всякой центрифуги. Насухо.
* * *
Ободранный пес возле мясного отдела. Лапой трогательно касается
получающих покупку людей. Дескать, вот он я, обратите внимание!
Кое-кто обращает, и вот результат -- пес поныне живой. А я в очереди
за йогуртами. Я -- третий, за мной дама в каракуле, с бирюзовыми
глазами. Личико -- так себе, но глаза! Свет от витрин отражается в
глубине зрачков, сквозь ресницы проблескивают голубые всполохи.
Поднеси спичку и, наверное, загорится. И смотреть хочется, не
отрываясь. Я во всяком случае наблюдаю подобное чудо впервые.
Может, спросить у нее "который час?", познакомиться? Потом
пропустить вперед, придержать за каракулевый локоток и поведать
эпизод, где я шарфиком выволакиваю пьяную тетю из проруби?
Некоторых это впечатляет. В особенности тот факт, что за спасенную
мне так и не присудили никакой премии, никакой медали. А тетя еще
и шарфик вдобавок прихватила. Махеровый, совсем новый. Но в этом и
есть главный смак. Мне ничего не дали, у меня украли, а я спокоен.
Попыхиваю себе папироской, да хмыкаю в ус. Дамы таких любят. У
них глаза, у нас -- усы, и неизвестно еще, чье оружие страшнее. А быть
кавалером подле таких глаз должно быть неплохо. Впрочем...
-- Что вам, мужчина?
-- Мне? -- я успеваю забыть, за чем же здесь стою. -- Мне вот
этого... Пару штук с орешками.
Шуршат пакеты, стаканчики йогурта пакуют, точно новорожденных
двойняшек. Следом за мной отоваривается "каракулевая шубка". Дама
берет эскимо. Подержать ее за локоток не получается, -- очень уж
быстро шагает. Должно быть, непросто жить с такой подругой! Лишь
на улице девушку удается догнать.
-- Извините!..
Поворот головы, всполохи голубого огня. Боже мой! До чего все-
таки красиво! И лица даже не разглядеть. Щеки, губы, подбородок --
все в каком-то бирюзовом тумане. Мысли в голове вихрит, скручивает
морскими узлами, словно кто опустил в черепную коробку
включенный миксер. Откуда же у нее такие глаза? Где и когда украла?
Или, может, подарил богатый дружок? Съездил в какую-нибудь
Германию, купил в ювелирном и преподнес? Или сама отыскала на
здешней толкучке?..
-- Я это...
Слов нет, в голове полный бедлам.
-- Я как бы вот... То есть у вас закурить не будет?
Всполохи гаснут, голова совершает обратный разворот.
-- Я не курю.
Так ведь и я тоже! Боже ж мой! И я! Даже не начинал никогда!..
То есть как?.. Я что, закурить у нее попросил? Вот олух-то!.. Мне
смешно и грустно. Запал иссяк. Я стыдливо семеню в
противоположную сторону. Утешаю себя тем, что зато не надо теперь
разыгрывать флирт, вымучивать медовые фразы. Не нужно провожать
до парадного, целовать в безликий рот. Хотя глаза... Глаза -- конечно,
да. Глаз немножечко жалко. Тайны моря, пара небесных омутков -- все
было рядом, только поверни голову, протяни руку. Можно, правда, и
обмануться. Глаза -- близкая родня миражей. Обладательницы
призрачного дара знают себе цену, требуя соответствующего
обрамления. И уже завтра меня бы попросили сотворить маленькое
чудо: чтобы каракуль превратился в песца, а туфельки -- в колеса
бриллиантового "Мерседеса". И говорить мы станем почти по-
английски... Боже! Как идет этот перстенек к цвету моей роговицы, ты
не находишь, милый?.. А может, возьмем фломастер? С синими
чернилами?.. Да нет же, уверяю тебя, перстенек -- значительно
лучше!.. И вот я уже не инженер-программист, а купец-новорус. Оптом
и поштучно покупаю и продаю. Черепах, колбасу, компьютеры, мыло.
Чтобы зарабатывать на ежегодных песцов, чтобы субсидировать
ежедневные просьбы о перстеньках. И по вечерам сам сочиняю
рекламу для телевизионных роликов. Перо у меня легкое, тексты
пишутся на раз... "Раньше я чистил кастрюли и миски песком из
песочницы, но после того как теща подарила мне зубной порошок,
жизнь моя чудодейственно переменилась. Блестят некогда сальные
кружки, сверкают некогда черные ложки... Лучшие рестораны города
наперебой приглашают меня в посудомойки..." Или посудомои?
