Публий. Елки-палки. Выше колена.
Туллий. Уймись, Публий.
Публий. Н-да. Греция, тепло. Кипарисы в небо торчат. Магнолия пахнет. Лавр
шелестит. Сафо эта; туника выше колена. "Взошли мои любимые Плеяды, а я одна в
постели, я одна..." Конец света.
Туллий. Да, хорошая поэтесса. Но не классик. Одни фрагменты. К тому же --
гречанка.
Публий. Да хоть бы бюст...
Туллий. Вряд ли... еще заподозрят в республиканских чувствах. Ты еще Перикла
себе закажи, Демосфена...
Публий. А что они нам могут сделать-то?.. Куда дальше... Ну, наблюдение
усилят. Так мы же и не почувствуем. Телекамеры-то, поди, везде. Башня-то, она
же еще и телевизионная... Плюс еще ресторан... Только заметить их трудно.
Туллий ([задумчиво, глядя в окно]). Мне иногда приходило в голову, что окно и
есть камера. Даже когда открыто.
Публий. Ну да, а облачность там всякая -- это как помехи. Или дождь... Солнце
тоже.
Туллий. Да. А вид Рима -- как заставка. Для отвода глаз.
Публий. То-то канарейка и не вылетает.
Туллий. Не дура... С другой стороны, надзор вещь естественная. Даже
логическая.
Публий. Какая ж тут логика? Что мы можем? Какое преступление? Ни
политического, ни даже уголовного. Разве что мне тебя зарезать или наоборот.
Но с кем тогда разговаривать? Замену, конечно, пришлют. Но замена и есть
замена. То есть то же самое... Смысл преступления -- он в чем? В последствиях?
В выгоде, в огласке, в том, что ловят. Что, поймав, судят и, осудив, сажают. А
мы -- мы же уже сидим. Обратный процесс -- он же невозможен. От следствия к
причине. Так не бывает. Какой же прок в телекамерах? А?
Туллий. Чушь, Публий, преступление интересно именно когда вне контекста. Когда
нет ни мотива, ни наказания. Половина худ. литературы об этом.
Публий. Но преступление вне контекста -- не преступление. Потому что только
мотив -- или наказание -- и делают его преступлением.
Туллий. Его -- кого?
Публий. Ну, это... поступок. Действие. Потому что все на свете определяется
тем, что до, и тем, что после. Без до и после событие не событие.
Туллий. А что?
Публий. Да почем я знаю! Ожидание. Состояние "до". Или затянувшееся "после".
Туллий. Варвар! Безнадежный, невыносимый варвар. Еще Горация себе заказывает!
Публий. Да кончай ты лаяться!
Туллий. Я лаюсь? Варвар; тупой, бессмысленный варвар. Потому что событие без
до и после есть Время. В чистом виде. Отрезок Времени. Часть -- но Времени.
То, что лишено причины и следствия. Отсюда -- Башня. И отсюда -- мы в Башне.
Отсюда же и телекамеры: происходящее в Башне происходит в чистом Времени. В
его, так сказать, беспримесном варианте. Как в вакууме. Тем и интересно.
Особенно если зарежешь. Или если не зарежешь. Еще и интереснее... Пускай
смотрят! Может, чего-нибудь поймут. Жаль, Тиберий не дожил, он бы понял. А эти
-- Калигула, Сенат и т. д.-- где им! Но ими Рим не кончается. Потому и на пленку
записывают... И все равно ([свистящим шепотом, как бы в трансе]), все
равно... даже потомки... вряд ли. Ибо то, что происходит с нами, может быть
понято только нами. И никем иным. Ибо мы -- мы обладаем Временем. Или -- оно
нами. Все равно. Важно, что -- без посредников. Что между ним и нами --
никого. Как вечером в поле, когда лежишь на спине и на звезду смотришь. Никого
между. Не помню, когда это в последний раз было. Мальчиком. Но ощущение -- как
сейчас. "Взошли мои любимые Плеяды, а я одна в постели..." -- что Сафо эта
твоя вообще понимала?! Одно слово -- Греция... Эгоистка. Бесконечность
восприняла как одиночество. Эгоистка и самка. Римлянин бесконечность
воспринимает как бесконечность. От этого бабой не прикроешься. Ничем не
прикроешься. И чем бесконечней, тем ты больше римлянин. Того ради Тиберий Башню
и строил... А ты, варвар тупоголовый, такой шанс упускаешь. Но, так или иначе,
и до тебя дойдет. Куда ты денешься! И до остальных тоже. Потому что судьба
Рима править миром. Как сказано у поэта.
Публий. У какого?
Туллий. У Вергилия. И у Овидия тоже.
Публий ([обводя взглядом полку и ниши]). Эти у нас уже, по-моему, есть...
