- Самый приятный дом для меня теперь мой, - сказал я, зевая, и встал, чтоб
идти.
- Однако признайся, ты раскаиваешься? . .
- Какой вздор! если я захочу, то завтра же буду вечером у княгини...
- Посмотрим.. .
- Даже, чтоб тебе сделать удовольствие, стану волочиться за княжной...
- Да, если она захочет говорить с тобой...
- Я подожду только той минуты, когда твой разговор ей наскучит... Прощай!..
- А я пойду шататься, - я ни за что теперь не засну... Послушай, пойдем
лучше в ресторацию, там игра... мне нужны нынче сильные ощущения...
- Желаю тебе проиграться...
Я пошел домой.
21-го мая
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного
случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры
бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать не обращает на это внимания,
потому что он не жених. Вот логика матерей! Я подметил два, три нежных
взгляда, - надо этому положить конец.
Вчера у колодца в первый раз явилась Вера... Она, с тех пор как мы
встретились в гроте, не выходила из дома. Мы в одно время опустили стаканы,
и, наклонясь, она мне сказала шепотом:
- Ты не хочешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем
видеться...
Упрек! скучно! Но я его заслужил...
Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с
княжной мазурку.
22-го мая
Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания. В девять часов
все съехались. Княгиня с дочерью явилась из последних; многие дамы
посмотрели на нее с завистью и недоброжелательством, потому что княжна Мери
одевается со вкусом. Те, которые почитают себя здешними аристократками,
утаив зависть, примкнулись к ней. Как быть? Где есть общество женщин - там
сейчас явится высший и низший круг. Под окном, в толпе народа, стоял
Грушницкий, прижав лицо к стеклу и не спуская глаз с своей богини; она,
проходя мимо, едва приметно кивнула ему головой. Он просиял, как солнце...
Танцы начались польским; потом заиграли вальс. Шпоры зазвенели, фалды
поднялись и закружились.
Я стоял сзади одной толстой дамы, осененной розовыми перьями; пышность ее
платья напоминала времена фижм, а пестрота ее негладкой кожи - счастливую
эпоху мушек из черной тафты. Самая большая бородавка на ее шее прикрыта
была фермуаром. Она говорила своему кавалеру, драгунскому капитану:
- Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка! Вообразите, толкнула меня и
не извинилась, да еще обернулась и посмотрела на меня в лорнет... C`est
impayable!..9 И чем она гордится? Уж ее надо бы проучить...
- За этим дело не станет! - отвечал услужливый капитан и отправился в
другую комнату.
Я тотчас подошел к княжне, приглашая ее вальсировать, пользуясь свободой
здешних обычаев, позволяющих танцевать с незнакомыми дамами.
Она едва могла принудить себя не улыбнуться и скрыть свое торжество; ей
удалось, однако, довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже
строгий вид: она небрежно опустила руку на мое плечо, наклонила слегка
головку набок, и мы пустились. Я не знаю талии более сладострастной и
гибкой! Ее свежее дыхание касалось моего лица; иногда локон, отделившийся в
вихре вальса от своих товарищей, скользил по горящей щеке моей... Я сделал
три тура. (Она вальсирует удивительно хорошо). Она запыхалась, глаза ее
помутились, полураскрытые губки едва могли прошептать необходимое: "Merci,
monsieur"10.
После нескольких минут молчания я сказал ей, приняв самый покорный вид:
- Я слышал, княжна, что, будучи вам вовсе незнаком, я имел уже несчастье
заслужить вашу немилость... что вы меня нашли дерзким... неужели это
правда?
- И вам бы хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? - отвечала она с
иронической гримаской, которая, впрочем, очень идет к ее подвижной
физиономии.
- Если я имел дерзость вас чем-нибудь оскорбить, то позвольте мне иметь еще
большую дерзость просить у вас прощения... И, право, я бы очень желал
доказать вам, что вы насчет меня ошибались...
