отвратительной, холодной, наглой, бессмысленной реке -- так хочется жить,
так хочется жить! И кажется, что вот-вот уже и начинаешь жить, что трепещет
в тебе все живое и внутреннее, и нашептывается что-то ласковое-ласковое,
нежное-нежное... И ты, неведомая и страстная, примешь все -- как ласковый
подарок жизни. И ничего от меня не потребуешь, и ни в чем не упрекнешь. А
проснешься завтра с свободной душой и ласково вспомнишь о наслаждении
бытием, о мучительном наслаждении бытием. И ласково простишься со мной и
посочувствуешь бедной человеческой жизни, и трогательно поблагодаришь за
наивное, хотя и мимолетное, счастье. И тьма ненастной ночи не в силах
победить в тебе мужского влечения, и река-то холодная, мрачная, и есть эта
жуткая и сладкая тайна, в которой все наивно-наивно, мучительно-мучительно,
все как-то без мысли, без рассуждения, все сладко и скучно, все трепетно и
как-то приятно безнадежно...
Так шел я и шел за своей таинственной незнакомкой и, наконец, заметил,
что она входит в небрежно-содержимый, грязный домишко. Я повиновался
магнетически и--через несколько мгновений вошел в ту же дверь, что и она.
Удивлению моему не было и конца. Я вошел в низкую, грязную, дурно
пахнущую комнату, освещенную тусклой керосиновой лампой. В особенности
неприятно поразила меня вонь. Это был запах, кажется, какой-то материи,
какого-то старого, заношенного сукна или войлока, на котором высох пот. За
столом сидел хозяин, -- маленький сухонький старичок, имевший вид старого
заскорузлого чиновника, со сморщенным, желтым, скопческим лицом, и хозяйка,
значительно моложе своего мужа, с кривым и неестественно сгорбленным носом,
и огромной родинкой на щеке, неприятно бросавшейся в глаза как болезненный и
грубый нарост, как некая метка. На столе находился грязный,
темно-тускло-красный самовар с вдавленным боком, несколько железных кружек и
нечто в роде сухарницы с куском хлеба неопределенного цвета. Чай разливала
дочка, тоже неимоверно худая и сморщенная, хотя имевшая не больше 28--30
лет. Квартира производила впечатление бедного и запущенного жилья мелкого,
неудачного чиновника.
Но где же моя таинственная дама в черном? Куда она делась? Она вошла
как раз в ту самую дверь, что и я, и дверь -- единственная, и комната, в
которую она вошла, --единственная. И все же нельзя было увидать ровно
ничего, хотя бы отдаленно похожего на эту даму. Она была такая таинственная,
такая страшная и загадочная, а здесь, в этом вонючем хлеве, было все так
понятно, так элементарно ясно и понятно, так прозаично и духовно-бедно!
Да, это был один из тех необъяснимых случаев в моей жизни, которые
случались со мной не раз и объяснения которым я не мог найти, несмотря ни на
какие усилия мысли. Впрочем, все это так ясно, так понятно! И объяснять
нечего!
Итак, я вошел в бедную, тошнотворную квартиру какого-то захудалого
чиновника. Но тут я нашел нечто такое, что превзошло даже таинственное
исчезновение моей дамы в черном. Войдя в эту комнату-квартиру, я вдруг
понял, что я давным-давно здесь бывал, что хозяин и хозяйка этой квартиры
давным-давно хотят выдать за меня свою засидевшуюся дочь, что меня и здесь
постоянно ругают за малый оклад жалованья, и я отделываюсь молчанием и что
-- самое ужасное -- на завтра, да, да, именно на завтра назначено мое
бракосочетание с этим ужасным высохшим заморышем, их дочерью.
Я молча вошел в эту квартиру и сел в стороне, почти в углу.
"Ну, что же? -- начал старик скрипучим голосом. -- Мало того, что вы
своей невесте ничего не сделали к свадьбе и нас забыли, стариков, вы не
хотите ничего сделать и себе к свадьбе? Посмотрите на себя: что это за
костюм, неужели вы думаете и на свадьбе быть в этом же истасканном мешке?
