В ярком лунном свете она уходила, стройная и хрупкая. И вместе с ней
уходило его сердце. Он медленно пошел вперед, чтобы дольше видеть ее. И
вдруг страх, что он никогда ее не увидит, толкнул его вперед. Он пробежал
несколько шагов. Она остановилась и повернулась к нему. И столько было в
их лицах тоски, что даже ворчливая, испуганная няня ничего не сказала.
Потом Инар медленно пошел, а Тия стояла и смотрела ему вслед, пока няня не
взяла ее за руку.
Не видя ничего, Инар шел в сумраке под кронами деревьев и прошел в
трех шагах мимо очень высокого мужчины, завернувшегося в темный плащ. Он
стоял у толстого ствола притаившись. Довольная улыбка была у него на
губах.
А Тия вместе с няней вошла в комнаты, не встретив никого. Ипут спала,
родители были в гостях. Встревоженная няня долго сидела около Тии и, как
когда-то, гладила волосы своей любимицы. Сморщенная ее рука была мокрой от
молчаливых слез девушки.
ФАРАОН И ЗОДЧИЙ
Дядя и племянник сидели недовольные друг другом, почти не скрывая
своего раздражения. Царь был в дурном настроении. Хотелось скорее увидеть
белую пирамиду оконченной, перед глазами же все еще была бесформенная
гора. А Хемиун пришел со своей заботой - нужно пополнить запасы еды да
создать новые отряды рабочих для ускорения окончания работ. Сидели молча.
Хемиун глубоко задумался, сидеть на свежем ветерке было приятно. Его
мучила мысль о дорожной насыпи. Скоро с вершины начнется облицовка
пирамиды трехгранными глыбами, под которыми скроются уступы слоев камня и
грани обретут ровную сбегающую плоскость - то, что придаст пирамиде
красоту. Для этого нужно делать нечто несуразное: разрушать насыпь и
укреплять. Разрушать для облицовки и потому что ее нужно убирать, а
укреплять - для подвозки белых треугольников. Хорошо, что они легче глыб,
но по мягкой земле их не повезешь, салазки завязнут. Закрыв глаза,
представил эту высоченную длинную гору, возводимую два десятилетия, да еще
боковые опорные насыпи и ужаснулся, что все надо сносить, да еще далеко,
ближе к пустыне, ведь вокруг пирамиды будет стена, за ней вельможи, вся
городская знать занимают места и строят мастабы, чтобы и в царстве мертвых
быть ближе к царю. Надо еще выбрать место, куда будут сбрасывать землю,
камни и кирпич с насыпей.
Забыв о царе, он размышлял, как быть с дорогой. Если сначала поднять
много глыб и, пока их шлифуют, подгоняют и устанавливают, снимать верхние
слои насыпи, а потом укрепить дорогу и под полозья настилать доски? Или
одновременно уносить землю, опускать дорогу и укреплять только под
полозьями узкую полосу?
Он устало вздохнул. Захотелось беззаботно качаться на лодке, вдыхать
влажный запах и, подняв лук, выбирать цель среди многочисленного птичьего
царства. Экое раздолье создал бог творческой силы - Птах! Птах - самый
близкий бог, да еще Тот, наставляющий людей разуму. И молил он их о помощи
- довести до конца дело всей жизни. Уж немолод и не рвался, как раньше,
под палящий зной солнца на Ахет Хуфу, где наводил страх на строителей.
Люди работали усердно, а он обрушивал на них гнев и торопил, и торопил.
Жестоко наказывал расхитителей и тех, кто плохо работал. Не хватало
инструментов: пил, молотов, сверл, древесины и многого другого. И вечный
недостаток средств для расплаты с постоянными рабочими отрядами, на
которых держалась вся самая важная работа. А тут еще дядюшка брюзжит... В
казне уже давно пусто. Уменьшился сбор налогов, земледельцы обеднели.
Дотянуть бы до нового урожая. Хемиун посетовал на трудности, а фараон
только и сказал:
- Ты - чати. Вот и обратись к верховным жрецам за помощью.
- Твое величество! Самое действенное слово в Кемет - слово живого
бога. Я теперь просто начальник Ахет Хуфу, а как чати что могу сделать при
пустой казне? Для выколачивания налогов есть много других чиновников.
Фараон промолчал. Угрюмый и нелюдимый Хемиун молча поклонился дяде и
направился домой. Хуфу смотрел ему вслед, как грузновато он опускал ноги
на ступени лестницы и неторопливо, с неловкостью пожилого человека сходил
вниз.
