факультет. Мама расстроилась, а отец - нет. "Жизнь Левку определит,
поставит на нужное место, - считал он. - Если нет, то грош ему цена, а нам
с тобой, Саша, - три копейки".
Еще в университете Лева понял, насколько его родители самобытные
люди. Осознав это, Лева долго взвешивал: хорошо это для него, Левы, или
плохо? Существовали свои "за" и "против". "За" понятны, самым существенным
"против" являлось стремление Левы к самостоятельности. Как-то сложилось,
что вокруг него все время вращались сыновья и дочери, которые хвастались
не собственными успехами, а положением отца или матери. Лева же хотел
стать Львом Гуровым. Ведь никто не интересуется, кто папа у Льва Яшина?
Чтобы стать Львом Гуровым, необходимо стать личностью. Вот и решай: хорошо
это или плохо, когда рядом папа - генерал-лейтенант, а мама - доктор наук
и к ней чуть не со всей страны приезжают советоваться. Как ни крути, а ты
всего лишь их сын, иначе к тебе никто и не относится.
Когда Лева пошел работать в милицию, мама сказала: "Ужас. Я иногда,
как следователи выражаются, с их "клиентами" сталкиваюсь. Почти
стопроцентная патология". Папа же, пожав плечами, сказал: "Не артиллерия,
однако работенка мужская". Клава посмотрела на папу, затем на маму и
сказала: "Довоспитывались? В приличном доме милиционер будет жить".
В доме существовал установленный отцом обычай - делиться радостями и
держать при себе неприятности. Попавшего в переплет деликатно опекали и
никогда не расспрашивали. Каждый гордился своей сдержанностью, считал себя
чуть ли не йогом, в крайнем случае - индейцем-команчем, по лицу которого
невозможно определить, что именно он в данный момент чувствует.
Едва глянув на пришедшего с работы, Клава безошибочно ставила
диагноз. Если следовало ворчание на остывшие котлеты, значит, все в
порядке. Если Клава ставила еду молча, значит, так себе. Когда же она
начинала суетиться и на столе появлялись неизвестно откуда извлеченные
любимые человеком блюда, значит, плохо, "дело наперекосяк".
Логинова убили в воскресенье. Розыскное дело Лева завел во вторник, а
в среду вечером Клава подала ему на ужин бутерброды с черной икрой. Лева
очень любил черную икру. Клава ходила по квартире на цыпочках, шипела на
Ивана и Александру, словно кобра. В четверг она их предупредила, что
"милиционер" в пятницу, конечно, на дачу не поедет.
"Неожиданно", "так уж получилось", у отца накопились дела в городе, у
мамы организовался "непредвиденный" консилиум. Клава заявила, что у нее
давление, клубнику пусть черти собирают. Таким образом, на субботу и
воскресенье вся семья осталась в городской квартире. В будни все ели в
разное время и, конечно, на кухне, в выходной обедали обязательно в
столовой, причем стол без всякой нужды раздвигался, будто их было не
четверо, а двенадцать, покрывался белоснежной скатертью, доставался
парадный сервиз, хрусталь. Лева называл такие обеды - парад-алле.
Когда Лева вернулся с работы, стол уже сверкал хрусталем, мама
поставила в центре вазу с цветами, затем, решив, что цветы будут мешать,
перенесла вазу на сервант.
- Добрый день! - крикнул Лева, направляясь в ванную и снимая на ходу
пиджак. Умывшись, приведя себя в порядок перед зеркалом, Лева остался
доволен, полагая, что выглядит нормально. Молодости свойственно ошибаться,
за последние три дня Лева осунулся, под лихорадочно блестевшими глазами
появились темные круги.
Мама вновь переставила цветы, постучала в кабинет мужа.
- Ваня, кончай работать. Обед!
Генерал-лейтенант захлопнул "Три мушкетера", которые читал последний
час, сунул книгу на полку и, потирая руки, вышел в столовую.
- Ну, Клава, берегись! - заявил он воинственно.
