жертва. Да, наконец, самый факт рождения, или смерти, невольный для человека
и часто отвергаемый и проклинаемый им, -- что это такое, если это не
сплошная бессмыслица? Это жертва. Я многие годы провел в заточении, гонении,
удушении; и я, быть может, так и умру, никем не признанный и никому не
нужный. Это жертва. Вся жизнь, всякая жизнь, жизнь с начала до конца, от
первого до последнего вздоха, на каждом шагу и в каждое мгновение, жизнь с
ее радостями и горем, с ее счастьем и с ее катастрофами есть жертва, жертва
и жертва. Наша философия должна быть философией Родины и Жертвы, а не
какой-то там отвлеченной, головной и никому не нужной "теорией познания" или
"учением о бытии или материи".
В самом понятии и названии "жертва" слышится нечто возвышенное и
волнующее, нечто облагораживающее и героическое. Это потому, что рождает нас
не просто "бытие", не просто "материя", не просто "действительность" и
"жизнь" -- все это нечеловечно, надчеловечно, безлично и отвлеченно, -- а
рождает нас Родина, та мать и та семья, которые уже сами по себе достойны
быть, достойны существования, которые уже сами по себе есть нечто великое и
светлое, нечто святое и чистое. Веления этой Матери Родины непререкаемы.
Жертвы для этой Матери Родины неотвратимы. Бессмысленна жертва какой-то
безличной и слепой стихии рода. Но это и не есть жертва. Это -- просто
бессмыслица, ненужная и бестолковая суматоха рождений и смертей, скука и
суета вселенской, но в то же время бессмысленной животной утробы. Жертва же
в честь и во славу Матери Родины сладка и духовна. Жертва эта и есть то
самое, что единственно только и осмысливает жизнь. Преступления, жестокость,
насилия, человеконенавистничество, все это ополчается на нас и на нашу
Родину, но все это только и можно, только и нужно одолеть ради благоденствия
Родины. Возмутиться отдельным преступным актом и вступить с ним в борьбу --
мало. Это и всякое животное вступает в борьбу за то, что считает
принадлежащим себе. Нет, побороть противника не ради себя и не ради своей
идеи, и даже не ради только ближнего, а ради самой Родины -- вот где
подлинное осмысление всякой человеческой борьбы против зла.
x x x
То, что рождает человека, и то, что поглощает его после его смерти,
есть единственная опора и смысл его существования. Было время, когда этого
человека не было; и будет время, когда его не станет. Он промелькнул в
жизни, и часто даже слишком незаметно. В чем же смысл его жизни и смерти?
Только в том общем, в чем он был каким-то переходным пунктом. Если
бессмысленно и это общее, бессмысленна и вся жизнь человека. И если
осмысленно оно, это общее, осмысленна и жизнь человека. Но общее не может не
быть для нас осмысленно. Оно -- наша Родина. Значит, жизнь и смерть наша --
не пустая и бессмысленная, жалкая пустота и ничтожество, но -- жертва. В
жертве сразу дано и наше человеческое ничтожество и слабость, и наше
человеческое достоинство и сила. Гибнет моя жизнь, но растет и крепнет общая
жизнь, поднимается и утверждается человеческое спасение; и страдания, слезы
и отчаяние в прошлом залегают как нерушимый фундамент для будущей радости, а
бессмыслица и тьма прожитой жизни отмирают и забываются как тяжелый и уже
миновавший сон. Повторяю: или есть что-нибудь над нами родное, великое,
светлое, общее для всех, интимно-интимно наше, внутреннейше наше, насущно и
неизбывно наше, то есть Родина, или --жизнь наша бессмысленна, страдания
наши неискупаемы, и рыданию человеческому не предстоит никакого конца.
-- Да позвольте! Что вы называете Родиной? -- спрашивал меня один
инженер, с которым я разговорился на эти темы.
--А вот в том-то и дело, что сейчас я не хочу определять это понятие,
-- сказал я совершенно твердо.
