Шум гавани, торговое движение как будто подавляли его артистическую
душу, он умел ценить все это, но оно мешало ему в стремлении к
неосуществленному идеалу, которым была полна его душа. Теперь, когда перед
ним появился Акрополь, он, казалось, весь преобразился и с таким
выражением глядел на сверкающую вершину горы, что Перикл уже хотел
спросить о причине этого удивительного внимания.
- Отец, - сказал в эту минуту мальчик, шедший впереди них, обращаясь
к своему спутнику, пожилому человеку, и внимательно глядя своими черными
глазами на сверкающую вершину Акрополя, - отец, у нас одних есть
защищающая город богиня Паллада или она есть и у других людей?
- Родосцы, - отвечал отец мальчику, - также хотели поставить ее у
себя в городе, но это им не удалось.
- Разве Афина Паллада рассердилась на них? - продолжал мальчик.
- Афиняне и родосцы, - отвечал отец, - в одно время желали приобрести
расположение богини. Как те, так и другие и устроили у себя в городе
жертвоприношения, чтобы приобрести расположение Паллады. Но родосцы
оказались забывчивыми, они пришли на вершину своей горы и хотели принести
жертву, но оказалось, что у них нет огня. Тогда они принесли холодную
жертву, тогда как у предусмотрительных афинян жертвенный дым весело
поднимался с вершины Акрополя. Вследствие этого Афина Паллада отдала
предпочтение Афинянам, но родосцы обратились к Зевсу и он, чтобы
вознаградить их, послал с неба золотой дождь, покрывший их улицы и дома.
Родосцы обрадовались и поставили вместо Паллады изображение бога богатства
Плутона.
Этот разговор услышали Перикл и Фидий, которые шли вслед за ними.
Фидий слегка улыбнулся и, помолчав немного, обратился к своему спутнику:
- Перикл, мне кажется, что времена изменились и мы скоро будем
поступать, как родосцы. Не думаешь ли и ты поставить на вершине Акрополя
Плутона?
- Не бойся, - улыбаясь, возразил Перикл, - до тех пор пока море
омывает берега Аттики, изображение твоей богини будет возвышаться над
Афинами.
- Да, но под ним только развалины храма, - возразил Фидий, - в том
виде, в каком оставили их победители Персы, прикажи снова воздвигнуть
колонны и башни, так как до сих пор вы только строите внизу, в Пирее, то,
что разрушили Персы, а наверху...
В это мгновение человек, говоривший с мальчиком, обернулся, услышав
за спиной голоса, и узнал Перикла. Последний дружески ответил на его
поклон, так как знал его с давнего времени и даже останавливался у него,
когда тот жил в Сиракузах.
- Твой разговор с сынишкой Лидием, любезный Кефал, - сказал Перикл, -
дал повод нашему Фидию сделать мне горячий выговор.
- Как так? - спросил Кефал.
- Мы идем из Пирея и уже там, мой друг, любимец Афины Паллады, был
почти обижен, он может жить только среди божественных образов, он
ненавидит длинные стены, большие склады, мешки товаров, бочки. Шум
маклеров Пирея раздражает его уши. Войдя в старый город, он с облегченным
сердцем отряхнет с ног прах, приставший к ним в гавани. Но скажи, -
продолжал он, обращаясь к скульптору, - почему ты так странно и задумчиво
глядишь на вершину Акрополя? Или тебя так волнует вид твоей богини,
вооруженной копьем и мечом?
- Знай, - возразил Фидий, - что потрясающая копьем богиня с
некоторого времени заменилась в моей душе образом Афины Паллады -
покровительницы мира, которая уже не сражается, а, успокоившись, с
победоносным видом превращает в камень своим сверкающим щитом с головой
Горгоны тайных злодеев. Когда я теперь гляжу на вершину Акрополя, то знай,
что я вижу там воздвигнутый в моем воображении этот новый образ, что я
мысленно строю там роскошный храм... Но не бойся, Перикл, я не стану
просить у тебя золота и слоновой кости для этой Афины Паллады и мрамора
для ее храма, нет, я строю и ваяю только в воображении.