Лева вошел в столовую из других дверей. Сегодня все было особенно
торжественно, мама надела вечернее платье, выглядела в нем моложаво, отец
- в строгом костюме, удивительное дело, на отце любая вещь сидела
безукоризненно, приобретая сразу дорогой вид.
Родители, стоя у серванта, что-то озабоченно обсуждали, их серьезные
лица не вязались с праздничной одеждой, цветами, парадно накрытым столом.
У отца с матерью какие-то неприятности, подумал Лева, задерживаясь в
дверях. Он представил себе, что произошло какое-то несчастье у мамы в
институте, и следователь прокуратуры возбудил уголовное дело. Инспектор
уголовного розыска икс начал работать и недрогнувшей рукой вписал мамино
имя в круг подозреваемых, так как она в такое-то время отсутствовала, в
показаниях разночтения. А.М.Гурова человек, безусловно, сильный, властный
и решительный. Психиатр А.М.Гурова проводила специальные экспертизы,
неоднократно имела дело с различными преступниками, накопила определенный
опыт. Мотив? Нужно обнаружить мотив. Что могло толкнуть Гурову на
убийство?
- Ну-ка, Левчик, пропусти старуху.
Он не заметил, как из кухни с подносом вышла Клава, а он загораживает
ей проход. "Левчик? Дела! Дома какие-то неприятности", - как и подобает
инспектору уголовного розыска, Лева обладал незаурядной проницательностью.
Он мгновенно принял решение развлечь родителей.
- Отец, ты умный и многоопытный, так ответь мне, пожалуйста, почему
мы профессиональную преступность ликвидировали, а профессиональные
преступники у нас остались? - спросил Лева, когда все садились за стол.
- Преступность - явление социальное, наше общество данную социальную
проблему разрешило, - ответил отец, - преступник же, как личность, предмет
исследования психолога. Вопрос к Саше, она у нас специалист.
- Личность не в Сахаре рождается и формируется. Люди, определенная
среда выпестовывают личность, - Лева взял у мамы тарелку, стал накладывать
закуску. - Саша, тебе золотую рыбку положить?
- Спасибо. - Последний год Лева порой называл маму по имени, ей это
нравилось. - Кого конкретно ты называешь профессиональным преступником?
Человека, который, кроме преступлений, ничем не занимается?
- Узко мыслишь, Саша, - ответил несколько покровительственно
инспектор. - В наших условиях ему приходится работать, хотя работа у
такого человека лишь ширма, профессия же у него - совершение преступлений.
Отец решил подогреть разговор несколько с другой стороны, взяв со
стола графин с водкой, спросил:
- Ты больше не работаешь сегодня?
- Налей, отец. Коньяк в доме есть?
- Коньяк? - отец поставил графин, пожал плечами. - Давай выпьем
коньяку.
Клава сегодня уже не командовала и сидела за столом тихо, словно
мышь. Она поднялась и поставила на стол коньяк.
- Мне завтра на работу к семи утра, я лягу пораньше. - Лева протянул
отцу большую рюмку. - Надо пить коньяк, отец, сейчас это модно. Твой сын
обязан шагать в ногу со временем.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Утро было свежее, даже прохладное. Лева рассчитывал провести целый
день на солнце, поэтому надел дакроновый костюм, сшитый словно из
блестящей папиросной бумаги. Зябко передернул плечами. На стоянке
безнадежно выстроились такси. Лева, чувствовавший себя крезом, решительно
направился к головной машине.
Вчера вечером мама, заговорщицки подмигнув, принесла конверт и
положила перед каждым по сто рублей. Она получила какую-то
сверхнеожиданную премию, "деньги свалились с неба", и решила разделить их
поровну. Отец сказал, что купит себе наимоднейший спиннинг, Клава заявила,
что наймет садовника, который станет выхаживать "чертову клубнику", мама
решила разориться на французские духи, Лева же чистосердечно сказал:
истрачу на вино и женщин.
