все эти концепции измеряют значение своего "исторического Иисуса"
какой-нибудь специфической теорией, которую Он якобы провозгласил. Он должен
быть "великим человеком" в современном смысле этих слов, то есть человеком,
утверждающим что-нибудь сумасбродное, чудаком, предлагающим людям панацею.
Так мы отвлекаем людей от того, кто Он и что Он сделал. Сначала мы просто
превращаем Его в учителя мудрости, потом замалчиваем глубокое единство Его
учения с учениями других великих учителей нравственности. Людям ни в коем
случае нельзя увидеть, что все великие учителя нравственности посланы Врагом
не для того, чтобы сообщить им нечто новое, а для того, чтобы напомнить,
восстановить все древние банальности о добре и зле, которые мир так
неутомимо отрицает. Мы создаем софистов -- Он выдвигает Сократа, чтобы дать
им отпор. Третья наша цель -- разрушить молитвенную жизнь посредством этих
концепций. Вместо подлинного присутствия Врага, обычно ощущаемого люд
ьми в молитвах и в таинствах, мы, в виде суррогата, даем им существо
вероятное, отдаленное, туманное, говорившее на странном языке и умершее
очень давно. Такому существу невозможно поклоняться. Вместо Творца, перед
которым склоняется Его творение, мы предлагаем тварь, вождя своих
сторонников, а под конец - выдающуюся личность, которую одобряет
рассудительный историк. В-четвертых, религия такого рода, помимо
неисторичности своего Иисуса, искажает историю еще и в другом смысле. Всего
лишь несколько человек из всех народов пришло в лагерь Врага, исследуя по
правилам науки земную Его жизнь. На самом деле человечеству даже не дали
материала для Его полной биографии. А первые христиане обращались под
влиянием только одного исторического факта -- Воскресения и одного только
догмата -- Искупления, который действовал на то чувство греха, которое было
у них, -- греха не против какого-нибудь причудливого закона, выдвинутого
ради новинки каким-нибудь "великим человеком", а против старого,
общеизвестного и всеобщего закона нравственности, которому их учили матери и
няньки. Евангельские повествования появились поздно и были написаны не для
того, чтобы обращать людей в христианство, а для того, чтобы наставлять
уверовавших.
Вот почему всегда поощряй "исторического Иисуса", каким бы он ни
казался нам опасным в некоторых отдельных пунктах.
Что же до связи христианства и политики, наше положение труднее.
Разумеется, мы не хотим, чтобы люди разрешали своей вере проникать в их
политическую жизнь, ибо что-либо похожее на подлинно справедливое общество
было бы огромным несчастьем. С другой стороны, мы очень хотим, чтобы люди
относились к христианству как к средству, в первую очередь, конечно, как к
средству собственного успеха, но если это не удается, то как к средству для
чего угодно, даже для социальной справедливости. Сначала заставим человека
ценить социальную справедливость, поскольку ее любит Враг, а затем доведем
его до состояния, когда он ценит христианство за то, что с его помощью можно
достичь социальной справедливости. Враг не хочет, чтобы Его употребляли для
извлечения пользы. Люди и народы, которые думают, что верой
нужно добиться улучшений в обществе, могут с таким же успехом
пользоваться услугами Сил Небесных, чтобы регулировать
уличное движение. Однако, к счастью, очень легко уговорить их обойти
эту маленькую трудность. Как раз сегодня мне попалось несколько страниц
одного верующего писателя, где он рекомендует свою версию христианства на
том основании, что "такая вера переживет гибель старых культур и рождение
новых цивилизаций". Понимаешь, в чем тут пружина? "Верь не потому, что это
истина, а в силу таких-то причин". В этом-то вся и штука.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Я написал Лестегубке, которая следит за дамой твоего пациента, и теперь
разглядел маленькую трещину в ее броне. Это небольшой порок, который есть
почти у всех женщин, выросших в интеллектуальном окружении, объединенном
ярко выраженной верой. Женщинам этим кажется, что все посторонние лица, не
разделяющие их веру, просто глупы и странны. Мужчины, которые встречаются с
этими посторонними, относятся к ним иначе. Их убеждения, если они есть, --
другого рода. Ее же убеждения, которые она считает следствием своей веры,
сильно обусловлены представлениями, почерпнутыми от друзей: они не очень
отличаются от того, что она ощущала лет в десять, когда думала, что рыбные
ножи у них дома "правильные", "нормальные" и "настоящие", а в соседних
семьях -- "неправильные". Однако неведения и наивности тут так много, а
духовной гордыни так мало, что у нас почти нет надежды на эту девушку. Но
подумал ли ты о том, как можно воспользоваться этим, чтобы повлиять на
твоего подопечного?
Новичок всегда преувеличивает. Человек, поднявшийся до вершин,-- прост
и свободен, молодой же ученик -- весьма педантичен. В этом новом кругу твой
подопечный кажется новичком. Здесь он ежедневно встречает христианскую
жизнь, обладающую качествами, о которых раньше он не имел никакого
представления. Он ревностно жаждет (фактически, Враг велит ему) подражать
этим качествам. Заставь его подражать и этой ошибке и еще преувеличить ее,
чтобы простительное чувство стало в нем самым сильным и прекрасным из грехов
-- духовной гордыней. Кажется, условия сейчас идеальные. Тем новым кругом, в
котором он находится, можно гордиться не только потому, что они христиане.