- Вам это будет довольно трудно...
- Отчего же?
- Оттого, что вы у нас не бываете, а эти балы, вероятно, не часто будут
повторяться.
"Это значит, - подумал я, - что их двери для меня навеки закрыты".
- Знаете, княжна, - сказал я с некоторой досадой, - никогда не должно
отвергать кающегося преступника: с отчаяния он может сделаться еще вдвое
преступнее... и тогда...
Хохот и шушуканье нас окружающих заставили меня обернуться и прервать мою
фразу. В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их числе
драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой княжны; он
особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и перемигивался с
товарищами. Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными усами
и красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был пьян.
Остановясь против смутившейся княжны и заложив руки за спину, он уставил на
нее мутно-серые глаза и произнес хриплым дишкантом:
- Пермете...11 ну, да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку...
- Что вам угодно? - произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом
умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко, и возле никого из знакомых ей
кавалеров не было; один адьютант, кажется, все это видел, да спрятался за
толпой, чтоб не быть замешану в историю.
- Что же? - сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который
ободрял его знаками, - разве вам не угодно?.. Я таки опять имею честь вас
ангажировать pour mazure...12 Вы, может, думаете, что я пьян? Это ничего!..
Гораздо свободнее, могу вас уверить...
Я видел, что она готова упасть в обморок от страху и негодования.
Я подошел к пьяному господину, взял его довольно крепко за руку и,
посмотрев ему пристально в глаза, попросил удалиться, - потому, прибавил я,
что княжна давно уж обещалась танцевать мазурку со мною.
- Ну, нечего делать!.. в другой раз! - сказал он, засмеявшись, и удалился к
своим пристыженным товарищам, которые тотчас увели его в другую комнату.
Я был вознагражден глубоким, чудесным взглядом.
Княжна подошла к своей матери и рассказала ей все, та отыскала меня в толпе
и благодарила. Она объявила мне, что знала мою мать и была дружна с
полдюжиной моих тетушек.
- Я не знаю, как случилось, что мы до сих пор с вами незнакомы, - прибавила
она, - но признайтесь, вы этому одни виною: вы дичитесь всех так, что ни на
что не похоже. Я надеюсь, что воздух моей гостиной разгонит ваш сплин... не
правда ли?
Я сказал ей одну из тех фраз, которые у всякого должны быть заготовлены на
подобный случай.
Кадрили тянулись ужасно долго.
Наконец с хор загремела мазурка; мы с княжной уселись.
Я не намекал ни разу ни о пьяном господине, ни о прежнем моем поведении, ни
о Грушницком. Впечатление, произведенное на нее неприятною сценою,
мало-помалу рассеялось; личико ее расцвело; она шутила очень мило; ее
разговор был остер, без притязания на остроту, жив и свободен; ее замечания
иногда глубоки... Я дал ей почувствовать очень запутанной фразой, что она
мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.
- Вы странный человек! - сказала она потом, подняв на меня свои бархатные
глаза и принужденно засмеявшись.
- Я не хотел с вами знакомиться, - продолжал я, - потому что вас окружает
слишком густая толпа поклонников, и я боялся в ней исчезнуть совершенно.
- Вы напрасно боялись! Они все прескучные...
- Все! Неужели все?
Она посмотрела на меня пристально, стараясь будто припомнить что-то, потом
опять слегка покраснела и, наконец, произнесла решительно: все!
- Даже мой друг Грушницкий?
- А он ваш друг? - сказала она, показывая некоторое сомнение.
- Да.
- Он, конечно, не входит в разряд скучных...
- Но в разряд несчастных, - сказал я смеясь.
- Конечно! А вам смешно? Я б желала, чтоб вы были на его месте...
- Что ж? я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей
жизни!
- А разве он юнкер?.. - сказала она быстро и потом прибавила: - А я
думала...
- Что вы думали?..
- Ничего!.. Кто эта дама?
