если мысль о Нем поднимает
в человеке целый ряд полуосознанных грехов, эта неохота усиливается.
Тогда он возненавидит всякую свою мысль, напоминающую о Враге, как близкому
к банкротству человеку ненавистен один вид банковской книжки. В этом
состоянии твой пациент проникнется неприязнью к своим религиозным
обязанностям. Прежде чем приступить к ним, он будет думать о них настолько
мало, насколько это еще допускает чувство приличия, и по их окончании он
будет забывать о них как можно быстрее. Несколько недель назад тебе
приходилось искушать его фантазиями и невнимательностью во время молитвы.
Теперь он примет тебя с распростертыми объятиями и почти начнет упрашивать,
чтобы ты отвлек его и опустошил его сердце. Он сам захочет, чтобы его
молитвы не были сердечными, ибо ничто не испугает его больше, чем
непосредственное присутствие Врага. Он станет стремиться к тому, чтобы
спящая совесть лгала.
Когда это состояние в нем укрепится, ты мало-помалу освободишься от
утомительной обязанности использовать удовольствия в качестве искушений.
Когда тревога и нежелание разобраться в сути этой тревоги уведут его от
подлинной радости; когда привычка лишит приятности суетливые удовольствия, а
возбужденность чувств накрепко привяжет к ним (к счастью, именно так
привычка действует на удовольствие), ты увидишь, что его блуждающее внимание
можно привлечь чем угодно. Тебе даже не нужно будет использовать хорошую
книгу, которую он действительно любит, чтобы удержать его от молитв, работы
и сна; вполне достаточно колонки объявлений из вечерней газеты. Ты заставишь
его терять время не только в интересных для него разговорах с приятными ему
людьми, но и в разговорах с теми, кто ему безразличен, на совершенно скучные
темы. Он у тебя временами вообще ничего не будет делать. Ты его продержишь
до
поздней ночи не в шумной компании, а в холодной комнате, у потухшего
камина. Всю его здоровую внешнюю активность можно подавить, а взамен дать
ничто, чтобы под конец он мог сказать, как сказал один мой пациент, прибыв
сюда: "Теперь я вижу, что большую часть своей жизни я не делал ни того, что
я должен
был делать, ни того, что мне хотелось". А христиане говорят, что Враг
-- это Тот, без Кого ничто не обладает силой. Нет, НИЧТО очень сильно,
достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не
услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли. Ничто
отдает эти годы на утоление любопытства, столь слабого, что человек сам его
едва осознает. Ничто отдает их постукиванию пальцами, притоптыванию
каблуками, насвистыванию опротивевших мелодий. Ничто отдает их длинным,
туманным лабиринтам мечтаний, лишенных даже страсти или гордости, которые
могли бы украсить их, причем,
окунувшись однажды в эти мечтания, слабый человек уже не может
стряхнуть их с себя.
Ты скажешь, что все это мелкие грешки. Тебе, конечно, как и любому
молодому искусителю, больше всего хотелось бы, чтобы ты мог доложить о
какой-нибудь картинной подлости. Но помни, самое важное -- в какой степени
ты удалил подшефного от Врага. Неважно, сколь малы грехи, если их
совокупность оттесняет
человека от Света и погружает в ничто. Убийство ничуть не хуже карт,
если карты дают нужный эффект. Поистине, самая верная дорога в ад -- та, по
которой спускаются постепенно, дорога пологая, мягкая, без внезапных
поворотов, без указательных столбов.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ТРИНАДЦАТОЕ
Дорогой Гнусик!
Мне кажется, в последний раз ты извел слишком много бумаги на изложение
совершенно простой истории. Все дело в том, что ты дал своему подопечному
выскользнуть из рук. Положение довольно серьезное, и я отнюдь не намерен
защищать тебя от последствий твоей небрежности. Раскаяние и новый приток
того, что противник называет "благодатью", да еще такой мощный, как ты
описываешь,-- крупный провал. Это равносильно вторичному обращению,
возможно, на более высоком уровне, чем первое.
Тебе следовало бы знать, что удушливое облако, мешавшее твоим атакам на
пациента, когда он шел со старой мельницы, давно известно. Это самое
варварское оружие Врага, оно обычно появляется, когда Он непосредственно
рядом с пациентом при особых обстоятельствах, классификация которых у нас
еще полностью не разработана. Некоторые люди всегда окружены таким облаком и
потому недосягаемы для нас.
А теперь о твоих ошибках. Судя по твоему описанию, ты, вопервых,
позволил пациенту прочесть книгу лишь потому, что она действительно ему
нравится, а не для того, чтобы ронять умные реплики у новых друзей.
Во-вторых, ты позволил ему прогуляться на старую мельницу, выпить там чаю,
пройтись по деревне, которая ему тоже нравится и побыть при этом одному.
Другими словами, ты позволил ему получить два истинных удовольствия. Неужели
ты настолько невежествен, что не увидел опасности? Основная особенность
страдания и наслаждения в том, что они совершенно реальны и, пока длятся,
дают человеку критерий реальности. Если бы ты попытался погубить своего
подопечного методом романтизма, стараясь сделать из него Чайльд Гарольда или
Вертера, погруженного в жалость к самому себе из-за выдуманных бед, тебе
нужно было бы предохранять его от всякого подлинного страдания. Пять минут
реальной зубной боли разоблачат все романтические печали, покажут, какая это
все ерунда, и сорвут маску со всей твоей стратегии. Ты пробовал погубить
своего пациента земными соблазнами, подсовывая ему тщеславие, суету,
иронию, дорогие и скучные удовольствия. Как же ты не разобрался в том, что
подлинного удовольствия ни в коем случае нельзя допустить? Разве ты не мог
предвидеть, что такое удовольствие по контрасту просто убьет всю ту мишуру,
к которой ты его с таким тщанием приучал? Что то удовольствие, которое дали
ему прогулка и книга, особенно опасно для нас? Что оно сорвет с его души
кору, которой она твоими стараниями начала обрастать? Да ведь оно дало ему
почувствовать, что он возвращается домой, вновь находит себя! Отдаляя
подопечного от Врага, ты хотел отдалить его от себя самого и в какой-то
степени преуспел. А теперь все насмарку.
