и впрямь любила его. Виновата ли восьмисотлетняя ведьма, что её
чёрствое сердце не устояло перед роковой заразой? Жаль было влюблённую
старуху, и от этой жалости душу выворачивал приступ отвращения. И
мысль о том, что Амрита, по сути, спасла его от вечного союза с
чудовищной горбуньей, наполняло душу ядом ненависти к непрошеной
спасительнице.
Ист метался, хрипя проклятия, крошил кулаком скалы, кажется, выл и
плакал. А может быть, это лишь мерещилось ему, пока он сидел оцепенев,
а мироздание рвалось вокруг отчаявшегося бога. Ломались тысячелетние
стволы, дрожала земля, на склонах грохотали обвалы, дым поднялся над
потухшим вулканом... - Ист ничего не замечал и не помнил.
Боль росла, становилась нестерпимой. Вселенная дрогнула, разламываясь
с мучительным хрустом. Вздыбившаяся земля смяла зелёный покров леса,
там, где недавно вздымался одинокий горный пик, взбухла палящая туча,
пробудившийся вулкан взорвался, словно сердце, переполненное обманутой
любовью. Смерч, напоённый огнём и пеплом, понёсся по округе, море
хлынуло в раскалённое жерло, ставшее на месте острова, и новый взрыв,
сильнейший первого, колыхнул океан.
В такой круговерти не только человек, но и бессмертный был бы
испепелён за доли мига, но прежде чем такое могло бы случиться,
непокорное тело само метнулось на волшебную тропу. Ист упал,
покатился, попытался подняться и снова упал. С тропы он видел пламя
смешанное с водой, а на месте срытого острова - столб пара, дым и
грязную серую пену поверх кипящего моря.
Ист не мог сказать, шёл ли он по тропе, полз или бежал. Помнил лишь,
что вывалился к источнику, ткнулся лицом в ручей, начал глотать
студёную вкусную воду. Кебер с ужасом смотрел на происходящее, затем
воскликнул:
- Ты с ума сошёл! - и, ухватив Иста за плечи, дёрнул от родника. -
Нельзя оттуда пить!
- Плевать!.. - простонал Ист.
Потом он вспомнил, как купалась в этом ручье Амрита, какая тёплая вода
была в тот раз, и его начало рвать.
- Так-то оно лучше, - заботливо проговорил Кебер. - На вот, зажуй,
- он протянул яблоко. - И меч, кстати, отдай, а то, неровен час,
увидит кто - беды не оберёшься.
Ист сунул в руку стражу меч, бессмысленно глянул на протянутое яблоко:
- Не хочу.
- Да ты не бойся, это настоящее. Брат прислал.
Ист покорно взял запретный плод. Как яблоко с верхнего дерева могло
попасть сюда, он не спросил; даже у мелких богов должны быть свои
секреты. Терпкая, вяжущая кислота свела скулы и прояснила голову. Иста
передёрнуло последний раз, следом навалилась усталость и апатия. Всё в
жизни было понятно, и ничего не хотелось.
- Здорово тебя, - уважительно протянул Кебер. Неведомо откуда он
добыл мешок, звякнувший стеклом, распустил завязки, вытащил пушистый
ком корпии и склянку с бальзамом, принялся смазывать ссадины на руках
Иста.
- Не надо, - слабо воспротивился Ист. - Ночью само заживёт.
- Что ж, тебе, ночи ждать? - бормотал Кебер. - А у меня всё равно
бальзам пропадает, смертных тут не бывает, так кого мне ещё лечить? Ты
это что, с Гунгурдом так сцепился?
- С самим собой.
- С собой - это хуже. Себя так просто не поборешь. На-ка, вот, ещё
одно яблоко. Сердце оно не успокоит, а мозги прочистит.
Ист взял второе яблоко и начал, морщась, жевать.
* * *
Болела голова. Ист впервые ощутил это прежде незнакомое чувство. И
впервые в жизни он не мог вспомнить, где был и сколько времени прошло
с тех пор, как кучерявый Кебер впихивал в него оскомные яблоки и мазал
ожоги живичным бальзамом.