- Таковы вы все скульпторы и поэты, - сказал Перикл, оскорбленный
насмешливыми словами друга, - вы не знаете, что прекрасное - только цветок
полезного. Вы забываете, что прежде всего надо думать о благоденствии
народа, что цветы искусства могут роскошно развиваться только в богатом,
могущественном государстве. Наш Фидий сердится на меня, что я в течение
двух лет строю склады товаров в Пирее и воздвигаю длинные стены в море
вместо того, чтобы снова воздвигнуть храм Акрополя, и не даю ему
возможность защитить город от врагов при помощи одной богини.
Фидий поднял голову, как бы оскорбленный, и бросил мрачный взгляд на
Перикла, но последний встретил этот взгляд примирительной улыбкой и
продолжал, взяв друга за руку:
- Неужели ты знаешь меня так мало, что можешь серьезно считать врагом
божественного искусства ваяния, разве ты не знаешь, что я друг и
покровитель всего прекрасного?
- Да, я это знаю, - сказал Фидий, в свою очередь саркастически
улыбаясь, - я знаю, что ты покровитель всего прекрасного. Один взгляд
прекрасной Хризиппы...
- Не одно это, - поспешно перебил Перикл и продолжал более серьезным
тоном, - поверь мне, друг, что когда общественные заботы подавляют меня, а
вместе с ними и собственные, когда меня раздражают противоречия и
всевозможные препятствия, когда, огорченный, я возвращаюсь из собрания
афинян и задумчиво иду по улице, часто встречающееся мне красивое здание
или прекрасная статуя в состоянии успокоить меня до такой степени, что я
забываю даже, что был огорчен!
В это время друзья прошли городские ворота. Тут улицы были уже, дома
менее красивы, чем в Пирее. Но это были настоящие Афины, это была
священная земля.
Подойдя к своему дому, Фидий сказал, обращаясь к Периклу и Кефалу:
- Если вы имеете желание и время зайти ко мне ненадолго, то может
быть вашим приговором удастся разрешить в моей мастерской один спор.
- Ты возбуждаешь во мне любопытство, - сказал Перикл.
- Вы, вероятно, помните, - продолжал Фидий, - кусок мрамора,
привезенный Персами из-за моря, чтобы после победы сделать из него
памятник в честь победы Персов над Элладой, и который, когда варвары были
побиты и бежали, остался у нас в руках на поле Марафонской битвы. После
многих странствований красивый камень попал ко мне в мастерскую, и, как
тебе известно, Перикл, афиняне заказали сделать из него изображение богини
Киприды, чтобы украсить им городской сад. Самым достойным из моих учеников
я считаю Агоракрита из Фароса. Я дал ему возможность приобрести славу
исполнением подобного произведения и предоставил ему кусок мрамора, из
которого он сделал прекрасное произведение искусства. Но другой из моих
учеников, честолюбивый Алкаменес, завидуя будущей славе Агоракрита,
решился также, соревнуясь с Агоракритом, которого называет моим любимцем,
сделать изображение той же самой богини. Теперь статуи окончены, и сегодня
у меня в доме собирается много любящих искусство людей. Если вы хотите
присоединиться к ним, то это будет большим поощрением для обоих. Зайдите и
посмотрите, как различно воплотились фантазии двух юношей в изображении
богини.
Перикл и Кефал, не раздумывая, вошли в дом Фидия. Они застали тут уже
довольно большое собрание любителей искусства, в числе их были: милезиец
Гипподам, Антифон, оратор Эфиалтес, затем строитель Калликрат, Иктинос и
многие другие.
Когда новоприбывшие поздоровались с гостями, Фидий повел их в
мастерскую. Там, на одном пьедестале возвышались рядом две закрытые
мраморные фигуры. По знаку Фидия, невольник снял покрывало, и два
произведения искусства представились взорам собравшихся, которые долго, не
говоря ни слова, глядели на две статуи. На лицах выражалось странное
недоумение, по всей вероятности, причиной этого было заметное различие
произведений.
