и горы погрузились в серебристые сумерки.
Я нашел пещеру. У входа в нее от самой седловины вверху до
зеленоватого зеркала водоема внизу - вознесся стройный столб бугристого
ледяного стекла. Временами с его солнечной стороны лед трескался и около
двух часов в день вода стекала вниз на замерзший водоем.
Пещера была мелкой и темной. У стены валялась белая кость. Эта кость
для меня была очень важным знаком: раньше пещерой пользовались, она была
связующим звеном между человеком и зверем.
Я редко оставался один так долго. Таким одиноким душой и разумом, да,
но кто же не оставался? Рядом никого не было. Ни толпы, ни свидетелей, ни
женщины, на которую можно было бы лечь, ни мужчины, чтобы подраться, ни
врагов, чтобы перехитрить. Здесь была только тишина. Звуки и формы,
которые я видел, были производными от этого ландшафта. Не летали птицы, не
выли волки. Когда по горам проползала тень, легкая, как взмах крыла, - это
проплывало облако.
Первая ночь. Я наскреб мха и сухих корней, чтобы развести в пещере
костер. Отколов кусок от неподвижного водопада, я стал сосать эту
безвкусную сосульку. Каким-то странным неопределенным образом я
почувствовал холод, а мои руки тряслись от голода. Я погрузился в сон, и
мне снилось, как в рассказах голодающих людей, жареное мясо, горы хлеба и
причудливая стряпня городов. В этих снах я жадно ел, набивая свое брюхо, и
никак не мог насытиться. Перед рассветом я со стоном проснулся, дрожа.
Голод усилился. Это напоминало мне чуму, и вскоре, когда силы опять
покинули меня, я снова погрузился в сон.
Проснулся я около полудня, слишком слабый, чтобы двигаться, за
исключением тех случаев, когда мне надо было отползти в угол, чтобы
облегчиться. Мой живот был пуст, но, как если бы я ел гнилые фрукты, меня
несколько раз пронесло, в животе все бурлило, хотя изнутри я уже был, как
выскобленная тыква.
День перешел в ночь.
Я лежал на спине, мой шрийский плащ, сложенный, служил мне
изголовьем. Я задумчиво смотрел наружу, минуя взглядом почерневший пепел
моего костра, на огромные алмазы звезд: некоторые из них были голубоватые,
а другие - зеленоватые и розовые. Моя голова была ясна. Я даже не боялся.
Я знал, что не умру, хотя меня начинало интересовать, что со мной станет.
Может быть, при помощи Силы я смогу притащить себе пищу - выманить
какое-нибудь животное из его зимнего логова или привести человека мне на
помощь. Однако, попытавшись сконцентрироваться, я осознал, что внутри меня
только пустота непригодного для использования мира. Ни шороха жизни.
Теперь линия берега тянулась на восток. Передо мной, на севере, был другой
выход к морю, но как далеко, сотни миль, дни пути... Мой разум помрачался,
когда я думал об этом, и по телу растекалась слабость. Моя... Сила была
совсем маленькой и еле теплилась, как искорка пламени. Замерзшие руки
одеревенели и побелели. Если так будет продолжаться и дальше, то пальцы
отвалятся, но вырастут ли новые? Некоторое время назад я предчувствовал
испытание, оно даст мне знание, которого я должен достичь. Было ли все
происходящие вот этим испытанием, этим знанием: голодание, ослабление
моего физического состояния до рвоты, до положения беспомощного
полуобмороженного младенца, лежащего на земле в пещере?
Со временем боль прошла. У меня совсем не осталось сил, их хватило
только на то, чтобы доползти до входа в пещеру и взглянуть на белую
долину, на давящую блеклость гор, дымящихся как котел. Возможно, это были
вулканы. Я держал в руках найденную кость. Меня уже не интересовало ни
мнимое будущее, ни трудности настоящего. Я думал. Я постигал непостижимые
символы бесконечности, невидимые символы надира.
