лось. Он сам чуть не заплакал, когда увидел себя в зеркале в отцовской
шляпе с широкими, опущенными вниз полями, прикрывавшими ему глаза, и в
старом отцовском пиджаке, волочившемся чуть ли не по полу. Из-под пиджа-
ка высовывались голые грязные мальчишеские ноги. И таким же черным от
сажи было его лицо, словно у него в разнесчастной его бедности не хвата-
ло средств даже на то, чтобы купить мыло и умыться. Такого душераздираю-
ще нищего ребенка в Леннеберге никогда прежде не видывали, уж это точно,
и Эмиль сказал осуждающе:
- Тот, кто не подаст мне такую милостыню, чтоб ее хватило хотя бы на
одну липучку, тот - просто скотина, да еще к тому же и бессердечная!
Но разве можно надеяться на этих скупердяев из Леннеберги? И Эмиль
надумал начать с пасторской усадьбы. Он точно знал, что жена пастора до-
ма. Пастор был в это время в церкви и читал проповедь, а его домочадцы
тоже должны были отправиться туда, хотят они того или нет. Но все в при-
ходе, и Эмиль в том числе, знали, что жена пастора с места двинуться не
может, так как у нее болит нога.
"Она добрая и к тому же еще плоховато видит, - подумал Эмиль. - Ника-
кого риска, что она меня узнает".
В это прекрасное воскресное утро жена пастора сидела под высокой ря-
биной на пасторском дворе и скучала. Ее больная нога лежала на скамееч-
ке, а рядом, на маленьком столике, стояли сок и булочки. Она страшно ус-
тала сидеть без дела. И поэтому очень оживилась, увидев маленького маль-
чика, который как раз входил в калитку с нищенским посохом в руках. Ах,
как ужасно живется этим несчастным нищим детям! И как они одеты! К этому
ребенку надо быть подобрее!
Эмиль остановился на почтительном расстоянии от пасторши и запел:
Я нищ и гол, я бос и наг,
Но весел я всегда...
Это была прекрасная и благочестивая песня, которую Эмиль выучил в
воскресной школе. И когда он спел ее целиком, у жены пастора в глазах
стояли слезы.
- Подойди ко мне, дружок, - сказала она. - Тебе в самом деле живется
так трудно?
- Да, могу поклясться! - ответил Эмиль.
- Дома у вас, верно, нищета? Есть ли у вас какая-нибудь еда?
Эмиль покачал головой.
- Не-а... большей частью мухи!
- Вы едите мух?! - в ужасе вскричала пасторша.
- Не-а... пока еще нет, - чистосердечно признался Эмиль. - Но, может,
и придется еще их есть!
Раньше ему это и в голову не приходило, но Эмиль с необычайной лег-
костью мог внушить себе любую дурость. И в самом деле, кто знает, что
приходится есть несчастному нищему ребенку?! Теперь и у Эмиля на глазах
выступили слезы.
"Этот мальчишка битком набит всякими выдумками и дурацкими проделка-
ми!" - не раз говаривала Лина. И она была права. Потому что в эту мину-
ту, стоя на пасторском дворе, Эмиль совершенно явственно ощущал себя
несчастным нищим ребенком, которому вскоре придется есть мух. И от одной
мысли об этом он громко заревел.
- Милое, дорогое дитя! - сказала пасторша, и не успел Эмиль досыта
нареветься, как она сунула ему в кулачок двухкроновую монету.
Две кроны! Это же целых двадцать липучек! Теперь-то он мог выбросить
нищенский посох! И он тут же отшвырнул его прочь.
По доброте сердечной пасторша также предложила Эмилю сок и булочки -
на дорожку, как говорят.
- Вкусно? - спросила она.
- Куда лучше, чем мухи, это уж точно! - ответил Эмиль.
Назавтра он отправился в леннебергскую лавку и накупил целых двадцать
липучек. На обратном пути он от радости весело подпрыгивал на бегу. Ка-
кая гигантская неожиданность для мамы с папой, и уж ничуть не меньше для
мух!
