- Ты куда?
- В лабораторию.
- Герхардт, ведь она умирает! Как ты можешь?
- Именно потому и могу, - зло ответил Домагк, повернулся и ушел.
За ночь стрептококк произвел страшные опустошения среди подопытных
мышей. В некоторых бюксах не осталось ни одного живого зверька. В других -
выжившие бродили между уже погрызенных трупов своих товарищей. Но были и
такие бюксы, где никто не погиб. В целом выявлялась довольно благоприятная
картина. Кирпично-красный действительно оказался лекарством, вылечивающим
заражение крови. К сожалению, пока только у мышей. И еще были мыши,
которым вовсе не вводили стрептококка, но они все-таки погибли от
чрезмерной дозы лекарства. Очень большой дозы, во много раз превышающей
количество, нужное для лечения. Но кто знает, вдруг лекарство
накапливается в организме? На этот вопрос могли ответить только длительные
испытания препарата на мышах, кроликах, собаках. И лишь потом можно
рискнуть ввести препарат человеку.
Правда, в последние годы в Германии появились врачи, призывающие
всякое лекарство немедленно испытывать на людях, но он считал их не
врачами, а убийцами. Врач не имеет права на риск. Может быть, за одним
только исключением: когда умирает единственная дочь...
Домагк занес результаты вчерашних экспериментов в журнал, задумался,
глядя на колонки цифр, и аккуратно обвел красным карандашом ту, которую
принял за оптимальную дозу лекарства. Цифра была определена приблизитено,
но все же препарат он отвешивал чрезвычайно скупулезно. Пакетики с
красноватым порошком Домагк завернул в фольгу, положил их во внутренний
карман пальто и пошел домой.
Приступ у Анны уже кончился, снова наступил период неодолимой
сонливости. Доктор Ферстер стоял возле стлика с лекарствами, Гертруда
что-то чуть слышно шептала ему. Домагк подошел к столику, взял стакан,
всыпал один порошок, долил воды и начал размешивать. Звяканье ложечки о
стекло звучало противоестественно громко.
- Что это? - спросил следивший за ним доктор Ферстер.
- Лекарство, - ответил Домагк.
- Какое?
- Новое.
Домагк приподнял голову Анны, поднес стакан к полуоткрытому рту.
Анна, не открывая глаз, судорожно глотала.
- Послушайте, - бормотал сзади Ферстер. - Я буду вынужден занести это
в историю болезни. Если что-то случится...
- Случиться может одно из двух, - перебил Домагк, - она или умрет,
или останется жить.
- Но хотя бы скажите: что вы ей дали?
- Это мне еще предстоит выяснить.
- Что?! Да как вы можете? Это же просто... не знаю что!
Домагк не ответил, но Гертруда, до того стоявшая молча, прижала
ладони к груди и срывающимся голосом произнесла:
- Герхардт, я тебе верю. Спаси ее!
Она заплакала и вдруг, обессилев, опустилась на пол. Ферстер бросился
ее поднимать.
Больше Домагк в институт не пошел, а остался с дочерью. Через четыре
часа он дал ей второй порошок, потом третий. Приступ все не начинался.
Более того, температура установилась нормальная, дыхание стало ровным, и,
наконец, среди ночи Анна проснулась. Ее разбудил звон ложечки: Герхардт
размешивал очередной порошок.
- На, выпей, - сказал он, увидев, что Анна открыла глаза.
- Не хочу, - замотала она головой. - Горько.
- Можно подумать, что тебе это известно, - сказал Домагк, безмерно
счастливый, оттого, что дочь пришла в себя и даже может капризничать.
- Они все горькие, - заявила Анна, но лекарство выпила. - Ну вот, -
сказала она скривившись, - горечь страшная.
- Неправда. Только чуть горьковато. Я пробовал. И не надо морщиться,
лучше скажи, как ты себя чувствуешь?
- Рука болит. Всю колет, будто отлежала.
Вскоре стало ясно, что опасности больше нет. Пришедший Ферстер с
восхищением смотрел на Домагка.
- Вы гений, доктор, - говорил он, - но все-таки откройте секрет,
скажите, что это такое?