Что же, мы, что ли, должны вас одевать? Довольно и так, что вы объедаете нас
и еще ни разу не помогли за все ваше знакомство с Лидой".
И многое говорилось в этом роде. А я все молчал и молчал, считая, что
молчанием только и можно допечь этих старых отвратительных скопцов.
Ты, скажешь, милый Ваня, что я--дурак, что я--остолоп, что я --
бесхарактерный человек, что я -- дрянь, рохля, что я -- пентюх. Увы, милый
Ванечка, ты будешь прав, ты будешь тысячу раз прав! Да, я -- ничтожество.
Одно слово -- ничтожество! И ничего, брат, не попишешь! Окрутили меня
свадьбой, бросил я родителей, поселился в этой вонючей конуре, где мне с
женой отгородили выцветшими ширмами угол. И началась пытка "семейной" жизни,
в которой все было так обычно, так неново, -- только вместо одной пары вечно
бранящихся родителей появилась другая пара столь же неутомимых в своей
язвительной желчи, да, впрочем, появилось еще одно существо, не бывшее
раньше... Да стоит ли и говорить о нем?
Стыдно сказать, милый Ваня, но эта самая Лидия, которая по неизвестной
причине сделалась моей невестой и по неизвестной и еще более странной
причине сделалась моей женой, была настолько тупым и ограниченным существом,
настолько бессмысленным и жалким созданием, что описать тебе этого я просто
не в силах! Помню эту комическую и жуткую первую брачную ночь, -- и как все
это жалко и бездарно, как это ничтожно и безвкусно! После бракосочетания и
нудного, никчемного, бедного чаепития, долженствовавшего символизировать
семейное торжество, нас оставили вдвоем в этом вонючем углу, в котором и без
того дышать нечем, а тут еще обвесили этот угол грязными тряпками, чтобы
скрыть то, что и не нуждалось ни в каком укрывании. Лидия легла на постель,
раздевшись до нижней рубашки, а я ... я с трудом сдерживал отвращение,
шедшее из самой глубины души, стоявшее каким-то тошнотворным ощущением в
желудке и вызывавшее легкую теневатость (?) окружающих предметов. К этому
скрюченному, засохшему телу, к этому курносому морщинистому лицу, к этой
пустой и отсутствующей груди я не мог, понимаешь ли, не мог прикоснуться! Я
начал ходить около кровати, хотя в этом углу нельзя было и повернуться,
ходил-ходил, не зная, что предпринять, покамест не услышал ворчливое
замечание старухи, что мое хождение по комнате мешает им спать, старикам.
После этого я нерешительно сел, не раздеваясь, на кровать, и даже не мог
себя заставить хотя бы посмотреть на лежавшую рядом невесту. Сколько я так
сидел, не знаю. Вероятно, очень долго, потому что уже послышалось храпение
моей невесты, спавшей с широко раскрытым ротом и сосредоточенно-тупым
выражением лица. Я, все еще не раздеваясь, прилег на диванчик и так
продремал до утра.
Это, Ваня, называется у меня брачная ночь! И так, пока не кончилась
наша с нею "жизнь", я и не соединился с нею супружеским ложем. Не могу,
милый Ваня, не могу!
Ни одного доброго или ласкового взгляда с моей стороны или с ее
стороны! Ни одного нежного и даже просто доброжелательного разговора! О
родителях и говорить было нечего.
3.
Вероятно, так бы оно шло и до сих пор, сцены и ругань новых родителей
продолжались бы и до настоящего дня, если бы не случилось в моей жизни нечто
такое, чего я уже никогда не ожидал от самого себя и что сразу вырвало меня
из пут и родителей, старых и новых, и своей бездарной жены, и никчемной
службы в почтовом ведомстве.
-- Я тебе ничего не сказал еще о своих театральных делах, о театре,
которому столько времени отдавали мы с тобою в гимназии. Роковую роль сыграл
театр в моей жизни, хотя -- почему роковую? Все это так и надо, так и надо!
Сейчас расскажу тебе тайну! Никому еще не рассказывал ее за все время. А
тебе расскажу. Но давай выпьем!
Петя велел принести еще графинчик, хотя мне и показалось, что у него
нет никаких денег и что он пользуется тем, что встретил старого приятеля.