Тут разговор переменил направление и к этому уж более не возвращался.
Вот мазурка кончилась, и мы распростились - до свидания. Дамы
разъехались... Я пошел ужинать и встретил Вернера.
- А-га! - сказал он, - так-то вы! А еще хотели не иначе знакомиться с
княжной, как спасши ее от верной смерти.
- Я сделал лучше, - отвечал я ему, - спас ее от обморока на бале!..
- Как это? Расскажите!..
- Нет, отгадайте, - о вы, отгадывающий все на свете!
23-го мая
Около семи часов вечера я гулял на бульваре. Грушницкий, увидав меня
издали, подошел ко мне: какой-то смешной восторг блистал в его глазах. Он
крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом:
- Благодарю тебя, Печорин... Ты понимаешь меня?..
- Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, - отвечал я, не имея
точно на совести никакого благодеяния.
- Как? а вчера? ты разве забыл?.. Мери мне все рассказала...
- А что? разве у вас уж нынче все общее? и благодарность?..
- Послушай, - сказал Грушницкий очень важно, - пожалуйста, не подшучивай
над моей любовью, если хочешь остаться моим приятелем... Видишь: я ее люблю
до безумия... и я думаю, я надеюсь, она также меня любит... У меня есть до
тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером... обещай мне замечать все; я
знаю, ты опытен в этих вещах, ты лучше меня знаешь женщин... Женщины!
женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их слова обещают
и манят, а звук их голоса отталкивает... То они в минуту постигают и
угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных намеков...
Вот хоть княжна: вчера ее глаза пылали страстью, останавливаясь на мне,
нынче они тусклы и холодны...
- Это, может быть, следствие действия вод, - отвечал я.
- Ты во всем видишь худую сторону... матерьялист! прибавил он презрительно.
- Впрочем, переменим материю, - и, довольный плохим каламбуром, он
развеселился.
В девятом часу мы вместе пошли к княгине .
Проходя мимо окон Веры, я видел ее у окна. Мы кинули друг другу беглый
взгляд. Она вскоре после нас вошла в гостиную Лиговских. Княгиня меня ей
представила как своей родственнице. Пили чай; гостей было много; разговор
был общий. Я старался понравиться княгине, шутил, заставлял ее несколько
раз смеяться от души; княжне также не раз хотелось похохотать, но она
удерживалась, чтоб не выйти из принятой роли; она находит, что томность к
ней идет, - и, может быть, не ошибается. Грушницкий, кажется, очень рад,
что моя веселость ее не заражает.
После чая все пошли в залу.
- Довольна ль ты моим послушанием, Вера? - сказал я, проходя мимо ее.
Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я привык к этим
взглядам; но некогда они составляли мое блаженство. Княгиня усадила дочь за
фортепьяно; все просили ее спеть что-нибудь, - я молчал и, пользуясь
суматохой, отошел к окну с Верой, которая мне хотела сказать что-то очень
важное для нас обоих... Вышло - вздор...
Между тем княжне мое равнодушие было досадно, как я мог догадаться по
одному сердитому, блестящему взгляду... О, я удивительно понимаю этот
разговор немой, но выразительный, краткий, но сильный!..
Она запела: ее голос недурен, но поет она плохо... впрочем, я не слушал.
Зато Грушницкий, облокотясь на рояль против нее, пожирал ее глазами и
поминутно говорил вполголоса: "Charmant! delicieux!"13
- Послушай, - говорила мне Вера, - я не хочу, чтоб ты знакомился с моим
мужем, но ты должен непременно понравиться княгине; тебе это легко: ты
можешь все, что захочешь. Мы здесь только будем видеться... - Только?.. Она
покраснела и продолжала:
- Ты знаешь, что я твоя раба; я никогда не умела тебе противиться... и я
буду за это наказана: ты меня разлюбишь! По крайней мере я хочу сберечь
свою репутацию... не для себя: ты это знаешь очень хорошо!.. О, я прошу