Это общество образованней, умней, приятней, чем все те люди, с которыми он
раньше сталкивался. Кроме того, он нс совсем верно представляет себе и свое
положение в нем. Под влиянием любви он все еще считает себя недостойным
девицы, но он быстро сочтет себя вполне достойным в других отношениях. Ему
не видно, как часто они его прощают из доброжелательности и как м
ного они толкуют в лучшем смысле, потому что теперь он вхож в эту
семью. Ему и не снилось, что в его высказываниях они узнают эхо собственных
своих взглядов. Еще меньше он догадывается, в какой степени восхищение,
которое он к ним чувствует,
зависит от того эротического очарования, которое, в его глазах,
источает девица. Он думает, что ему нравятся их беседы и жизнь, потому что
он соответствует их духовному уровню, тогда как в действительности они
гораздо выше его, и, если бы он не был так влюблен, его бы просто озадачило
и возмутило многое, что он сейчас воспринимает как естественное. Он похож на
собаку, которая думает, что разбирается в оружии, лишь потому, что из
охотничьего инстинкта и любви к хозяину она полюбила стрельбу.
Здесь-то ты и подключишься. Пока Враг при помощи любви и некоторых
людей, далеко продвинутых на Его службе, поднимает этого молодого варвара на
вершины, которых он иначе никогда не достиг бы, ты заставишь его думать, что
он находит
свой уровень, что это люди "его круга", что у них он -- дома. Когда он
будет общаться с другими, он найдет их блеклыми отчасти потому, что почти
каждый круг людей, с которыми он общается, и в самом деле гораздо скучнее,
но еще больше потому, что ему будет недоставать девицы. Заставь его принять
контраст между ее кругом и кругом, где он скучает, за контраст между
христианами и неверующими. Заставь его считать (лучше и не выражать этого в
словах), "какие же все-таки иные мы, верующие!". Под "мы, верующие" он, хотя
и бессознательно, должен подразумевать "свой круг", а под "своим кругом" не
"людей, которые по своей доброте и смирению приняли меня в свою среду", а
"людей, к которым я принадлежу по праву".
Удача зависит от того, сможешь ли ты его обмануть. Если ты заставишь
его явно и открыто гордиться тем, что он христианин, ты, может быть,
испортишь все дело: все же предупреждения Врага достаточно хорошо известны.
Если же, с другой стороны, трюк с "мы, верующие" совсем не пройдет, а
удастся только побудить его к кружковому самодовольству, ты приведешь его не
к подлинной духовной гордыне, а просто к социальному чванству, что в
сравнении с гордыней порок показной и ерундовый. Здесь желательно, чтобы во
всех своих мыслях он тайно себя одобрял; никогда не позволяй ему задать себе
вопрос: "А за что, собственно, я себя хвалю?" Для него весьма сладостно
думать, что он принадлежит к какому-то кругу, посвящен в какую-то тайну.
Продолжай играть на этой струне. Научи его, пользуясь слабостями
девицы, находить смешным все то, что говорят люди неверующие. Здесь
могут оказаться полезными некоторые из теорий, которые мы иногда встречаем в
современных христианских кругах; я подразумеваю теории, возлагающие надежды
общества на какой-нибудь определенный круг верующих, на неких ученых жрецов.
Тебя совершенно не касается, правильны эти теории или нет, главное, чтобы
христианство стало для него мистической кастой, а себя он чувствовал одним
из посвященных.
Еще я тебя прошу: не заполняй свои письма всякой ерундой про войну. Ее
окончательный результат, без сомнения, важен,
однако это дело нашего Низшего Командования. Меня совершенно не
интересует, сколько людей в Англии убито бомбами.
В каком душевном состоянии они умерли, я могу узнать из статистики
нашего бюро. Что все они когда-нибудь умрут, я и так знал. Очень тебя прошу,
занимайся своим делом.
Твой любящий дядя Баламут.
ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ПЯТОЕ
Мой дорогой Гнусик!
Самое плохое в том круге, где вращается твой подопечный, то, что они
только христиане. Разумеется, у всех у них есть и индивидуальные интересы,
однако связывает их вера. Мы же, если люди становятся верующими, хотим
держать их в том состоянии, которое я называю "христианство и...". Ты
понимаешь? Христианство и кризис, христианство и новая психология,
христианство и новое общество, христианство и исцеление верой, христианство
и вегетарианство, христианство и реформа орфографии. Если уж приспичило быть
христианами, пусть будут христианами с оговоркой. Пусть для них заменой
самой веры будет какая-нибудь мода с христианской окраской. Тут ты должен
использовать их ужас
перед старым и неизменным. Ужас, перед старым и неизменным - одна из
самых ценных страстей, которые нам удалось вы-
растить в человеческих сердцах, неиссякаемый источник ереси в религии,
безрассудства в советах, неверности в браке, непостоянства в дружбе. Люди
живут во времени и переживают действительность как ряд последовательных
происшествий. Поэтому, чтобы много знать о действительности, они должны
обладать богатым опытом, иными словами, они должны переживать перемены.
Враг сделал перемену приятной, как сделал Он приятным употребление пищи
(я тебе уже говорил, что в глубине души Он --
гедонист). Но Он не хочет, чтобы перемены, как и еда, стали самоцелью,
и потому он уравновесил любовь к перемене любовью к постоянству. Он
умудрился удовлетворить обе потребности даже в сотворенной Им Вселенной,
соединив постоянство и перемену союзом, который зовется ритмом. Он дает им
времена года, каждое из которых отлично от предыдущего, однако всякий год
такое же; скажем, весна всегда воспринимается как обновление и в то же время
как повторение вечной темы. Он дает им и церковный год: за постом следуют
праздники, и каждый праздник такой же, как и раньше. Мы выделяем любовь к
еде для возбуждения обжорства, выделим же и естественную любовь к переменам,
извращая ее в постоянное требование нового. Требование это -- всецело плод
нашей деятельности. Если мы презрим свои обязанности, люди будут не только