Выпивши еще большую порцию, он нисколько не захмелел, а только еще больше
насупился и стал вести себя так, будто бы действительно предстояло ему
поведать что-то весьма значительное, что-то очень таинственное и необычное.
-- Да, Ваня, не мне рассказывать тебе о том, что такое театр и какое
значение имел он в нашей жизни. Ты сам, конечно, помнишь, сколько светлых
минут и сколько счастья доставил нам с тобою театр в жизни. Бывало, бросали
мы с тобою уроки, бросали родных, голодали, чтобы сберечь на билет в театр,
и--ходили на спектакли чуть ли не ежедневно, ходили с увлечением, с азартом,
отдавая театру последние досуги и последние свободные минутки. Да и что еще
было в нашем захолустном городке замечательного и интересного! Театр спасал
нас от мещанства, от засасывающей тины провинциального болота. Театр давал
нам мировые горизонты, и душа наша трепетала в унисон с Софоклом, Шекспиром,
Шиллером и Гете. Откуда бы нам, мелким людишкам медвежьего угла знать о
страстях тонкого ума Гамлета, о пластической душе непреклонной Антигоны, о
горячих итальянских темпераментах, о глубине, о зорких раздумьях немецкого
гения, о французах с мистикой повседневной интимной жизни! Все это нам дал
театр. Перед нашими глазами вставала древняя скульптурная Греция,
великолепие и торжественное величие римской империи, вдохновенная красота и
духовные идеалы рыцарства. Мы видели с тобою королей, императоров, царей
всех веков и народов, их величие, их падение, их власть, их бессилие. Мы
изнутри чувствовали бедность, болезнь, жалкое и смиренное существование, мы
созерцали тайные пружины любви, власти и могущества, богатства, ненависти и
злобы. От нас не могла укрыться тоска гения, принимающего смерть от дикой
толпы, которая его не понимает, -- восторг и упоение любви, нашедшей свое
осуществление и свою благословенную взаимность среди грубой пошлости
обыденной жизни, -- страдания и подвиги героя, захотевшего положить свою
жизнь за свободу и счастье людей, -- мелкая и напряженная злоба человеческой
жизни, построенной на эгоизме, лжи, клевете, интригах и мести... Да разве
все перечислить! И все это нам дал с тобою театр!
А помнишь, милый Ваня, наше увлечение артистическим миром? Помнишь, с
каким трепетом ждали мы бенефиса того или иного исполнителя, с каким
нетерпением жаждали приезда той или другой знаменитости, чтобы приобщиться к
этому чудесному и вожделенному миру гениального искусства! Мы обсуждали с
тобою, что вот Муратов играет Гамлета, главным образом, как оскорбленного
сына, страдающего за честь своей матери, а вот Каширин видит в нем
государственного мужа, болеющего о судьбах трона. Майский же подчеркивает в
нем философа, мыслителя, углубленного аналитика, а вот здесь Гамлет --
истерик, невротик и в конце концов психопат и даже умалишенный, а вот там
Гамлет -- и сын, и принц, и философ, и психопат... Какая завораживающая и
волшебная картина умозрения, созерцания, понимания, проникновения и
фантазии! И все это мы с тобой знали, Ваня, знали 15--16-летним подростками,
все это мы отведали, вкусили, ко всему этому приобщились. И сердца наши
трепетали вместе с мировым пульсом всеобще-человеческого гения, талантов,
артистического духа и актерского творчества.
А как любили мы с тобою эту бездомную и бродячую, эту гениальную и
бесшабашную жизнь актерской среды! Актер -- всегда гуляка праздный, всегда
бездомен, всегда переходит с места на место. Сегодня он на сезоне в одном
городе, а завтра кончился сезон или прогорел антрепренер, и--он перелетел в
другой город, уже репетирует с новыми товарищами, для новой публики, новые
пьесы. Душа актера -- нецентрированная душа; она вечно меняет свою
субстанцию, вечно неузнаваема; она -- цепь бесконечных перевоплощений. И это
-- так заманчиво, так увлекательно! Для актера не существует морали, не
существует общественных обычаев, ему чужд устойчивый быт. Он вечно ищет и
