ними и разговаривал, смеялся и ссорился. Вечер воскресенья и понедельник
они все провели в прокуратуре, во вторник Лева уже был здесь. Допрос у
следователя для любого человека потрясение, возникает естественное желание
поделиться, спросить, о чем спрашивали приятеля, что он ответил. Обычно
коллектив, где произошло несчастье либо преступление, несколько дней почти
не работает, все говорят и говорят, повторяя одно и то же, сочиняя и
придумывая новые подробности. Естественно, часто говорят о покойном,
вспоминают, какой душевный он был человек, даже если ругались с ним целыми
днями. Здесь же царила деловая, будничная атмосфера. Логинова здесь как
будто никогда не существовало. А ведь он здесь жил несколько десятков лет
- в последней комнате с левой стороны, где каждая вещь принадлежит ему.
Вот почему Лева не мог угадать характер и привычки Григорьевой по
обстановке: каждый предмет там принадлежал покойному.
Лева подошел к комнате мастера-наездника, толкнул приоткрытую дверь.
В лицо ему ударил яркий свет, который через вымытое до блеска окно заливал
просторную чистую комнату. Ни одной старой вещи в комнате не осталось.
Потолок побелен, под ним изящная современная люстра, стены оклеены обоями,
на месте коричневого коня висит фотография: группа вытянувшихся в
стремительном беге лошадей. Снимок прекрасный, сделан, безусловно,
профессионалом. В углу аккуратный шкаф, рядом небольшой диванчик, на столе
белоснежная скатерть, вазочка из чешского стекла, а в ней роза.
Полураспустившийся гордый цветок на длинном стебле. Пахнет чистотой и
чуть-чуть кофе. Обследовав комнату вторично, Лева заметил на полке
кофеварку и электрическую кофемолку.
- Намедни покрутила все, - сказал незаметно подошедший Рогозин. -
Дождалась своего часа. Добилась, девонька, - последнее слово он произнес
как ругань.
И тут Лева совершил поступок, о котором и не думал секунду назад: он
молча протянул Рогозину свое удостоверение. Конюх поправил очки, прочитал,
пощупал мягкую кожаную обложку, словно его убедила кожа, а не гербовая
печать и фотография. Вновь, как совсем недавно, он осмотрел Левины
ботинки, брюки, рубашку, заглянул в глаза, казалось, сейчас оттянет
заскорузлым пальцем губу и проверит зубы. Рогозин не выразил удивления,
вообще не проявил никаких эмоций, вернул документ и сказал:
- Значит, не дураки. Конешно, разве ж Гладиатор может человека
зашибить? Убили Лексеича, мешал он тут, торчал, как старый дуб, посередь,
- он не нашел подходящего слова, лишь указал на Нинину комнату и,
сгорбленный, длиннорукий, зашагал по коридору между стойлами.
Услышал Лева, как звякнуло пустое ведро, еще какие-то звуки, темная
фигура конюха мелькнула в ярком проеме ворот конюшни и исчезла. Лева
остался один, в конюшне тихо, лишь изредка всхрапнет лошадь, стукнет
копытом о перегородку.
Он подошел к конюху, который возился у полки с подковами.
- Черт бы их побрал, - сердито бормотал он. - Теперь Рогозин подкову
потерял.
Лева насторожился. Одну подкову вынес он сам, конюх сказал: "Теперь".
Значит, не первая подкова пропала?
- Теперь две придется Ивану заказывать. Григорию и Розке, - конюх
оглядел непарную подкову. - Правая передняя, а Григорию левая задняя
требуется.
Лева вспомнил - кровь обнаружили у Гладиатора на левой задней ноге.
Убийца учел даже такую мелочь. Времени же согласно разработанной версии у
преступника на подготовку и обдумывание не было. Вернулся Рогозин.
- Михаил Яковлевич, вы где в то время находились? - Лева не уточнял,
какое "то время"; они понимали друг друга. - На кругу вас не было. Не
ходите вы туда.
- Не хожу, - согласился Рогозин, взял две подковы и пошел к воротам.
Лева понимал, конюха говорить не заставишь, захочет сам, дело иное, а
нет, так хоть весь уголовный розыск с прокуратурой вместе приводи, упрется
- и конец.
Обливаясь потом, скидывая на ходу модную куртку, подбежал конюх Коля,
затравленно взглянул на Леву и Рогозина.