Везло ему, этому Эмилю! Как раз в тот самый день родители его были
приглашены на пир в другом конце прихода и должны были вернуться домой
только поздно вечером.
"Ну, теперь-то я успею! - подумал Эмиль. - Только сперва надо, чтобы
все эти типы заснули. Ну, Лина, да Ида, да еще целый рой мух! "
К счастью, все они были уже по-вечернему сонными. Вскоре на своем ку-
хонном диване уснула Лина, в своей кроватке в детской - маленькая Ида, а
в своих щелях на потолке - мухи.
Тут Эмиль принялся за работу. В кухне была тьма кромешная, но он за-
жег керосиновую лампу над столом. Лина храпела во сне и ничего не заме-
чала. Так что Эмиль мог спокойно заниматься чем ему вздумается.
Сначала он натянул целую сеть веревок по всей кухне на достаточной
высоте, а потом растеребил свой богатейший запас липучек.
"Что и говорить, клейкая работенка да липкая, - подумал он, доставая
липучки из тесных коробочек и развешивая их на веревках. - А вообще -
это пустяки, лишь бы все получилось так, как я задумал".
Так все и получилось на самом деле. Когда Эмиль управился со своей
работой, вся кухня напоминала колонный зал, где колоннами были свившиеся
липучки. Да, да, здесь стало куда лучше, чем в любой другой кухне в Лен-
неберге, где висела всего-навсего одна жалкая липучка, которой ловили
мух! Ну теперь-то уж каттхультовские мухи все до единой будут обмануты
сразу, одним махом. Когда мухи проснутся завтра рано утром, они по прос-
тоте своей подумают, что все это бурое, клейкое, развешанное на длинных
веревках по всей кухне, - гигантский завтрак, который приготовили только
для них. И не успеют они сообразить, какие они дуры, как все до единой
будут беспощадно пригвождены к липучкам. "Ясное дело, их даже немножко
жалко, - думал Эмиль, - но ведь никто не звал их в Каттхульт, так что
пусть пеняют на себя". И Эмиль ликовал, представляя, как обрадуется ма-
ма. Папа, верно, тоже будет доволен, раз у них в Каттхульте теперь
столько липучек, да еще совершенно бесплатно. Ведь он не заплатил за них
ни одного эре, да и по миру с нищенским посохом ему идти тоже не придет-
ся.
Эмиль погасил лампу и лег в постель, радостный, в предвкушении нового
дня. Завтра, рано утром, когда его мама и папа выйдут на кухню выпить
чашечку кофе, над Каттхультом разнесутся ликующие крики, уж это точно!
Да, тут на самом деле послышались крики, и это глубокой темной ночью!
Но крики эти вовсе не были ликующими. Сначала раздался такой страшный
вопль, что дом содрогнулся. Это произошло в тот миг, когда папа Эмиля
запутался в первой же клейкой ленте, на которую наткнулся. А потом раз-
дался еще более ужасающий вопль, когда он, пытаясь сорвать с себя первую
клейкую ленту, почувствовал, как вторая, словно змея, обвила его шею.
Затем послышались душераздирающие крики мамы Эмиля и Лины, когда они
рванулись к папе, чтобы помочь ему, а вместо этого липучки приклеились к
их волосам, залепили им глаза и заодно еще разные другие места. И тогда
громко, на весь дом, перекрывая жалобные возгласы женщин, раздался дикий
крик папы:
- Э-э-э-миль!
Ну, а что было с Эмилем? Он уже спал! И вообще вскоре на катт-
хультовской кухне воцарилась тишина. Ведь вся эта троица, которая сража-
лась там в темноте с клейкими лентами, теперь окончательно запуталась в
них и уже больше не кричала. Папа, мама и Лина молча и ожесточенно боро-
лись за то, чтобы высвободиться из липких пут.
- Ну кому бы пришло в голову, что они вздумают сунуться на кухню пос-
реди ночи! - возмущался Эмиль.
Это было, когда он на другой день рассказывал обо всем Альфреду.
Эмиль как раз вернулся домой из пасторской усадьбы, куда отвел его за
руку отец, чтобы он вернул обратно две кроны и попросил прощения за то,
что обманул пасторшу.