[Занавес. Конец I акта.]
II акт
[Та же камера после обеда. За окном темнеет. Публий ковыряет во рту
зубочисткой. На голове наушники -- видимо, слушает музыку. Туллий, в кресле,
шелестит газетой. Картина мира и благополучия.]
Публий ([вздрогнув, настораживается: стаскивает наушники]). По-моему,
канарейка запела. Или мне показалось?
Туллий. Послышалось.
Публий. Я уверен, что слышал канарейкино пение. Странно... А ты не врешь?
Туллий. Да пошел ты...
Публий. Может, они опять "Лесной Аромат" в камеру пустили? ([Тянет носом.])
Хотя это только по пятницам... Туллий?
Туллий. Ну чего?
Публий. Какой сегодня день недели?
Туллий. Понятия не имею. Вроде эта, как ее? -- среда.
Публий. С тех пор как при Траяне летосчисление отменили, дни недели тоже стали
какими-то... как пальцы рук... безымянными, правда? То есть оно, конечно,
лучше, что мы на порядковые номера перешли. Потому что после двухтысячного года
как-то смысла нет года считать. Даже после тысячного уже ничего непонятно. До
тысячи еще можно досчитать, а потом засыпаешь... да и для кого считать-то
вообще? Это же не деньги. Ничего же не остается. Не потрогаешь... И начали-то,
наверно, считать от нечего делать... Хотя вот мы, например, -- не считаем же.
Хотя делать, вроде, и нечего... Пространство, наверно, мерили. То есть
расстояние. Столько-то дней пути. И так и пошло, по инерции... остановиться не
могли. Тысяча. Две тысячи. И т. д. Даже когда километры появились... Спасибо
Траяну, одумался. Теперь пускай компьютеры этим занимаются, а то -- тысяча лет,
тысяча километров... Бред какой-то... Названий, конечно, жалко. Среда,
пятница... Этот, как его? четверг... Туллий! "Морской воздух" нам по четвергам
пускают?
Туллий. По вторникам.
Публий. Красивое имя -- вторник... Как же это мне все-таки канарейка
послышалась? ([Направляется к клетке, открывает дверцу, заговаривает с
канарейкой.]) Ну, ты пела или не пела? А? Хули молчишь? Языка человеческого не
понимаешь, что ли? Все понимаешь, не ври. Если я тебя слышу, то и ты меня
тоже. Просто наплевать, да? Гора мяса трепыхается и все, правильно? Ох уж эти
мне пернатые-пархатые. Или не кормят тебя? Вот Туллий тебе целых полтрюфеля
оставил шоколадного. Из Галлии. А ты, сучка, брезгуешь. Голодовку объявила.
Ну, Рим от этого не рухнет. Даже если мы с Туллием объявим, не рухнет. Да и
как ее объявишь, когда то петушиные гребешки с хреном, то фламинговы яйца,
икрой начиненные? Задумаешься. Ули-тити-тюю. Ничего, еще запоешь. Куда ты
денешься? Бери пример с нас с Туллием... Туллий?
Туллий. Ну, чего тебе?
Публий. Может, она петь завязала, потому что высоко все-таки. Километр почти
над уровнем моря. Они ж тут не летают.
Туллий. А ты ее спроси. Ты же с ней разговариваешь. Прямо Святой Франциск.
Публий. Не отвечает. Заперлась и не колется. Как блатная или политическая. ([К
канарейке.]) Ули-тити-тюю. Ты блатная или политическая? Впрочем, блатных и
политических в Башне не держат. Блатные и политические теперь по улицам
гуляют, на Капитолии сидят. Потому что все отчасти блатные или отчасти
политические. Кто больше, кто меньше. Дело не в сущности: только в степени. А
за степень в Башню сажать -- башен не напасешься, правильно? Так что и ты тут
не по делу, а просто так. Из-за реформы Тибериевой. Вот и бери с нас пример.
Мы же трекаем. Даже если тебе и непонятно. Тем более пример брать должна. Это
не фокус брать пример, когда все понятно. Ули-тити-тюю.
Туллий. Да оставь ты птичку в покое. Далась она тебе!
Публий. А того и далась, что почему нам не подражает! Коли здесь находится. А
то можно подумать -- природа против нас. Она же природу представляет. Ведь это
же все искусственно!!! Включая нас!!! Она одна -- естественна...
Туллий. Ну, не горячись. Представляет и представляет. Даже если и
представляет, то -- низшую ступень развития.
Публий. Да я к тому и клоню. Попугай и тот лучше будет... Я, когда мы в Ливии
когортой стояли, в Лептис Магне, гетеру одну знал. Так она что, змея,
придумала. Рядом с постелью аквариум держала. Чтоб рыба, говорит, делу училась.