- С первой разминки не вернулась? Я уже час здесь. Час назад пришел,
- толстыми непослушными пальцами он расстегивал пуговицы, испуганно
поглядывая в сторону поля, переодевался.
На взмыленной лошади подъехала Нина.
- Умница, умница, - говорила она лошади, - хорошо работала сегодня.
Коля схватил кобылу под уздцы, сунул ремни Леве, начал быстро
распрягать и говорить:
- На одно мгновенье опоздал, Нина Петровна. Вы еще на поле не
въехали, и побежал. За вами дернулся, да разве догонишь. Верно, писатель,
а? Вот и писатель видел, Михалыч подтвердить может.
Нина не отвечала. Коля быстро повел лошадь выгуливать. Подъехали
молодые наездники, работа закипела.
Лева же занялся своим делом. Ну, хорошо, Коля и молодые наездники тут
без году неделю, разбираются в лошадях слабо. Нина же понимает, мог Гриша
ударить человека или нет? Наверняка знает, не Гладиатор убил наездника,
человек убил. В прокуратуре она ничего не сказала. Мало того, утверждая,
что Рогозин находился на круге, она лгала. Лева вспомнил ее стройную
приподнятую на носки фигурку, мягкие законченные движения, в рыжих
блестках карие глаза. Ложь - противного, какого-то химического цвета, она
корявая, хромая, кособокая, если и округлая, то липкая, вонючая.
Представления Левы о Нине и лжи никак не сочетались. И все-таки, как
подсказывала ему интуиция, Нина лгала, Нина лгала в данной истории все
время, по крайней мере - много. Значит, неправильно он Нину видит, неверно
оценивает, красота ее лишь прикрытие.
- Парень! - издалека донеслось до Левы. Он слышал и не слышал, к себе
данный возглас не отнес точно. Лишь когда повторили громче, Лева поднял
голову.
- Парень! - Рогозин стоял в воротах конюшни, манил пальцем.
Лева вошел, щурясь, никак не мог он привыкнуть к резкому переходу от
света к тени, остановился, затем поспешил за Рогозиным, который был уже в
дальнем конце, у комнаты Нины.
- Сядь, - Рогозин указал Леве на стул, посмотрел в окно и потом в
течение всего своего рассказа смотрел на клочок видневшегося в окне неба.
- Ты не отстанешь, мне же скрывать не дело. Было все так. Ехать в тот день
на Григории должна была она, - Лева уже отметил, что Рогозин Нину по имени
не называет, либо - она, либо ругательно. - Накануне предложила Лексеичу,
мол, ты давай, я прихворнула вроде. Точно врала, здоровая по конюшне
шастала. Лексеич, конешно, обрадовался, на Григории ехать всегда почетно.
Ну, день тот был как день, воскресенье, одним словом, сам теперь видишь.
Лексеич с утра пришел чистый, бритый, без вчерашнего духу, он на заезд
всегда такой являлся. "Маленькая" у него была и пиво, так то после езды.
Если бы ему каждый день ездить давали, он бы ее в рот, зеленую, не брал.
Рогозин говорил трудно, с паузами повторялся, отворачивался к окну.
Леве все это мешало, но он твердо знал: перебивать вопросами нельзя. Может
замолчать Рогозин, тогда пиши пропало.
- Заявился Лексеич с утра в новой рубахе с галстуком. Я его с
галстуком в жизни не видел и удивился. Он мне, точно не помню, вроде того:
мол, мы с тобой, Михалыч, покажем, кто мы такие есть. Подзабыли некоторые,
так можно им мозги прочистить. Сильно взъерошенный он был. Я молчу, знаю,
отойдет, сам расскажет. Промял он Григория, как положено, сам прогулял,
сам протер. Я ему подсобил, запряг, перед ездой он мне вдруг и шепни: "За
меня сегодня деньги в одинаре платить будут". Я понял, шутит. Он открытый
фаворит, цена ему по кассе рупь с гривенником.
Уехал. Тут дела, дела. Подчищаем. Григорий от нас в тот день
последним ехал. Двухлетки (так Рогозин молодых наездников называл)
прихватили своих барышень и ушли. Она тоже переоделась, убралась на круг.
Мы с Колькой приборку кончаем. Слышу, шум у соседей, вернулись, значит.