Одно из них представляло женскую фигуру замечательной красоты и
благородства. Она была в платье, которое крупными складками спускалось до
земли, только одна грудь была оставлена открытой. Фигура имела строгий и
твердый вид, ничего мягкого в чертах лица, ничего слишком роскошного в
сложении, и между тем она была прекрасна. Это была резкая, суровая, но
вместе с тем юношеская красота - это была Афродита, без цветов, которыми
украсили ее позднее оры, хариты и лесные нимфы. Она еще не была окружена
благоуханием, она еще не улыбалась.
До тех пор, пока ценители глядели только на одно это изображение, оно
казалось безупречным. В душе эллинов до тех пор не было еще образа
окруженной грезами и богами любви Киприды. Образ, стоявший перед ними, был
идеалом, наследованным ими от отцов. Но как только ценители искусства
отводили взор от этого произведения к изображению Алкаменеса, их
охватывало какое-то беспокойство. Когда они снова обращались к первой
статуе, она уже казалась им менее понятной. Они как-будто теряли
способность к верной оценке.
То, что представлялось взорам знатоков в произведении Алкаменеса,
было нечто новое, и они еще не могли сказать, нравится ли им это новое.
Они еще не знали, имеет ли оно право нравится, несомненно было только то,
что первое произведение, рядом с этим, нравилось им менее. И чем чаще
взгляд переходил с произведения Алкаменеса на произведение Агоракрита, тем
дольше останавливался он на первом. Что-то приковывало к нему взгляд,
какое-то тайное очарование, что-то свежее и живое, до сих пор еще не
выходившее из-под резца греков.
Никто из всех присутствующих не глядел более внимательно на
произведение Алкаменеса, чем Перикл.
- Эта статуя, - сказал он наконец, - почти напоминает мне
произведение Пигмалиона, она также будто готова ожить.
- Да, - вскричал Кефал, - произведение Агоракрита вдохновлено духом
Фидия, тогда как в создании Алкаменеса, мне кажется, есть искра из
постороннего очага, искра, придающая ему странную жизнь.
- Послушай, Алкаменес, - вскричал Перикл, - скажи нам, какой новый
дух вселился в тебя, так как до сих пор твои произведения, по своему
характеру, почти не отличались от произведений Агоракрита, или, быть
может, ты видел богиню во сне? Твоя статуя привела меня в такой восторг,
какого во мне не вызывал еще ни один кусок мрамора.
Алкаменес улыбнулся, но Фидий, как будто пораженный неожиданной
мыслью, пристально глядел на произведение Алкаменеса, как бы разбирая
мысленно каждую черту, каждую округлость форм.
- Не во сне, - сказал он наконец, - мне кажется, что это произведение
слишком напоминает действительность, чтобы быть изображением богини. Чем
более я смотрю на эту стройную фигуру, на эту сильно развитую и в то же
время безукоризненную грудь, на тонкость этих пальцев, тем больше
убеждаюсь, что эта статуя напоминает мне одну женщину, которую мы в
последнее время раза два видели в этом доме...
- Это если не лицо, то во всяком случае фигура милезианки! - вскричал
один из учеников Фидия, подходя ближе.
И все остальные, подходя один за другим и приглядываясь, восклицали:
- Нет сомнения, это милезианка!
- Кто эта милезианка? - поспешно спросил Перикл.
- Кто она? - улыбаясь сказал Фидий. - Ты уже раз видел ее мимоходом,
блеск ее красоты на мгновение ослепил тебя. Что касается остального, ты
спроси Алкаменеса.
- Кто она?.. - повторил тогда Алкаменес, - она солнечный луч, капля
росы, прелестная женщина, роза, освежающий зефир... Кто станет спрашивать
солнечный луч об имени и происхождении!.. Может быть Гиппоникос может
сказать о ней что-нибудь, так как она гостит у него в доме.
- Один раз, вместе с Гиппоникосом, она была в этой мастерской, -