-- Но тогда, что же получается, -- недоумевал тот. -- Вы не хотите
сказать нам, что такое Родина, а сами так неестественно ее превозносите!
-- Вот потому-то я и не хочу определять этого понятия, чтобы не сузить
его, не умалить его. Ведь всякое определение по необходимости выделяет в
определяемом предмете только одну или только несколько сторон. А ведь во
всяком предмете -- бесконечное количество сторон. Это не значит, конечно,
что определения не нужны. Но это значит, что всякое определение условно и не
выражает существа предмета целиком.
-- Но вы не указали даже некоторых сторон.
-- Некоторые стороны указать легко. Но нельзя сводить на них весь
предмет. А кроме того, я уже сказал, что не есть Родина. Она не есть только
территория, она не есть только национальность, она не есть только социальная
жизнь...
-- Позвольте, позвольте, -- перебил меня инженер. -- Скажите сначала,
что она есть, и потом будем говорить, что она не есть.
-- Извольте. На первый случай и ради первого приближения для меня
достаточно, что моя Родина есть бесклассовое общество. Достаточно вам этого?
-- Совсем недостаточно. Во-первых, никакого бесклассового общества не
было, когда вы родились. А потом, я думаю, вы и умрете еще до появления
бесклассового общества.
-- А вот это-то и нужно! -- говорил я. -- Блажен, кто видел и уверовал;
но трижды блажен тот, кто не видел и все же уверовал.
--Это для меня слишком заумно.
--А любовь всегда заумна. Вы так говорите потому, что бесклассовое
общество действительно не есть для вас нечто родное. Вы родились в век
жесточайшей эксплуатации человека человеком, в век звериной борьбы за
существование. Вы привыкли к этому с детства. Для вас это нормально и
естественно. И вы не хотите знать, что возможны еще и иные отношения между
людьми. Вы не хотите знать, что человеку гораздо естественнее не убивать, не
мучить, не насильничать, что это-то и есть его самое естественное состояние,
что это-то и есть его первозданная природа, что это-то и есть его
вожделенная Родина, его мать, его, наконец, бессознательное требование при
всяком недобром событии в жизни.
-- Это -- философия!
-- Это -- не философия, а это то, ради чего мы страдаем и за что
боремся. Кто вместе с нами страдает и борется, тот и составляет нашу Родину.
Это и есть для нас родное.
-- Но согласитесь, что вы непомерно расширяете понятие Родины, --
настаивал собеседник.
-- А я вам уже сказал, что я вообще не хочу определять понятие Родины;
и поэтому не даю ни слишком широкого, ни слишком узкого определения. Родина
есть Родина. Я знаю, что это нечто большое, великое, всечеловеческое; я
знаю, что это что-то прекрасное, желанное и возвышающее; я знаю, что, по
крайней мере, бессознательно, если уж сознание-то не доросло, люди страдают
и борются именно за это. Я знаю, что страдание, и борьба, и самая смерть для
тех, кого это коснулось, только желанны, и они полны смысла, в то время как
они совершенно бессмысленны для всяких отщепенцев и индивидуалов. И я мог бы
еще очень много говорить о Родине. Я мог бы о ней еще бесконечно говорить.
Но следует ли это делать? В одном этом слове уже даны все возможные и
бесчисленные определения, все неисчерпаемое богатство возможных точек зрения
и оттенков мысли. Если для вас это слово что-нибудь говорит, тогда об этом
можно говорить бесконечно; если для вас одно это слово само по себе, без
всяких разъяснений, еще ровно ничего не говорит, тогда поможешь ли делу
логически, точными определениями? Тут не логика. Тут человеческая жизнь. Тут
кровь человеческая.
Мой инженер хлопал ушами и думал, как это люди из мухи делают слона и
как это я убиваюсь из-за таких пустяков и занимаюсь безделием.