Кажется, такого слова в русском языке не водится. Велик и богат наш
язык, а вот такой малости отчего-то не предусмотрели. Обидно.
Посудомойки есть, а посудомоев нет. Дискриминация. Зато мы уели их
в остальном. Ветеринар, полковник, кочегар, рекетир... Я пишу и
пишу. Сценарии для роликов. Временами становится тошно, но я
вовремя вспоминаю, что реклама -- двигатель прогресса, а зубной
порошок -- это несомненный прогресс. И прав кто-то когда-то
сказавший, что без прогресса, как без беды, -- скучновато.
Дама с бирюзовыми претензиями уже далеко. Я меланхолично
выпиваю из стаканчиков йогурты, задирая голову, вижу над собой
слова. Длинные, большие, водруженные на крышах домов.
Выпиленные и нарисованные в прошлые годы, они продолжали жить и
поныне. Дом слева крепит и множит трудовую славу, пунцового цвета
хрущевка справа смущенно блюдет честь смолоду. Такой неказистой,
ей это не столь уж сложно. Широкоплечим подростком-боровичком
прямо из земли прорастает неведомая церквушка. Еще пару месяцев
назад здесь ничего не было, сегодня строители вплотную подобрались
к куполу. Традиционные и нетрадиционные концессии живут, по всей
видимости, не столь уж плохо.
-- Здорово, орлы! -- приветствую я чумазых рабочих. -- Что-то мне
не очень вестимо, откуда цемент берете?
Один из копошащихся наверху глядит на меня пристально,
демонстративно взвешивает на ладони малиновый кирпич.
-- Сказать откуда?
-- Да ладно, уже догадался... -- Еще раз оглядев скороспелое
строение, я шлепаю себе дальше. В самом деле, чего пристаю к людям!
Они кирпичи кладут, глазомер тренируют, а я к ним с дурными
вопросами.
Ноги сами ведут по тротуару. Я попросту ложусь в дрейф -- плыву,
куда тянут течения, ни о чем не задумываясь, крутя головой, как
ребенок в трамвае. Трамваи, кстати, вообще частенько способствуют
развитию ума. "Чем отличается трасформер от трансформатора?" --
спросил меня как-то один малыш в трамвае. Спросил совершенно
серьезно, строго глядя в лицо. Увильнуть и отшутиться не получилось.
Пришлось признаться, что в этой области я не слишком силен. Малыш
снисходительно улыбнулся и добил меня сообщением, что в лесу ветра
нет, а в городе есть. "В лесу -- деревья" -- сказал я. "А в городе --
дома!" -- логично возразил малыш и, держась за руку мамаши, покинул
транспорт. А я еще долго ломал голову над тем, почему дома не в
состоянии останавливать ветер, а деревья делают это запросто.
Эффект пистолетного глушителя или особая ветряная
избирательность? Может, ветер -- живое существо, тоже тяготеющее к
цивилизации? Что ему делать в лесу? Белок с дятлами пугать? Скучно.
Иное дело -- город! Развлечений -- пруд пруди. Там белье с веревок
сорвать, тут пылью в глаза плеснуть. А можно и шифер на крыше
пошевелить, ветку заснеженную над головой прохожего тряхнуть.
Разве не весело? Да уж не лес, конечно!
Я присаживаюсь на скамью. Не оттого, что устал, а оттого, что
подворачивается свободная и чистая лавочка. На такую грех на
присесть. Попутно развлекаюсь зрелищем. Поблизости с кряхтением
подтягиваются на турнике мальчишки. Кажется, играют в американку.
Доходят до девяти, а самый шустрый вытягивает десяток. Я молча
завидую. В их годы я доходил до двенадцати, но это не оправдание,
потому что в свои годы я не дойду и до пяти. Такие вот пироги-
пирожные. Мальчишки, погалдев, убегают в глубину двора, а я
украдкой приближаюсь к турнику. Металлическая перекладина еще
теплая, местами тронута ржавчиной, местами отшлифована до
зеркальной блеска. Пару раз вдохнув и выдохнув, вношу свою лепту в
абразивный процесс. Сердце недоуменно берет в разгон, в висках
неприятно ломит. Пять раз все-таки дожимаю. Дальше благоразумно
воздерживаюсь. Отпыхиваясь, отхожу от турника и снова
пристраиваюсь на лавочке. Нет, есть еще порох в пороховницах! Не
дюже много, но есть!
Дыхание потихоньку успокаивается, в мускулах приятный зуд.