Конечно, я знаю, и Враг не хочет, чтобы люди были привязаны к самим
себе. Но это совершенно другое дело. Помни, что Он действительно любит этих
маленьких насекомых и до смешного ценит неповторимость каждого из них. Когда
Он говорит, что они должны отрешиться от себя, Он имеет в виду отказ от
притязаний их своеволия. Когда они следуют этому наказу, Он возвращает им
личность во всей полноте и даже хвалится (боюсь, вполне искренне), что они
тем больше обретают себя, чем больше принадлежат Ему. Радуясь тому, что они
жертвуют даже самыми невинными проявлениями воли. Он ужасается, когда они по
какой то причине изменяют самим себе. А мы всегда должны побуждать их к
этому. Самые глубокие импульсы и склонности человека -- то сырье, та
строительная площадка, которыми Враг снабдил его. Заставив его отойти от
них, мы выигрываем очко. Даже в несущественных вопросах желательно подменить
его собственные взгляды земными стандартами, условностями или модой. Сам я
всегда искореняю из своего пациента всякую личную склонность, н
апример интерес к состязаниям по крикету, коллекционирование марок или
любовь к какао. Такие склонности не несут в себе, разумеется, никакой
добродетели. Но в них есть какая-то невинность, какая-то смиренность,
самозабвение, которые мне противны. Человек, искренне и бескорыстно
наслаждающийся чем-нибудь, не обращая ни малейшего внимания на то, что
скажут другие, уже самим этим защищен от некоторых наших утонченных методов.
Всегда старайся, чтобы пациент отказался от людей, книг, блюд, которые он
действительно любит, в пользу "значительных" людей, "самых известных" книг и
"самых лучших" блюд. Я знал одного человека, который защищался от сильного
искушения гордыни еще более сильным пристрастием к селедке с луком.
А теперь придется подумать, как исправить положение с твоим подшефным.
Самое важное - много ли он думает о покаянии и не претворяет ли он его в
действие? Пусть эта свинка поваляется в своем раскаянии. Если у него есть к
тому склонность, пусть напишет о нем книгу. Это прекрасный способ
обезвредить то,
что Враг посеял в сердце человека. Пусть он займется чем угодно, кроме
активного действия. Ни воображаемая набожность, ни душевный подъем не
повредят нам, если мы помешаем им укрепиться в человеческой воле. Как сказал
один из людей, активные привычки повторение укрепляет, а пассивные
ослабляет. Чем чаще он погружен в чувства, не связанные с действием, тем
меньше он способен к действию и в конечном итоге тем меньше он способен к
чувству.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Особенно тревожит меня в твоем докладе то, что подопечный больше не
принимает тех самонадеянных решений, которые сопровождали его первоначальное
обращение. Он не обещает неуклонной добродетели, он даже не ожидает
благодати на всю жизнь -- он только надеется всякий день и час получать
поддержку своим скромным силам, чтобы их хватило на борьбу с искушениями. А
это очень плохо!
Сейчас я вижу только одно направление действий. Твой подопечный
приобрел смирение - заметил ли ты это? Все добродетели для нас менее
страшны, чем добродетель смирения, особенно когда человек не осознает ее в
себе. Поймай его в тот момент, когда он забыл о духовной бдительности,
подсунь ему приятную мысль: "А ведь я становлюсь смиренным". Если он
очнется, увидит опасность и постарается заглушить новый вид гордыни, заставь
его возгордиться этим старанием, и так далее. Но не занимайся этим слишком
долго, ибо есть опасность, что ты пробудишь чувство юмора и здравомыслие.
Тогда он просто высмеет тебя и пойдет спать.
Но есть и другие эффективные возможности сосредоточить его внимание на
этой гнусной добродетели. Смирением, как и любыми другими добродетелями, наш
Враг хочет отвлечь внимание человека от самого себя и направить на Него и на
ближних. Всякий отказ от самого себя и самоуничижение существуют, в конце
концов, именно для этого: пока они не служат этой цели, от них мало вреда.
Они даже могут быть нам полезны, если из-за них человек интересуется
преимущественно собой. Кроме того, самоуничижение можно использовать как
исходную точку для презрения к другим, для угрюмости, цинизма и жестокости.
Поэтому ты должен скрыть от пациента истинную цель смирения. Пусть он под
смирением подразумевает особое (а именно плохое) мнение о своих способностях
и своем характере. Не сомневаюсь, что определенные способности у него
действительно есть. Укрепи его в мысли, что смирение состоит в том, чтобы
ставить эти способности как можно ниже. Конечно, они и в самом деле менее
ценны, чем он думает. Но не в этом дело. Самое главное -- чтобы
он ценил свое мнение больше, чем истинность, и вносил тем самым хоть
крупицу нечестности и надуманной веры в самый центр того, что в ином случае
угрожает стать добродетелью. При помощи этого метода мы заставили тысячи
людей думать, что для красивой женщины смиренно считать себя
уродом, для умного мужчины -- считать себя дураком. А поскольку то, во
что они старались верить,-- явная ерунда, им эта вера не дается, и мы можем
до бесконечности вращать их мысли вокруг них самих, ибо они стараются
достичь невозможного.
Чтобы предупредить выпады Врага, мы должны знать Его цели. Враг хочет
привести человека в такое состояние, когда он мог бы спроектировать лучший в
