заводных людей-кукол; сетка, спускаясь, соединялась с черной бородой. Из
масрийских анналов было хорошо известно, что их первые военные успехи в
землях, где не было лошадей, объяснялись экипировкой их кавалерии. До
пояса белые, ярко-красные выше пояса, сидящие на белых лошадях, они
сливались с животными и даже с небольшого расстояния казались народом
четвероногих монстров. Те дни славы, однако, прошли.
Командир джердиеров натянул поводья своего коня, и пятая часть джерда
в безукоризненном порядке застыла позади него; этот спектакль был доведен
до совершенства после миллиона тренировок на учебном плацу.
При таком повороте событий навалившаяся толпа схлынула, предоставив
мне в одиночку встречать гнев властей.
Сияющий в своих бронзовых доспехах джердиер осматривал сцену
действия. Он был примерно моего возраста, такого телосложения, которое
нравится женщинам. Наконец он решил, что можно и поговорить со мной.
- Вы, господин... Это вы причина волнений?
- Это вы, господин, причина, а не я.
Вообще-то он не очень заботился о том, что я отвечу.
- Объяснитесь.
- С удовольствием. Вы со своим войском опрометчиво въехали в самую
середину мирного собрания, создав, таким образом, некоторые волнения.
Надеюсь, я понятно объясняю.
Джердиер кивнул, как будто подтверждая, что мнение, которое он уже
имел обо мне, оказалось верным.
- Будьте любезны сообщить мне ваше звание и происхождение.
- Я приезжий в Бар-Айбитни.
- Однако вы говорите, как масриец. Хорошо. А ваше звание?
- Я сын короля, - сказал я.
Он улыбнулся на это.
- В самом деле, во имя Пламени? Ну, а что же затевает этот
чужестранец-принц, возмущая толпу хессеков?
- Я целитель, - сказал я, - среди своих пациентов.
- Вы одеты слишком шикарно для ампутатора бородавок. Я все гадаю,
может, вы сын вора, а не короля. Наверное, я должен предложить вам
провести ночь в тюрьме Столба.
Превосходство, однажды установленное, должно оставаться неизменным, и
я не мог позволить этим солдатам нанести мне поражение на публике. К тому
же я устал, и он раздражал меня. Я смотрел в его улыбающееся лицо,
смотрел, как оно меняется, после того как я выпустил из своей руки,
которая от этого зачесалась, легкий заряд энергии в его нагрудную
пластину.
Он чуть не упал с лошади, но, будучи хорошим наездником, удержался в
седле, тогда как конь под ним ржал и пританцовывал от страха, выкатив
глаза за серебряными наглазниками.
Толпа стояла, глядя во все глаза.
Солдаты сломали ряды и кинулись ко мне, но джердат криком остановил
их.
Побелевшими губами он бросил мне правду, как обвинение:
- Волшебник!
Я сказал:
- Прикажите людям идти домой. Они пойдут. Я на сегодня свою работу
закончил.
При этих словах начались дикие выкрики со всех сторон. Я поднял руку,
и воцарилось молчание, какого обычно может добиться только пятая часть
джерда.
- Я сказал, что на сегодня все. Будут и другие дни. Капитан, - я не
отрывал от него взгляда. - Передаю дело вам.
По требованию джердиеров толпа распалась на части и по лужайкам Рощи
потекла прочь. Насилия не было; несколько человек замешкались среди
деревьев, но опасались, что солдаты могут их наказать, если они будут
приставать ко мне.
В это время джердиеры поставили своих лошадей по Фериметру лужайки,
пониже загородки с тигром. Их кони, приученные к тиграм, как и ко многим
другим страхам, стояли как вкопанные, пока рыжая кошка рычала и ворчала
над ними. Потом капитан подъехал ко мне. Видно было, что удар еще
причиняет ему боль и что он наполовину оглушен; однако он решил все со
мной выяснить.
- Вы задели мою честь, - сказал он. - Да еще сделали это перед толпой
полукровок с Янтарной дороги и перед моими солдатами.
- И что вы решили?