Ощущаю себя крепко поработавшим человеком. Теперь можно
предаться и созерцанию. Заслужил... Я гляжу вверх сквозь тополиные
ветви, гляжу вправо на яблоневые. Шумит многомоторный город,
шелестят голоса. Слова, слова -- сколько же их вываливает за день
наше население! Мусорные, прорастающие до туч горы! Мешанина
шипящих и злых, восторженных и пустых, как пыль, созвучий. И
хорошо, что они невидимы. Просто замечательно! Было бы еще лучше,
если бы мы могли их не слышать. Да мы, по всей вероятности, и не
слышим...
Взор падает ниже. Теннисными мячиками по тротуару
подскакивают воробьи. Они семенят за пузатым, поплевывающим
семечной шелухой мужчиной. Верная дорога -- вкусная дорога. Или
кто-то не согласен?.. Вглядываюсь в землю под ногами и озадаченно
замираю. Текут секунды, вызревают вопросы. Зачем гляжу, почему? Но
ведь зачем-то гляжу. Не на сугробы, не на воробьев, -- на обычную
грязь.
Чуточку напрягаюсь, ощущаю смутное шевеление в груди. Ну да!
Вот и первая искорка в пыльных загашниках памяти. Земля! Как давно
я, оказывается, ее не видел! Землю, по которой хожу. Потому что это
действительно земля, а не грязь. Скользить по ней взглядом -- одно,
видеть -- другое. А сейчас я, кажется, ее снова вижу! Как в далеком
детстве, когда одной из наших забав являлось собирательство. Бродили
по дворам и скверикам, по-собачьи уткнув носы в землю, искали. Не
что-то конкретное, а просто -- искали. В чем-то, вероятно,
имитировали жизнь взрослых. Потому как и взрослые тоже ищут.
Жизненный смысл, ориентиры, цель... Только они ищут умозрительно,
мы же искали глазами. Занимал сам процесс, волновали ощущения
растягиваемого ожидания. Раз! -- и под ногами нечаянный проблеск --
словно крупинка золота в промывочном лотке. С восторгом
нагибаешься, поднимаешь. Иногда -- красивый камушек, иногда
пластмассового солдатика, иногда (что и вовсе пиратское счастье!) --
какое-нибудь утерянное украшение. Брошка ли, колечко -- все, как
правило, простенькое, слегка попорченное, но нам подобные находки
представлялись сокровищем. И даже самым близким товарищам мы
показывали найденное, не выпуская из рук. Вот и сейчас кроха того
утонувшего в трясинах памяти чувства вновь колыхнулась внутри, на
один-единственный миг превратила меня в прежнего мальчугана. Я
вдруг увидел бездну деталей, которые давно перестал подмечать.
Стеклышки, камни, округлые скорлупки фисташек, песчаные барханы,
которые и впрямь становились барханами, если мысленно менялся
масштаб и вы лилипутом опускались на эту жутковатую, абсолютно
незнакомую землю. Притоптанная жухлая трава становилась
зарослями джунглей, а лужицы талой воды превращались в озера с
таящимися на дне рептилиями. А вон и первый абориген -- жучок,
которому тоже явно не по себе. Потому что вокруг зима, а он отчего-то
не спит, потому что знает, сколь огромное количество опасностей
поджидает его всюду.
Я подаюсь чуть вперед, замираю изваянием. Это уже подобие
реинкарнации. Сторонним зрением отмечаю, что голова у меня
неестественным образом скошена, глаза отсутствующие. Ни рук, ни
ног я больше не ощущаю. Спокойно, Комаров! Без паники! Сначала
разберись, где ты сейчас? В собственном теле или где-то возле этого
семенящего мохнатыми лапками жучка?.. И почему ты один? Почему
рядом нет лилипутки подруги?
Мысль бьет словно током. Лилипутки подруги у меня
действительно нет. Ушла. Еще вчера. Унесла свой изумрудный взор,
предоставив возможность искать иные цвета. Например, бирюзовые,
пыльно-серые, агатовые... Вздрогнув, я выпрямляюсь. Мужественно
сжимаю кулаки.
Что ж, и найду! Неужели не сумею? Порох-то ведь еще есть! А клин
-- оно известно -- всегда лучше клином. И пять раз на турнике -- это
вам не хухры-мухры!
* * *
Странно, но некоторые дамы носят очки на кончике носа. По-
моему, вещь -- крайне неудобная, однако им, это неудобство, похоже,
по вкусу. Одну из таких -- востроносенькую, с приятным чистым
личиком -- я усматриваю в универмаге. Малиновые яркие губы,
золотистые очечки, высокие итальянские ботфорты, шубка из чего-то