- Но разве вы, фру пасторша, не могли вычислить, что это непременно
должен был быть только Эмиль и никто другой? - спросил папа Эмиля.
- Нет, мы поняли это лишь когда нашли нищенский посох, - ответила
пасторша - эта добрая душа - и ласково улыбнулась.
- Хочешь получить свой посох обратно? - спросил Эмиля пастор.
Но мальчик покачал головой.
- Тогда мы сохраним эту безделицу на память о тебе, - сказал пастор и
тоже ласково улыбнулся.
К тому времени, когда Эмиль с папой вернулись домой, мама сожгла все
клейкие ленты до одной. А все каттхультовские мухи по-прежнему радостно
и назойливо жужжали у нее под носом: ни одна из них ничуть не пострада-
ла.
- Ты прав, Антон, - призналась мама Эмиля. - Не надо было нам никаких
липучек. Вообще-то, если разобраться, то именно так и мучают животных.
Да, уж я-то знаю, каково это, когда накрепко приклеиваешься к липучке.
Но вот в Каттхульте настало время обеда.
Все собрались вокруг стола, и мухи тоже. Эмиль с огромным аппетитом
уплетал брюквенное пюре, а остаток дня просидел в столярной, вырезая
своего триста двадцать пятого деревянного старичка.
Один день сменялся другим, лето кончилось, и наконец настала зима.
Мухи исчезли. Но Эмиль остался и со свежими силами совершал все новые и
новые проделки. Недаром говорила Лина:
- Что летом, что зимой у нашего Эмиля на уме одни проказы!
"НЕЧЕГО ЖАДНИЧАТЬ!" - ЗАЯВИЛ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ
На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль - ну да, ты
знаешь его, - в воскресенье после Рождества был пир, и приглашены были
все жители Леннеберги - от мала до велика. Матушка Альма, мама Эмиля,
славилась своими вкусными блюдами. Даже пастор и пасторша охотно бывали
на пирах в Каттхульте. Не говоря уж об учительнице, которая была просто
сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее. Ведь это куда ве-
селее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.
Да, снега в тот день выпало много. Альфред, каттхультовский работник,
все утро проездил на снегоочистителе, а Лина, служанка в Каттхульте,
тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слиш-
ком много снега.
Услыхав звон колокольчиков, Эмиль и его маленькая сестренка Ида бро-
сились к окну кухни. Уже начали подъезжать на своих санях гости. Только
учительница прикатила на финских санках, потому что у нее не было ни
собственных саней, ни лошади. Но она все же радовалась, как жаворонок,
это было видно издалека.
- Сдается мне, будет весело, - сказала маленькая Ида.
Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, пог-
ладил ее по головке.
- Да, будем надеяться, - сказал он. - Еще бы не весело, ведь все эти
пиры влетают нам в копеечку!
- В копеечку! Ничего не поделаешь, - сказала мама Эмиля. - Нас ведь
всюду приглашают, так что теперь - наш черед.
И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир. И во
многом - благодаря учительнице. Она была молодая, жизнерадостная и страх
до чего находчивая. И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начи-
нался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока пода-
дут еду, учительница сказала:
- Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.
Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и не слыхивали.
Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:
- Поиграть в снежки? Это что еще за дурацкая затея?
Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег. Вот это жизнь
так жизнь, эх! За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые были
на пиру, - тоже очень оживившиеся. А учительница, в плаще и галошах, от-
важная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти во
двор.
- А что, никто из родителей не желает пойти с нами? - поинтересова-
лась она.
- Мы, верно, еще не совсем чокнутые, - ответил папа Эмиля.
Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все. Она тайком выбра-
лась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть
в снежки. И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.
Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу,
надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все сто-
роны снежки. Никогда еще ни одна служанка не вела себя так на пиру в
Леннеберге.
- Антон, - сказала мама Эмиля мужу. - Сейчас же пойди и приведи Лину.
Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.
Папа Эмиля, ворча, натянул сапоги. Разве можно допустить такое безоб-