Он сказал:
- Если вы в этом городе чужой, я должен спросить, знаете ли вы Кодекс
Вызова?
- Вызова куда?
- На дуэль.
- А, военные дела, - сказал я. - Вы думаете, вы можете со мной
сравняться?
- Если вы подчинитесь Кодексу. Вы заявили, что вы сын короля и, по
крайней мере, производите впечатление благородного человека. Я все это
приму на веру, потому что хочу получить сатисфакцию, волшебник. -
Выведенный из себя, с горящими глазами, он проскрежетал: - Во имя
Масримаса, вы опозорили меня и должны дать мне что-то!
- А если я откажусь?
Он улыбнулся, считая, что увидел мою слабость.
- Тогда я лично позабочусь, чтобы весь город понял, господин мой, что
вы боитесь со мной встретиться, сомневаясь в своих силах. Что не принесет
вашему делу ничего хорошего, это я вам обещаю.
- Положим, я принимаю вызов. То, что я сделал, я могу сделать еще
раз. Какое оружие вы выберете, чтобы нанести поражение волшебнику?
- Если вы честный человек, вы будете придерживаться кодекса дуэлей и
воспользуетесь единственным оружием, которое он допускает, - мечом. Если
вы предпочитаете шакальи уловки, вы найдете меня готовым и к ним. Я тоже
проходил жреческую подготовку.
Меня привела в замешательство одна черта, которую я внезапно заметил.
Несмотря на масрийский цвет кожи, у него были голубые глаза, а это, как я
слышал, было отличием королей династии Храгонов.
- Скажите мне лучше, кто вы, - сказал я.
- По вашему лицу видно, что вы угадали. Это ничего не меняет. Я принц
Сорем, сын императора. Вызов остается в силе.
- Вы, должно быть, думаете, что я сумасшедший, приглашая меня убить
наследника.
- Я не наследник, - ответил он холодно. - Моя мать - его бывшая жена,
он ее прогнал. С этой стороны вы можете не ожидать сложностей - я не в
фаворе. Я прослежу, чтобы вы были в безопасности, если вы меня раните.
Если. На этот счет особо не беспокойтесь. В течение месяца я дам о себе
знать.
Он с шиком развернул лошадь и ускакал; колонна последовала за ним
парадной рысью.
Оглянувшись, я увидел лицо Кочеса и чуть не засмеялся.
- Приободрись. Это я буду драться, а не ты.
Он пробормотал, что мне будет поставлено в заслугу убийство этого
лишнего принца, который все равно был в немилости. Принцы без конца
воевали друг с другом и в Цитадели, и вне ее. Сам наследник, обеспокоенный
своим будущим - а большинство наследников имеют для этого причину, -
найдет средства вознаградить меня за смерть Сорема: его трону одной
угрозой будет меньше. Что же касается Императора, так он стал отцом многим
и сбился со счета; с возрастом он потучнел и интересовался только ловкими
юношами, которых брал в свою постель, а с ними, ходил слух, мало что мог
сделать.
Меня утомила болтовня об императорском дворе, который казался таким
далеким от моей судьбы. Я был потрясен поворотом дел. Кроме того, в Сореме
было что-то тревожащее, что-то, напомнившее мне самого себя, каким я был,
а может и оставался, - молодым, вспыльчивым, не в ладах со своей жизнью. Я
праздно подумал, не была ли выгнанная жена императора некрасивой, раз она
была выгнана. Но, казалось, женщина, родившая его, должна была иметь
некоторую прелесть, в нем это было заметно. Это напомнило мне крарл
Эттука, Тафру, все зло, которое, я подумал, осталось позади меня. Принимая
во внимание его положение в Цитадели, влияние командира джерда, я решил,
что все это было костью, брошенной Сорему в лучшие дни. Совершенно
очевидно, что среди королевских дворов не очень-то распространена практика
помещать своих принцев в армию, хотя Храгоны и происходили от воинов.
