то сказать: если бы люди пятьдесят лет испытывали друг к другу точно то же,
что в день перед свадьбой, их положение было бы не слишком завидным. Кто
смог бы вынести постоянное возбуждение и пять лет? Что сталось бы с нашей
работой, аппетитом, сном, с нашими дружескими связями? Но конец
влюбленности, конечно -- не конец любви. А любовь -- именно любовь, в
отличие от влюбленности, -- не просто чувство. Это глубокий союз,
поддерживаемый волевыми усилиями, укрепляемый привычкой. Любовь укрепляется
(в христианском браке) и благодатью, о которой просят и которую получают от
Бога оба партнера. Поэтому они могут любить друг друга даже тогда, когда
друг другом недовольны. (Ведь любите же вы себя, когда недовольны собой.)
Они в состоянии сохранить эту любовь и тогда, когда каждый из них мог бы
влюбиться в кого-нибудь еще, если бы позволил себе. Влюбленность в самом
начале побудила их дать обещание верности друг другу. Вторая, более
спокойная любовь дает им силы хранить это обещание. Именно на такой любви
работает мотор брака. Влюбленность была только вспышкой для запуска. Если вы
со мной не согласны, то, конечно, скажете: "Он ничего об этом не знает,
потому что сам не женат". Очень возможно, что вы правы. Но прежде чем вы это
скажете, убедитесь, пожалуйста, в том, что судите на основании личного опыта
или на основании наблюдений за жизнью своих друзей. Не судите на основании
идей, почерпнутых из романов и фильмов. И требуется много терпения и умения,
чтобы выделить те уроки, которые нам действительно преподаны жизнью.
Из книг люди нередко получают представление, будто влюбленность может
длиться всю жизнь, если вы не ошиблись при выборе. Отсюда вывод: если этого
нет, значит, допущена ошибка. Остается лишь сменить партнера. Думающие так
не осознают, что и восторг новой любви постепенно угаснет точно так же. Ведь
и в этой форме жизни, как и в любой другой, возбуждение приходит вначале, но
не остается навсегда. То возбуждение, которое испытывает мальчишка при
первой мысли о полете, уляжется, когда он придет в авиацию и приступит к
учебным полетам. И восторг, который теснит вам душу, когда вы впервые
попадаете в какое-то прекрасное место, постепенно гаснет, если вы там
поселитесь. Значит ли это, что лучше вообще не учиться летать и не
переселяться в красивейшие места? Отнюдь нет. В обоих случаях, пройдя через
первую фазу, вы почувствуете, как первоначальное возбуждение сменяется более
спокойным и постоянным интересом. Более того (я едва могу найти слова, чтобы
выразить, какое большое значение придаю этому), только те люди, которые
готовы примириться с потерей трепета и довольствоваться трезвым интересом,
способны обрести новые восторги. Человек, который научился летать и стал
хорошим пилотом, внезапно слышит музыку сфер. Человек, который поселился в
прекрасном месте, открывает для себя радость еще больше украшать его,
насаждая в нем сад.
В какой-то мере, я думаю, Христос имел в виду и это, когда сказал, что
ничто не может жить, пока не умрет. Не пытайтесь удерживать удовольствие,
питаемое возбуждением. Это было бы самой опасной ошибкой. Дайте возбуждению
пройти, дайте ему умереть, переживите это умирание и перейдите в следующий
за ним период спокойной заинтересованности и счастья. Сделайте это, и вы
увидите, что вы все время живете в мире новых восторгов и нового трепета. Но
если вы попытаетесь искусственно включить восторженное состояние в свое
повседневное "меню", то обнаружите, как оно постепенно слабеет и все реже
вас посещает, и вот уж вы доживаете свою жизнь преждевременно состарив
шимся, утратившим иллюзии человеком, которому все наскучило. Именно из-за
того, что очень немногие люди это понимают, вы встречаете вокруг так много
людей среднего возраста, ворчащих, что юность прошла попусту. Нередко они
сетуют на прошедшую юность в таком возрасте, когда перед ними еще должны
откры ваться новые горизонты со всех сторон. Гораздо интереснее
по-настоящему научиться плавать, чем бесконечно (и безнадежно) стараться
вернуть то чувство, которое вы испытали, когда впервые ребенком надели ласты
и поплыли.