Ощупывая кость и размышляя над ней, я пришел к пониманию ее истории,
ничтожной и призрачной. От этих раздумий я пустился в другие, где
сталкивались земля и небо, прекращение существования и вечность, люди и
боги. Я обрел покой - покой, которого не знал прежде и который покинет
меня в будущем, потому что я не верил, что можно долго пребывать в
безмятежности, этом чуждом людской душе состоянии, и в то же время обитать
в человеческом мире. Мне казалось, что я проник в глубочайшие тайны моего
"я" и всего сущего, возможно, так оно и было на самом деле. Это была цена,
которую я платил жизни и живому, потому что когда я снова оживу, я должен
буду забыть их. В мифах многих народов пророк идет в пустыню, в безбрежные
просторы песка и снега, или поднимается на бесплодную черную гору. И когда
он возвращается к людям, его глаза горят вдохновенным огнем, а лицо
становится совершенно другим. Он рассказывает людям, что видел Бога. Мне
хочется думать, что Бога, если он вообще есть где-нибудь, надо искать
только в людях. Самородок золота ищут среди грязи. Мне также хочется
думать, что пустыня, на мгновение или на вечность, очистится от грязи.
Возможно тогда, вернувшийся пророк сказал бы не "_я _в_и_д_е_л _Б_о_г_а_",
но "_я _в_и_д_е_л _с_е_б_я_".
Прошло около пятидесяти дней вместе с тем временем, что я провел в
пещере, но я не уверен в том, как никогда не буду уверен до конца в тех
тайнах, что я познал там.
Конец ритуала был очень простым.
Казалось, я очнулся от приятного сна без сновидений. Поднималось
солнце, и столб водопада стал оттаивать с восточной стороны. Яркие капли
понеслись вниз к водоему. Я не чувствовал ни голода, ни жажды, ни темноты,
ни слабости. Действительно, я ощущал себя нормальным, сильным и
энергичным. Мой ум был ясен, а тело готово для дальнейших действий,
которых я потребую от него. Вот это-то и была явная нелепость, и я знал,
что это - явная нелепость: мечтательное состояние прошло, я снова был
простым человеком и рассуждал, как человек. Однако попытаться стоило. Я
встал, потянулся, и мои полнокровные артерии с пением отозвались во мне.
Мне было холодно, но я чувствовал, как каждая частичка моего тела мучилась
от неподвижного лежания больным здесь, на обледенелой земле. Минуту спустя
я выбежал из пещеры и бегом пересек долину туда и обратно.
Я никогда не был в более хорошей форме. По-моему, я прыгал в снегу
как клоун. Я вспомнил Сгинувшую Расу.
Сгинувшая Раса не ела. Я очень легко вспомнил невероятные рассказы
Демиздор, вспомнил о Сарвре Лфорн с фруктами из драгоценных камней, о
несуществующих отхожих местах... Да, они не ели, не избавлялись от
побочных продуктов переваривания пищи - двух жестокостей природы, без
которых не может обойтись человек. Вспомнил свой стыд, потому что не был
свободен от таких неотъемлемых свойств организма. А теперь? Теперь я был
одним из них. Заговорила кровь. Кровь моей матери, ибо она, как белый
призрак, была явным потомком того Потерянного народа с белыми волосами и
белыми металлическими глазами.
Я медленно вернулся к пещере, опустился на пол и развязал свою
котомку. Достав серебряную маску, которую подонки Ланко в ужасе швырнули
мне, я долго пристально смотрел в ее пустые глазницы.
Возможно, все началось с нее, вся моя Сила, с ее расы, с их
наследственности во мне. Может, во мне вообще ничего не было от отца,
кроме физического сходства, нескольких воспоминаний о нем, оставшихся в
клетках моего мозга, - короткие вспышки его честолюбия, которое как раз
предшествовало моему появлению. Не считая этого, мои способности,
по-видимому, перешли ко мне от нее. Даже в тот раз, на скале крепости у
Эшкорека, когда я думал, что это его тень и его желание ведут меня, когда
я вдруг заговорил на чужом языке, как если бы он был мне родным, даже
тогда, вероятно, это было просто проявлением Силы, перешедшим как
наследство от нее, Силы, взорвавшейся во мне, потому что это был
благоприятный момент и потому что я нуждался в ней.