Эволюцию чтоб ускорить то есть. А то они больно икрой разбрасываются. Вот я и
думаю: чего ж канарейке с нас пример не взять. А то молчит, артачится.
Туллий. Может, ей пару заказать. Позвони Претору.
Публий. Ну, этому она у нас не научится. Разве мы у нее.
Туллий. Опять, значит, свербит... Ну ничего, через пять минут прогулка.
([Потягивается.]) Малафью тебе растрясти. Чтоб, значит, в сыр не сбилась.
Публий. Груб ты, Туллий. Груб, но наблюдателен. ([Кивая на газету.]) Чего
пишут-то?
Туллий. А-а-а, жвачка. Бои в Персии. Ураган в Океании... Еще про высадку на
Сириусе и Канопусе.
Публий. Ну и?
Туллий. Никаких признаков жизни.
Публий. Это я мог бы и без них сказать. Невооруженным глазом видно.
Туллий. То есть?
Публий. Была б там жизнь, хрен бы мы их вообще увидели. Ночью особенно. Ночью
спать ложатся и свет выключают... Жизнь... что они про это понимают...
Исследователи...
Туллий. А ты, Публий? Что ты понимаешь? По-твоему, жизнь -- это что такое?
Публий. Это когда свет рубишь -- и на бабу. Вот это жизнь... Скорей бы
прогулка, что ли...
Туллий. Как это ни дико, но в том, что ты несешь, есть доля истины... Как
сказано у поэта, вокс попули, вокс деи. Глас народа -- глас божий... Или что у
трезвого на уме, у пьяного на языке... Темнота таки действительно форма жизни.
Так сказать, состояние света, но -- пассивное. Днем -- активное, а ночью --
пассивное. Но -- света. А свет у нас что -- форма энергии, источник жизни. Для
помидоров, по крайней мере, или лука зеленого. И темнота тоже источник. Того
же самого. Форма жизни. Материи, как они говорят... И это бы еще ладно, что
материи... но им подай пуговицы. То есть чтоб блестели. Ибо жизнь, по-ихнему,
есть что-то плотное, осязаемое. Из мяса сделанное. Волокна из ткани. Клетки с
молекулами. Берешь в руки -- маешь вещь. Осязаемое и описанию поддающееся. Или
сфотографировать. Всегда вовне. А жизнь -- это то, в чем вещи существуют... Не
сами они, а эта, как ее? среда. И четверг, и вторник, и пятница. И когда
светло, и когда темно. Особенно, когда темно. Это не звезды ихние, а то, что
между.
Публий. Да не расстраивайся ты. Подумаешь, газета. И вообще: только жлобы
обращают на звезды внимание...
Туллий ([продолжая свое]). Не жизнь для вещи, а вещь для жизни...
([Успокаиваясь.]) Интересно, как они там определяют ее отсутствие? Чем?
Миноискателем, что ли? Дозиметрами? Гейгером-Мюллером?
Публий. Может, они в миноискатель идею христианства вмонтировали. И
язычества. И буддизм с мусульманством... Мало ли что... За ними не
уследишь... Тумбочку новую до сих пор не прислали. Позвонить, что ли, претору?
Туллий. После отбоя, наверно, пришлют. Тебе же еще и лучше. На ночь-то
глядя...
Публий. Груб ты, Туллий...
[Первые такты "Сказок Венского Леса", свет в плафонах убывает, и пол приходит
в движение; на трех стенах камеры появляется (спроецированное либо сзади,
из-за кулис, либо -- через окно) изображение парка с аллеями, прудом и
статуями. Изображение это может быть статичным, но лучше, если это фильм, и
лучше, если смена кадров скоординирована с движением фигур Публия и Туллия.]
Ну, наконец-то... Что это у нас сегодня -- вилла Д'Эсте или вилла Боргезе?
Туллий. Не-е. Это, вроде, где-то в Галлии. Тюильри, что ли. Или нет. Это в
Скифии Северной... Ну, в этой, в Европе Восточной. То есть в Западной Азии.
Город-то как этот ихний называется?
Публий. Да пес его знает. Хороший сад все-таки... Вот видишь, Вертумн и
Помона.
Туллий. Ага, а это "Похищение Сабинянки".
Публий. Точно. А вот "Сатурн, пожирающий своего младенца". Н-да, сюжетик... И
ограда ничего. И даже, вон, лебеди... Интересно, откуда у них лебеди...
Туллий. Один лебедь.
Публий. А это что? ([Подходит к стене и тычет пальцем.])
Туллий. Отражение. Нет лебедя без отражения. Или человека без биографии. Как
сказано у поэта:
И лебедь, как прежде, плывет сквозь века,