Очень часто в романах и пьесах вы находите мысль, будто влюбленность --
такое чувство, которому невозможно противиться. Будто это что-то такое, что
просто поражает вас, как, к примеру, корь. Некоторые люди в это верят, и,
будучи женаты, срывают предохранитель со своих чувств при встрече с
привлекательной знакомой. Однако я склонен думать, что в жизни такие
непреодолимые страсти посещают нас гораздо реже, чем в книгах (во всяком
случае, взрослых людей). Когда мы встречаем человека красивого, умного,
привлекательного, мы, в каком-то смысле, должны полюбить эти его прекрасные
качества, должны восхищаться ими. Но не от нас ли в основном зависит,
перерастет ли это восхищение в то, что мы зовем влюбленностью? Нет сомнений,
что если мы напичканы романтическими сюжетами и любовными песнями, да к тому
же пребываем под действием алкоголя, то способны превратить любое восхищение
в любовь такого рода. Точно так же, если вдоль тропинки вырыта канава, вся
дождевая вода будет собираться в нее; или, если мы носим синие очки, все
вокруг кажется нам синим. Но это -- наша собственная вина.
Прежде чем мы оставим вопрос о разводе, я бы хотел разграничить две
вещи, которые часто смешивают. Христианский принцип брака -- это один
вопрос. Совсем другой вопрос: как далеко могут идти христиане, если они
избиратели или члены парламента, в старании привить свой взгляд на брак
остальным членам общества? Очень многие люди считают, что если вы
христианин, то должны затруднить развод для всех остальных. Я с этим не
согласен. Я, например, знаю, что возмутился бы, если бы мусульмане
постарались запретить всем нам, остальным, вино. Я придерживаюсь следующего
мнения: церковь должна откровенно признать, что граждане Великобритании в
большинстве своем не христиане и, следовательно, от них нельзя ожидать,
чтобы они вели христианский образ жизни. Необходимо иметь два рода браков:
один -- регулируемый государством на основании законов, обязательных для
всех граждан; другой -- регулируемый церковью на основании тех законов,
которые обязательны для всех ее членов. Различие должно быть очень четким,
чтобы людям было ясно, какая пара вступает в брак по-христиански, а какая --
нет.
Я думаю, я сказал достаточно о постоянстве и неразрывности
христианского брака. Нам остается разобраться в одном, еще более
непопулярном вопросе. Христианские жены дают обещание повиноваться своим
мужьям. В христианском браке глава семьи -- мужчина. В связи с этим
возникают два вопроса: 1. Почему в семье обязательно должен быть глава,
почему нельзя допустить равенства? 2. Почему главой должен быть мужчина?
1. Необходимость иметь главу в семье вытекает из идеи, что брак -- союз
постоянный. Конечно, когда муж и жена живут в согласии, вопрос о главенстве
не возникает. И мы должны надеяться, что именно это является нормой в
христианском браке. Но если возникает разногласие, что тогда? Тогда супругам
не избежать серьезного разговора. Допустим, они уже пытались говорить и тем
не менее к согласию не пришли. Что им делать дальше? Они не могут решить
вопроса с помощью голосования, потому что при наличии лишь двух сторон
голосование невозможно. В таком случае остаются две вещи: либо им придется
разойтись в разные стороны, либо один из них должен получить право решающего
голоса. При постоянном браке одна из сторон должна в предвидении крайнего
случая иметь власть и решать вопросы семейного союза. Ибо никакой постоянный
союз невозможен без конституции.