Здесь, где Ист осознал себя, была ночь, в другой части мира царил
полдень, и это ничего не меняло. Время застыло навсегда в
бессмысленном кружении. Это для человека оно идёт - медлительно
ползёт в часы ожиданий, несётся свирепым потоком, в те мгновения,
когда от него зависит жизнь, сладостно струится в минуты отдыха... для
бога времени нет, время умерло вместе с последним человеческим
чувством. Учитель говорил, что тяжелодумный бог Фран десятилетиями
спит, не просыпаясь, и лишь людское поклонение питает его. Сейчас Ист,
не раздумывая, поменялся бы с Франом сущностью. Больше всего не
хотелось просыпаться к жизни.
Сдержав стон, Ист поднялся. Где бы он ни был, не стоит валяться вот
так. Надо вернуться на свой остров, там, во всяком случае, никто не
наткнётся случайно на плачущего бога. А он теперь стал богом - как это
погано, когда выжжена душа, и ты - бог!
Ноги привычно шагнули на тропу, и тут Ист остановился. Среди
бесчисленного множества тропок не хватало одной, той, что вела к
безлюдному клочку суши. Вернее, тропа была, волшебные тропы не
исчезают, но она больше не вела никуда. Остров исчез.
Ист незримым духом парил над грязным морем. Там сшибались неутихающие
валы, плавали горы пемзы, над которыми поднимался жаркий пар, в небе
бесполезно рокотала гроза, вызванная вчерашним катаклизмом. И не было
ни единого клочка суши, - последняя часть древнего материка рухнула
на морское дно.
Ист покачал головой. Хорошо, что остров был безлюден, и никто не
погиб. Незачем людям платить за беды богов. А ему впредь урок - не
верить никому и... - Ист застонал, пытаясь отогнать вновь вставшие
перед глазами воспоминания. Куда теперь деваться? В проклятый Норгай,
где всё напоминает, как он встретился с Роксаланой? В трижды проклятые
Соломоники - город шлюх и фальшивых мудрецов, где он был так искренне
обманут? В ненавистный отныне Монстрель, где на самом берегу зелёного
моря зачем-то строится дом...
Круто развернувшись, Ист шагнул на ближайший поворот. Сейчас ему
казалось важным сделать так, чтобы дом в Монстреле не был достроен. И
без того в мире слишком много склепов. Через пять минут нога Иста
отпечатала первый след на выглаженном прибоем песке на берегу моря у
самой окраины Монстреля. И вновь, уже второй раз за сегодняшний день,
Исту почудилось, что он сбился с пути и попал в какие-то незнакомые
места. Не было строящегося дома, не было соседних домов, открытых
солнцу и морскому ветру. Не было ничего, лишь груды развалин и обломки
морского судна, закинутые неведомой силой за двести шагов от уреза
воды.
Ист кинулся в порт. Там всеобщий разгром ещё сильнее бросался в глаза.
Смытые лачуги, расщепленные корабли, вклиненные между покосившимися
домами, груды водорослей, свисающие из выбитых окон. Немногие люди, с
истовой обречённостью разрывающие развалины в отчаянных поисках...
чего?.. или кого? И странно-нелепым казалась на улицах разрушенного
города, фигура старика, прижимающего к груди точёный стул из дорогой
ореховой древесины - единственного, что случайно уцелело от прошлой
жизни.
- Басейн пеннобородый! - нараспев произнёс старец и, установив стул
на размытой мостовой, уселся на него, словно сидел во главе стола в
собственном богатом доме. - Басейн нетерпеливый! О гневный Басейн,
пришёл час воли твоей, и нечестивые нашли конец в водах! Слава тебе,
великий, ибо сегодня ты поквитался с недостойными, преумножив счастье
верных!