Казалось, что память о моем отце Вазкоре покинула меня.
Три дня спустя, глубоко вдыхая холодный воздух и не нуждаясь больше
ни в какой другой субстанции, чтобы питать себя, я отправился на север
через хребты курящихся гор. Через пять дней, спускаясь с перевала, я
заметил, что климат смягчился.
Я подошел к замерзшей реке, на середине которой зияла полынья,
достаточно узкая, чтобы сильный человек мог ее перепрыгнуть.
Пройдя от этой реки еще семь дней, я подошел к сосняку, а затем
встретил рощу черных дубов, обвитых зеленым плющом. С высокой террасы я
увидел, как внизу на северо-западе море вдавалось петлей в сушу. Я
направился туда и незадолго до вечера обнаружил на берегу небольшую
деревеньку.
Синие тюлени резвились в полумиле от берега в лучах заходящего
солнца. Люди - на расстоянии они выглядели обыкновенными людьми - около
большого костра чинили сети. Я уловил запах жареной рыбы, который больше
не волновал меня. В окнах домов светились желтые лампы.
Мне незачем было идти туда, и я, оставив в стороне это поселение,
продолжил свой путь к месту, где, по моему мнению, находилось жилище
Уастис. Я хотел получить ответы на свои вопросы и еще, возможно, желал ее
смерти. Однако, любовь к живому - это любопытная вещь, и в определенные
моменты она, как винные пары, ударяет в сердце и голову.
Вглядываясь в деревеньку на берегу, резвящихся тюленей, западное
догорание низкого солнца, я понял, что для того, чтобы быть благодарным за
свое рождение, мне нужно только одно - существовать.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БЕЛАЯ ГОРА
1
Я двигался на север параллельно морю, оставляя его справа от себя.
Зима стала мягче, и местность изменилась. Вдалеке я увидел город с
крепостными стенами и башнями. Над моей головой пролетали птицы. Я видел
пастбища и виноградники. Сейчас все дремало под снегом в ожидании весны,
которая раскрасит землю в другие цвета. Раза два я обнаруживал, что
нахожусь на дороге: мимо проходили люди. Лохматые лошадки влекли кибитки с
крышами из натянутых крашеных шкур. Какой-то парень в открытой колеснице
бешено пронесся, будто спасаясь от некоей фурии, обругав меня за то, что я
якобы оказался у него на пути. Колесница с большими колесами казалась
довольно неуклюжей, она была обита бронзовыми бляшками. Возница - молодой
мужчина с подрезанной на затылке светло-рыжей шевелюрой, - по-моему,
выглядел как представитель племени моуи, но одетый как горожанин Эшкорека,
хотя фасон платья в чем-то и отличался: обширный плащ из алой шерсти
закреплялся на шее и спускался складками. На правом плече плащ завернулся,
и был виден серый мех подкладки. Примерно через день после этой встречи
мимо меня проехала в паланкине, задрапированном шкурами белого медведя,
какая-то женщина. Сама она была закутана в другие белые меха. Ее волосы
также были светлые, но все-таки темнее, чем у моийца. Она приказала своим
носильщикам и трем конникам, сопровождавшим ее, остановиться. Один из
всадников догнал меня, чтобы вернуть назад, к ней. Она хотела знать, кто
я, куда следую и можно ли мне оказать какую-нибудь услугу. По-видимому,
куда бы я ни шел, мне придется встречать женщин, подобных этой.
Я сказал, что я чужестранец. Она ответила, что заметила это. Язык, на
котором мы говорили, каким-то странным образом напоминал мне городской
диалект Эшкорека, хотя довольно существенно отличался. Она рассказала мне,
что она - дочь знатного господина, хозяина земель, начинающихся за
следующим холмом. Примерно в миле отсюда дорога сворачивала к его дворцу с
розовыми башенками. Она пригласила меня, прервав мое путешествие,
погостить у них. Когда я вежливо отказал ей, она рассмеялась. Так как я не