2. Если в семье должен быть глава, то почему именно мужчина? Ну что ж,
во-первых, есть ли у кого серьезное желание, чтобы главную роль в семье
играла женщина? Как я уже сказал, я сам не женат. Однако я вижу, что даже те
женщины, которые хотят быть главою в своем доме, обычно не приходят в
восторг, наблюдая такую же ситуацию у соседей. Скорее всего, они скажут:
"Бедный мистер Икс! (имея в виду соседа). Почему он позволяет этой ужасной
женщине верховодить? Я просто не могу его понять!" Я даже не думаю, что эта
женщина будет польщена, если кто-нибудь заметит, что она сама "верховодит" в
своей семье. Должно быть, есть что-то противоестественное в женском
руководстве мужьями, потому что сами жены несколько смущены этим и презирают
таких мужей.
Но есть еще одна причина; и здесь, скажу откровенно, я говорю как
холостяк, потому что причину эту лучше видно со стороны, чем с позиции
женатого человека. Отношения семьи с внешним миром -- так сказать, внешняя
политика семьи -- должны находиться, в конечном счете, под контролем мужа.
Почему? Потому что он всегда должен быть (и, как правило, бывает) более
справедлив к посторонним. Женщина сражается в первую очередь за своих детей
и своего мужа, против всего остального мира. Для нее, вполне естественно, их
требования, их интересы перевешивают все соображения. Она -- их чрезвычайный
поверенный. Задача мужа -- следить за тем, чтобы это естественное
предпочтение не ставилось постоянно во главу угла в отношениях семьи с
окружающими. За ним должно оставаться последнее слово, чтобы он мог, в
случае необходимости, защитить других от семейного патриотизма своей жены.
Если кто-нибудь из вас сомневается в этом, позвольте мне задать вам вопрос.
Если ваша собака укусила соседского ребенка или ваш ребенок ударил соседскую
собаку, с кем вы предпочли бы иметь дело -- с хозяином или с хозяйкой? Или
если вы замужняя женщина, позвольте мне спросить вас: как бы вы ни обожали
мужа, не признаетесь ли вы, что его главный недостаток -- неспособность
постоять за свои и ваши права при столкновении с соседями?
ПРОЩЕНИЕ
Я сказал в одной из предыдущих глав, что целомудрие -- едва ли не самая
непопулярная из христианских добродетелей. Но я не уверен, что был прав.
Пожалуй, есть добродетель еще менее популярная, чем целомудрие. Она
выражается в христианском правиле: "Возлюби ближнего своего, как самого
себя". Непопулярна она потому, что христианская мораль включает в понятие
"твоего ближнего" и "твоего врага"... Итак, мы подходим к ужасно тяжелой
обязанности прощать своих врагов.
Каждый человек соглашается, что прощение -- прекрасная вещь, до тех
пор, пока сам не окажется перед альтернативой прощать или не прощать, когда
прощение должно исходить именно от него. Мы помним, как оказались в такой
ситуации в годы войны. Обычно само упоминание об этом вызывает бурю, и не
потому, что люди считают эту добродетель слишком высокой и трудной. Нет,
просто прощение такого рода кажется им недопустимым, им ненавистна самая
мысль о нем. "Нас тошнит от подобных разговоров",-- заявляют они. И половина
из вас уже готова меня спросить: "А как бы вы относились к гестапо, если бы
были поляком или евреем?"
Я сам хотел бы это знать. Точно так же как хотел бы знать, что мне
делать, если передо мной встанет выбор: умереть мученической смертью или
отказаться от веры. Ведь христианство прямо говорит мне, чтобы я не
отказывался от веры ни при каких обстоятельствах. В этой книге я не пытаюсь
сказать вам, что я мог бы сделать, -- я могу сделать крайне мало. Я пытаюсь
показать вам, что представляет из себя христианство. Не я его придумал. И в
самой сердцевине его я нахожу эти слова: "Прости нам долги наши, как и мы
прощаем должникам нашим". Здесь нет ни малейшего намека на то, что прощение