Лексеич подкатил, смеется, как малый, таким веселым я после смерти его
Сани и не видал. Прямо заливается. Григория обнял, в морду поцеловал и
пошел, знаю, принять стаканчик. От Семеныча, сосед наш, приходят, говорят:
Лексей чудом, концом выехал. Молчу, не верю. Веселая - классная кобыла.
Гастролер - тоже слов нет, стоящий жеребец. Однако не с Григорием же им
равняться. Он таким фору завсегда даст. Лексеич здесь недолго пробыл,
вышел, глазки поблескивают...
Рогозин замолчал, глядя в окно, будто видел там смеющегося
помолодевшего Логинова.
- Колька, шалапут, переодеваться пошел, я Григория прогулял, в
порядок привел. Колька заявляется, гляжу, пьяненький. Где, думаю, хлебнул,
крепко хлебнул? Лексеич ему в жизни не даст. Чтобы припасти на конец дня,
- этого за Николаем не водилось. Ну, пьяный мне ни к чему. Говорю,
сматывайся, она увидит, выгонит. Колька топчется рядом, выпил, поговорить
ему охота, ведет со мной Григория на место. Тут как раз Лексеич вышел.
Кольку шуганул, меня просит: "Сходи в ресторан, возьми красненького. По
дороге глянь на табло, сколько нынче за Логинова платят". Я отказываюсь,
он - свое и дает мне двадцать билетов, все в одинаре, все на второй номер,
на Григория, то есть на себя, Лексеич деньги поставил. Удивился я, третий
десяток работаем тут, - Рогозин кивнул в окно, - каждый друг про друга все
знает, мне с ним говорить не надо. Он в жизни рубля не поставил, презирал
это. Вдруг такое! Видит, я рот открыл, объясняет: мне сегодня полагается,
жулье учить надо. Забрал я чертовы билеты, знаешь уже, по три за рубль
платили. Получил деньги, купил вина, назад тороплюсь, невтерпеж мне у
Лексеича все выведать. Не было меня, - Рогозин на секунду задумался, но
Лева видел, что у него все учтено заранее. Конюх все время в окно, в одну
точку смотрит, чтобы не отвлечься, не сбиться. - Ушел я без нескольких
минут шесть, вернулся к семи. Концы, видите, немалые, то да се. Уже наши
ворота видно, меня пацан у шестой конюшни перехватил, конюхом он там.
Вижу, она из конюшни вышла, спокойно вышла, руки за спиной держит. Она
меня не заметила и к полю пошла, в руке держит что-то, газету, кажется. Я
к конюшне тороплюсь, враз наперехват она, пацаны с барышнями своими, еще
кто-то. Кончилось, значит, идут, обсуждают, спорят, как положено.
Чувствую, мне с Лексеичем сейчас не поговорить, придержался, сравнялись,
вошли вместе. Остальное, как там, - Рогозин кивнул на окно, явно имея в
виду прокуратуру, - записано. Лексеич еще теплый лежал.
- Затем? - впервые спросил Лева.
- Ваши понаехали. Она вызвала, - Рогозин опустил голову, медленно
поднял глаза. Лева увидел в них и горе, и едва заметную насмешку.
- Николай где находился? - как можно беззаботнее спросил Лев.
- Черт его знает. Говорю, пьяный был, - ответил Рогозин, хотел
подняться. Лева положил ему на плечо руку.
- Друга убили, вы уж извините меня, Михаил Яковлевич, а вы убийцу
покрываете. Или жалко ее?
- Кого? - Рогозин досадливо сморщился. - Кого ее-то?
- Григорьеву. Вы же сами говорили.
- Дурак ты. Двухлеток, - Рогозин резко поднялся, распахнул дверь
ногой, послышался глухой удар. За дверью кто-то стоял.
Лева выскочил в коридор и столкнулся с Колей, который, широко
улыбаясь, потирал лоб. Рогозин уже находился у выхода, в светлом проеме
ворот виднелся силуэт лошади. Смешно взвизгнув, Коля опрометью бросился на
улицу, успел вовремя принять у подъехавшей Григорьевой лошадь. Началась
обычная работа. Лева в ней участия не принял, сел в сторонке на
перевернутую бочку, достал блокнот. Писать он ничего не собирался, помнил
все отлично. Из работников тренотделения алиби имели лишь молодые