- У него действительно пока нет названия, - ответил Домагк. - Я думаю
назвать это пронтозилом.
Казалось, он заново родился в это утро. Сейчас он будет пить кофе
(как давно он не пил кофе!) и читать газету (он неделю не брал в руки
газет), а потом пойдет гулять, и плевать он хотел, что сегодня рабочий
день. У него сегодня праздник!
Кофе и свежие булочки ждали его на столе. Домагк развернул газету,
невидящими глазами пробежал по жирным заголовкам.
Нет, нынче ему не до кофе и газет. Домагк оделся и вышел на улицу.
Циклон, портивший погоду в последние дни, ушел к Балтийскому морю, и
праздничное январское солнце сияло, обещая прекрасный день. Домагк шагал
по заснеженной улице. Душа у него пела, и он даже не удивился, когда пение
послышалось на самом деле. Это был марш - из-за угла показалась колонна
поющих. Здоровенные парни с раскрасневшимися на морозе лицами шли ровными
рядами, выкрикивая слова. У каждого на рукаве красовалась повязка с
раскорячившейся черной свастикой.
"Что это они распелись?" - удивленно подумал Домагк.
Потом он вспомнил мелькнувшие перед глазами газетные заголовки и
передернул плечами, стараясь прогнать неожиданное тревожное чувство. Ведь
ему нет до этого никакого дела, он же не занимается политикой. Почему он
должен беспокоиться из-за того, что в Германии еще раз сменилось
правительство? Тем более, что новую власть всерьез-то и принимать нельзя.
Рейхсканцлером стал этот смешной человечек - Адольф Гитлер.
Право быть человеком
Карл Дуйсбург мало изменился за прошедшие годы. Только глубже
ввалились глаза да сильнее прорезались морщины по краям твердо сжатого
рта. Впрочем, сейчас он изо всех сил старался быть приветливым. История
повторялась не только в научных изысканиях, но и в бизнесе. Получив в свои
руки пронтозил, Дуйсберг начал привычную игру цен. Вот только Герхардт
Домагк оказался беспокойным подопечным.
- Мы, со своей сторны, - вкрадчиво говорил Дуйсбург, - гарантируем
вам получение всех благ, на которые вы имеете право. Однако, права есть и
у нас, и мы хотим ими пользоваться. Вы одиннадцать лет работаете в
институте, принадлежащем "И.Г.Фарбениндустри", тратите его деньги, и,
разумеется, патент принадлежит не вам, а концерну. Вам мы оставляем славу
и почет. Кстати, в деньгах вы тоже не испытываете недостатка?
Распоряжайтесь ими. А пронтозилом будем распоряжаться мы.
- Вы должны делать это более разумно, - сказал Домагк. - Тысячи людей
до сих пор умирают от заражения крови, хотя уже есть спасение.
- Кто мешает им лечиться? Мы продеем пронтозил.
- Но по каким ценам!
- А уж это, - улыбка на лице Дуйсбурга мгновенно погасла, - наше
внутренее дело. Ведомства Рейха получают препарат в достаточных
количествах. А неарийским нациям прийдется платить. И вы не смеете мешать
нам. Собственно говоря, я для того и пригласил вас, чтобы указать
некоторые границы. Хотелось бы, чтобы вы меньше писали в другие страны.
Ваши письма вызывают колебания цен на мировом рынке. Мы предупреждаем,
чтобы подобные вещи не повторялись.
- К сожалению, ничего не могу обещать, - сказал Домагк.
- Во всяком случае, вы предупреждены, - Дуйсбург расплылся в улыбке,
- и мы можем поговорить о более приятных вещах. Я слышал, вы бросили
работу над бактерицидными препаратами?
- Не бросил, а завершил, - поправил Домагк.
- То есть, больше в этой области ничего сделать нельзя?
Теперь для Домагка настала очередь улыбаться.
- Если бы это было так, - сказал он, то я был бы не Гархардт Домагк,
а господь бог.
- О, конечно! - закивал Дуйсбург. - Но уверены ли вы, что хотя бы в
ближайшее время у нас не появится конкурентов? Мне сообщили, что
пастеровский институт в Париже получил задание торпедировать наш патент.