Вспомнилось, как два с половиной десятка лет назад Хемиун легко
сбегал вниз, был тонок и гибок, как пантера. Оба постарели. Щеголь в
прошлом, Хемиун пришел в измятой юбке-переднике, желтой от пыли,
потерявшей свою шелковистую белизну. Подобно двум волам в одной упряжке,
тащили они непомерно тяжелый плуг. Вот этот плуг - огромная гора, пока еще
бесформенная. Припонилось усталое лицо племянника. Царица Хетепхерес, да
будет ей прекрасно на полях Иалу, верно его оценила тогда. Никто другой,
кроме Хемиуна, не смог бы создать такую пирамиду. Даже богоподобный
Имхотеп не додумался до такой совершенной формы.
И Хуфу самодовольно улыбнулся: он превзошел Джосера. А ведь как
завидовал ему в молодости! Племяннику же надо помочь. Он приказал
управляющему дворцовыми делами собрать верховных жрецов храмов.
Рассерженный Хемиун быстро шагал домой, отмахнувшись от слуг с
носилками. Он чувствовал потребность хоть немного успокоиться в ходьбе.
Думал о дяде со злостью: никогда не занимался зодчеством и вообще трудным
делом, а понимает ли он, что творит для него Хемиун? Понимает ли, что
племянник перерос Имхотепа и создает сооружение, подобного которому
никогда не было? Понимает ли он, что чати Хемиуну нет в стране равных ни
по уму, ни по энергии и умению преодолевать трудные задачи, которые до
него никто не разрешал. Его пирамида - это переворот в зодчестве. Никто не
видел такой формы, никто не замышлял таких размеров. А он не только
замыслил, но и выполняет. И выполнит, чего бы это ни стоило! В Ахет Хуфу
поразительны не только размеры и форма, но ведь почти вся она - толща
тщательно отшлифованных глыб тяжелого веса. Пропорциональная, стройная,
она будет стоять тысячелетия, удивляя и восхищая.
Он представил недовольное лицо Хуфу, в досаде отвисшую губу, когда
выразил нетерпеливое желание видеть окончание. Хемиун пробормотал по его
адресу ругательство. Глупцу, не умеющему ничего делать, все кажется, что
он бы лучше сделал...
- Ты что-то приказал, всемилостивый господин? - спросил подбежавший
слуга.
- Нет, ничего.
Быстрое движение несколько успокоило его, но подумал с раздражением:
а знает ли царь, во что обходится Кемет его усыпальница? Три дня назад
начальник припирамидного поселения показал списки умерших от недоедания и
непосильной работы. Хемиун молча посмотрел тогда на эти списки и подумал:
если его имя проклинают, то это справедливо. А что же делать? Заканчивать
Ахет Хуфу надо, а дается это только суровостью, неумолимостью к низшему
люду. И для него, чати, иного выхода нет. До завершения пирамиды он
обречен оставаться жестоким начальником. Может быть, он ненавидит их? Они
приходили из разных сепов ладные, покорные - многочисленные вереницы людей
Черной Земли. Сколько их не вернулось в родные хижины, сколько стали
калеками! Разве он ненавидел их, обрекая на такое? Он - только мысль и
воля, но злая воля, а они творцы! Чтобы от бесформенных залежей камня
оторвать глыбу, придать ей строгую форму, тоже нужен ум. Они уже возвели
эту громадину. И они же придадут ей красоту, оденут в сливочно-белый
наряд, и белая же стена опояшет сверкающий под солнцем треугольник с
золотой вершиной, от которой лучи полетят на город, на реку, на народ. И
они же, создатели и творцы, когда завершат свой труд не посмеют
приблизиться к белому чуду. Их встретят плетки. Да, эти многие сотни тысяч
мужчин с покорным робким взглядом карих и черных глаз создали то, что он
только замыслил и чертил на папирусе! О, нет! Он не только замыслил. И его
молодость поглотила пирамида. И хотя он царевич, всемогущий богач, но
разве он жил, как царевичи и богачи? Он стал нелюдим, разучился смеяться и
в мыслях презирал свое сословие, умеющее обильно есть, пить да в веселье
проводить пустую жизнь. Правда, часть из них занималась понемногу делами.
Разговаривая с надутыми придворными глупцами, думал: что вы создали в
памяти веков о себе, кроме мастаб? Нет, нелегко давалась ему пирамида:
было и неверие, и бессонные ночи, и отчаяние, что не справится. А
строители молча делали! И часто их деловитая серьезность, терпеливость
успокаивали чати.
Он вошел во дворец, освежился ванной, слуга умастил его. Усталость
уменьшилась, и он пошел в затененную столовую с привычным запахом смол и
масел. Перед ним стояло прохладное вино и вода, обильный обед. Несмело
глядела на сурового мужа сидящая напротив жена. Он ел и пил, а мысль все
возвращалась к пирамиде, к строителям, к тому, что малы запасы еды, и