Нет, не с этими интеллигентишками надо говорить о таких вещах. Не с
этими сытыми, самодовольными, заевшимися людьми "науки", "техники",
"искусства", "свободных профессий" надо обсуждать вопросы о Родине. Я
продолжал рассуждать с собой наедине, пока не пришла война и пока я не стал
получать подтверждения своим взглядам на каждом шагу.
x x x
Но эти разговоры показывали мне, что я еще сам для себя не все здесь
продумал и что мои собственные давнишние искания и сомнения еще не нашли
полного удовлетворения.
Еще два вопроса не было доведено у меня до последней ясности. Это
Родина и любовь бескорыстная, и третий вопрос -- Родина, жизнь и судьба.
Разного рода писаки, испорченные дурными книгами, неизученной наукой и
обнаглевшей жизнью, учили нас о любви в бранных выражениях. Бескорыстная
любовь всегда находила для себя осмеяние, презрение, издевательство у людей
"науки", "культуры", "цивилизации". Какое это подлое вырожденство, какой
духовный и социальный развал, какое ничтожество и слабоумие!
Да! Я буду говорить о любви бескорыстной и, прежде всего, о любви к
своему родному, к тому, что создало меня и других, что примет меня после
смерти, о любви к Родине. Любить только и можно бескорыстно. Да! Любить
только и стоит идею. Любить только и нужно общее. Жалкое недомыслие -- у
тех, кто думает о какой-то иной любви. Самая животная, самая физическая,
самая откровенно половая любовь вовсе не есть любовь только одного
индивидуума к другому, только влечение одного организма к другому. Уже самое
обыкновенное животное половое влечение есть влечение к каким-то новым
порождениям; это влечение -- к таинственной дали бесконечных воспроизведений
жизни; это страсть к созиданию, к творчеству, к воплощению на себе общего
рода, к саморазмножению, к неустанному самоутверждению и самоповторению еще
в ином и ином, еще по-разному и по-новому, еще богаче, шире, глубже,
сильнее, чем то, что есть в настояще время. Любовь только и живет этим
общим, только и стремится к этой бесконечной перспективе утверждения себя во
всем или по крайней мере в некотором. В любви человек хочет стать как бы
богом, порождая из себя и изводя из себя целый мир и зная его изнутри, зная
его еще до его создания. И это уже самая животная, самая физическая, самая
плотская любовь. В этом смысле даже и она бескорыстна. При видимом эгоизме
даже и она всегда готова на жертвы, даже и она никогда не боится трудов и
лишений; даже и эта любовь полна безумства самоотдания и самопожертвования .
Но что же сказать о любви чистой и ясной, о любви идейной, о любви к
Родине? Она бескорыстна, но это потому, что и всякая любовь бескорыстна (или
она не есть любовь). Она готова на жертвы, но это потому, что нет любви без
жертвы и подвига, нет любви без самоотверженности и самоотречения. Любовь к
Родине тоже мечтает войти в некую общую жизнь, в жизнь родного и народного,
и раствориться там, найдя себя в этом саморастворении. Любовь к Родине
открывает глаза человеку на то, что не видно ему обычно, что не видно никому
чужому и что вызывает насмешку у равнодушных и сытых. Но такова любовь
вообще. Любящий всегда видит в любимом больше, чем нелюбящий; но прав -- он,
любящий, а не тот, равнодушный, ибо любовь есть познание.
Отвратительно видеть и наблюдать сытое равнодушие вокруг великого
предмета; и умилительное, волнующее, восторгающее чувство, когда видим
подвиг и самоотречение ради великого и любимого. Но даже и не нужно любимому
быть великим. Любят люди не за что-нибудь. Любовь не сделка, не договор, не
корыстный обмен вещами, не юриспруденция. Любящий любит не потому, что
любимое -- высоко, велико, огромно. Родители любят детей и дети любят
родителей не за высшие добродетели, а потому, что они друг другу родные.
Благородный гражданин любит свою Родину также не за то, что она везде и
всегда, во всем и непременно велика, высока, богата, прекрасна и пр. Нет. Мы
знаем весь тернистый путь нашей страны; мы знаем многие и томительные годы