"Боится", - с удовлетворением отметил Домагк.
- Это должно волновать вас, а не меня, - сказал он.
- Почему же? - живо возразил Дуйсбург. - Делить славу, вероятно, так
же неприятно, как и деньги.
- Не знаю, не пробовал, - ответил Домагк и встал.
Дуйсбург тоже поднялся из глубин черного кожанного кресла. У дверей
он точно рассчитанным жестом остановил Домагка и негромко, стараясь
придать голосу отеческие интонации, сказал:
- Доктор Домагк, вы ценный специалист. Фирме не хотелось бы терять
вас, но защищать вас от гестапо становится все труднее. Сделайте выводы.
Домагк молча поклонился и вышел.
Многое изменилось в мире за два года, прошедшие с той ночи, когда он,
рискнув честью ученого, спас Анну. Смешной человечек Адольф Гитлер показал
зубы. Он больше не смешон. Он страшен. Никакая демилитаризованная зона не
спасет от него. Да и Рур больше не демилитаризованная зона - это теперь
величайшая кузница фашистской армии. Изменился и Эрлиховский институт,
многие старые сотрудники исчезли, схвачены как евреи, коммунисты или
просто инакомыслящие. И слишком много среди новых сотрудников военных. Что
делать, почтенная фирма изменила своей узкой специальности и теперь в
основном выпускает динамит.
Все это было чудовищно и несправедливо. Но протестовать Домагк
осмеливался только против спекуляции "Фарбениндустри". Еще он сменил тему
работы, начал заниматься туберкулезом, а эта проблема настолько сложна,
что пройдет немало лет, прежде чем хозяева положат в карман первые доходы
от нового лекарства. А как тяжело было бросать работу над пронтозилом! И
все-таки, Домагк сознательно отказался от нее. Пока все патенты в руках
"Фарбениндустри", люди будут умирать от заражения крови. Значит, надо,
чтобы кто-то обогнал его.
Бедная наука! Бедная, тихая, чуждая всякой политики наука! Тебе
никогда не удастся спрятаться за толстыми стенами старинных университетов!
Война для тебя уже началась, даже военные термины прочно вошли в твой быт.
Думал ли когда-нибудь Герхард Домагк, что его станут торпедировать! Но так
будет до тех пор, пока существуют всяческие фарбениндустри, которым все
равно чем торговать - лекарствами или динамитом.
Время шло. Домагк внимательно следил за работой своих соперников. Не
раз он пытался угадать, что за люди скрываются за малоговорящими ему
именами. Кто такие Нитти, Бове, супруги Трефуль? Может быть, у супругов
Трефуль тоже есть дочь, и конечно они не хотят, чтобы однажды она словно
Спящая красавица, уколола палец иглой и уснула навсегда только потому, что
ее нечем будет лечить. Он, Герхардт Домагк, тоже не хочет. Лучше уж
поделиться славой, как бы то ни было неприятно Карлу Дуйсбургу и К¤.
Французы двигались самым трудным, но и самым верным путем. Они
изучали превращения пронтозила в организме. Так можно выявить, какая часть
молекулы отвечает за биологическую активность, и найти путь к созданию
целой серии лекарств. К тому же, если окажется, что противомикробной
активностью обладает бесцветное вещество, то патент "Фарбениндустри"
вообще ничего не будет стоить, ведь у него запатентована краска.
Осенью 1935 года Домагку стало известно, что его работы представлены
на рассмотрение Нобелевского комитета. Что же, пока в Париже не закончена
работа, он пожинает плоды известности. Интересно, дадут ли ему премию,
когда французы будут впереди? Хотя, какое это имеет значение, ведь с тех
пор, как такая премия была присуждена писателю-антифашисту Карлу Осецкому,
разгневанный фюрер запретил немцам принимать Нобелевские премии. Но даже
сам факт ее присуждения значит очень много. И если бы он не дал обогнать
себя, он не был бы достоин награды. Нобелевская премия дается за открытия,
совершенные на благо всех людей. О Третьем Рейхе в уставе ничего не
сказано.
Через день Домагка неожиданно вызвали в дирекцию фирмы. В кабинете