Однако он хорошо держался и был превосходным наездником. Он также упомянул
подготовку жреца. Может быть, все это были плоды, которые он сам для себя
сорвал. Нельзя было не заметить, что его люди к нему хорошо относились. Он
пользовался тем, что было у него под руками, и довольно хорошо это делал,
но права, принадлежавшие ему по рождению, были для него более желчью, чем
медом: со всех сторон толпы, ждущие, что он упадет, чтобы посмеяться над
ним. Не удивительно, что у него была болезненная гордость. Услышав о толпе
хессеков в Роще, он, как молодой лев, выскочил, готовый к бою. Обнаружив
меня, он понял, что боги послали ему новое испытание. Он убил бы меня,
если бы мог. У меня не было другого выбора, кроме как изменить его цель. И
это меня раздражало.
3
Когда я ушел из Рощи, красно-кирпичное солнце опускалось за
черепичные крыши в далекое болото на западе.
Бар-Айбитни на закате окрасился новым цветом - лихорадочно, мрачно
мерцали черепичные крыши и оштукатуренные разноцветные стены. В высоких
молельных башнях Пальмового квартала жрецы пламени пели гимн огненному
солнцу Масримаса.
У стены Рощи слонялся какой-то человек. Увидев меня, он поклонился и
коснулся пальцами груди - так масрийцы приветствовали религиозных
иерархов.
- Блистательный господин, мой хозяин послал меня умолять вас нанести
ему визит. Его дом - ваш дом, он даст вам все, что вы пожелаете, если вы
избавите его от мучений.
- Что за мучения?
- Камень, ужасный камень в мочевом пузыре.
Фунлин, богатый купец, которого обещал мне Лайо, решил, наконец,
рискнуть.
Я сказал, что пойду с этим человеком, управляющим Фунлина, и велел
ему проводить меня.
Если бы кто-нибудь наблюдал за нами, милое зрелище предстало бы перед
ним: по улице не торопясь идет молодой высокий щеголь в сопровождении трех
разодетых корабельных офицеров, похожих, тем не менее, на разбойников, и
шести грязных хессеков, похожих на полоумных. Не было бы удивительным,
если бы перед нами закрыли ворота, однако все-таки этого не случилось.
Дом был расположен в фешенебельном квартале города ближе к Стене
Храгона и к Пальмовому кварталу. В саду с черными стрижеными деревьями
высился особняк, украшенный лепниной и изразцами на фронтонах, опираясь на
позолоченные колонны, украшенные резьбой и напоминающие ствол пальмы.
Узкая полоска бассейна смягчала дневную жару. Фонтан представлял собой
льва из белого камня, глядящего в воду. У него были женские груди и
орлиные крылья, а из окруженных бородой губ, сложенных трубочкой, как
будто он собрался свистнуть, вылетала сверкающая струя воды, и это было
единственным движением и единственным звуком в тишине.
В окнах особняка не было света.
Фигура, закутанная в покрывало, открыла нам дверь и зашлепала впереди
нас по полу маленькими босыми ногами.
Управляющий попросил моих слуг остаться внизу и повел меня вверх по
лестнице на второй этаж. Пока мы здесь ожидали возвращения девушки, он
сказал мне:
- Простите, господин, за плохое освещение. Это причуда моего хозяина.
- Почему?
Казалось, вопрос его озадачил.
- Это касается старой веры, - сказал он. - Я прошу прощения. Мы
думали, вы посвящены в хессекскую веру.
- Я похож на священника? Я не жрец. Но ведь это масрийский дом.
- Отчасти, господин. Тем не менее когда человек в отчаянии, он
обратится куда угодно. Но если вы сами не придерживаетесь масрийского
канона...
- Я чужестранец, - сказал я. - Расскажите мне о старой вере.
Прежде, чем он ответил, что-то промелькнуло в моем мозгу, какой-то
намек, воспоминание о разговоре на борту корабля. Старая вера... Темнота,
противопоставленная яркому свету Пламени, солнце и факел - символы
Масримаса, нечто темное и мистическое, заплесневелая пыль с гробницы
древнего хессека.
- Я сам, - сказал твердо этот человек, чувства и разум которого
противостояли сомнениям, оставшимся, казалось, только в костях. - Я сам не
верю в эти предрассудки. Я тоже масрийской крови, и если бы я склонялся к