Безумец не был священником, скорее богатым купцом, и не вязался вид и
положение, в которое ввергла его злонравная судьба, со словами
проповеди бурь, которую всякий житель весёлого Монстреля слышал в
храме своего грозного бога. Но сейчас, в минуту всеобщей беды,
проповедь в устах сломанного несчастьем человека звучала как нельзя
более уместно. Лишь теперь Ист почувствовал, какой страшный вал веры
вздымается над городом. Он казался куда громадней той волны, что сутки
назад снесла Монстрель с лица земли, оставив нетронутым лишь храм
пеннобородого бога. Вся эта сила тянулась сейчас к храму, обращалась в
волю и могущество повелителя пучин. Это была не просто сила, а сила
морского бога, и потому, хотя самый воздух звенел от напряжения, Ист
не смог сразу понять, что здесь не просто стонут и плачут люди, а
творится великое богослужение. И старик, ещё день назад ценивший
серебряные грошены превыше всех богов, сегодня воспарил над источником
правды, превзойдя великих жрецов.
- Волны - спины твоих коней, гривы их - пена. Будь благословен
великий бог, сразивший недругов! - голос старика, сидящего на стуле
среди развалин, задрожал: - всех своих недругов... Мику, Ярта, Акита,
и внуков моих... а меня одного не тронул... зачем? Слава тебе,
повелитель глубин, губитель кораблей, акулий пастух, скачущий на
крутой волне!
Ист представил, как наливается сейчас довольством бессмертный,
которого в этих краях прозывали Басейном, а на родине Иста -
Ньёрдом. Учитель лишь рассказывал об этом боге, видеть его Исту доселе
не пришлось, но он уже чувствовал, что ненавидит злобное божество
всеми фибрами души.
А потом в голове что-то изменилось, толчком, вдруг, будто упала
складная бумажная штора, какими разгораживали комнаты в восточном
Намане, и Ист отчётливо понял, что бессмертный Ньёрд не обрушивал свой
гнев на неповинный город, и сейчас лишь пользуется случаем, чтобы
насытиться людским ужасом. С удивительной ясностью, рождённой кислыми
плодами истины, молодой бог увидел, что послужило причиной небывалой
беды. Далеко в океане взорвалась огненная гора, рухнул в пучину
безлюдный остров, и весь земной круг содрогнулся в конвульсиях. Это
он, Ист, ударил кулаком в сердце океана, породив волну, которая смела
Монстрель и сотни мелких городков и деревень вдоль побережья, и
опустошила приморскую часть Сенны, надолго отбив у дикарей охоту
появляться на берегу, а на другом краю земного диска хребет цунами
столкнулся с каменным хребтом и умер, раздробив сотни скал, а заодно и
скорлупки лодок, с которых краснокожие гарпунили морского зверя и
добывали со дна мясистые морские ракушки.
И теперь весь земной круг замер перед мощью богов, всякий народ лежал
ниц перед своим кумиром и безбрежный океан веры питал довольных
бессмертных. Один лишь виновник катаклизма не знал ни о чём, и ничем
не попользовался. Но в ту секунду, когда правда предстала его глазам,
Иста захлестнул поток нечистой, мутной силы.
- О могущий! - тянул обезумевший старик. - Воля твоя непреклонна, и
все неверующие наказаны. И двухмесячная Кейли тоже, ты знал, что
делал, когда обрушил на неё крышу моего нечестивого дома! Так будет со
всяким, усомнившемся в твоей благости и не исполнявшим твою волю.
Хвала тебе, пеннобородый!
Ист бежал, но не было в мире такого места, где удалось бы скрыться от
молитв, проклятий, отчаянных призывов, от исступлённой, ненавидящей,
отчаянной, безумной веры обезумевших людей. Только теперь, убив
десятки тысяч и ужаснув миллионы человеческих существ, Ист понял, что
действительно стал богом. Чтобы войти в число небожителей, мало
подняться по небесной тропе, надо ещё приучиться, не замечая, топтать
людей и, в первую очередь, раздавить человека в себе самом.
Дважды раздавленный человек Ист корчился, истекая болью и не мог найти
защиты от нестерпимого преклонения народов.
Так рождаются боги.