Все рассмеялись и не поверили, между прочим, зря не поверили, так как
Лева говорил абсолютно искренне. Когда же около девяти он ушел спать,
Клава и отец вернули маме деньги, она присовокупила к ним свою долю,
"премия" вернулась в домашнюю кассу.
У конюшен, как обычно, бродили добродушные собаки, доносился стук
копыт, катились коляски, перекликались наездники. Свернув в узелок
нехитрое свое хозяйство, ушел ночной сторож. Рогозин Леве лишь кивнул, а
вот подошедшая почти одновременно с ним Нина поздоровалась громко и
весело:
- Привет писателям! Какое утро! Ночь дождило, сейчас подсохнет,
дорожка будет легкая. - Она улыбнулась Леве открыто и дружелюбно, глаза у
нее были карие, с яркими желтыми блестками.
- Легкая? - пожимая ее сильную руку, удивился Лева.
- Запишите. Есть у нас такое выражение: легкая дорожка.
Нина вбежала в конюшню, достала из сумки пачку сахара, пошла от
денника к деннику, ласково разговаривая с лошадьми, угощала их.
Двигалась Нина легко и свободно, ступая на носки, отчего казалась
выше, стройнее, чистые линии сильных рук и ног делали ее похожей на
породистых скакунов. Сквозь легкое платьице просвечивали тонкие полоски
белья. Лева хотел отвернуться и не мог, смотрел и смотрел.
Лошади благодарно кивали, аппетитно хрупали сахаром.
- Умницы вы мои, дурашки любимые. Да, да, сейчас работать начнем. -
Нина смеялась. - Понимаете, писатель, они конюхов любят, а наездников не
очень. Конюх чистит, моет, кормит и холит, а наездник гоняет, работать
заставляет.
- Понятно, - севшим от волнения голосом ответил Лева, подошел ближе,
протянул руку, хотел погладить наездницу по обнаженному плечу. К его
счастью, она не заметила, перешла к следующему деннику.
- Видали дурака? Я его, бездельника, вчера настегала, вот он морду и
воротит, Нина вновь рассмеялась, похлопала жеребца по крупу. - Не хочешь,
глупый, не надо. Ты сегодня, между прочим, выходной.
Жеребец понял ее, повернулся, взял с протянутой ладони сахар, затем,
решив выдержать характер, обошел в дальний угол.
- Видали? Весь в отца. - Нина взглянула на часы, заторопилась,
крикнула: - Василий, Петр! На разминку! Михалыч! Где Колька? Нет, уволю,
уволю, уволю вас всех! - она убежала в свою комнату переодеваться.
В коридор вошли молодые наездники. Лева и не подозревал, что они уже
на конюшне. Рогозин выкатил коляску. Лева уже знал: тренируются в одной
коляске, на соревнованиях же едут в другой, более легкой и изящной. Он
переложил удостоверение в брюки, повесил пиджак в комнате наездников,
засучил рукава и, не спрашивая, что именно делать, начал вместе со всеми
выводить, держать, даже затянул два каких-то ремня, в которые ткнул
заскорузлым пальцем Рогозин.
Нина и наездники уехали. Лева достал сигареты и зажигалку, конюх
пробормотал, мол, трава, однако закурил.
- Нравится стерва-то наша? Вижу, нравится, - Рогозин сильно
затянулся, прищурившись, глянул на Леву. - Молодой. К девкам тебя как
магнитом тянет.
- А вы, Михаил Яковлевич, в молодости девчат гнали от себя?
Рогозин хмыкнул, вновь оглядел Леву снизу вверх, туфли осмотрел,
затем брюки, рубашку, уперся в глаза. Леве хотелось повернуться на
каблуках, разглядываешь, так уж валяй со всех сторон. Когда же он
встретился с Рогозиным взглядом, у Левы охота шутить пропала, инспектор
уголовного розыска почувствовал - сейчас конюх скажет важное, самое
главное. Лева напрягся, пытался взглядом подтолкнуть Рогозина, говори,
дорогой, говори.
Старый конюх в две затяжки прикончил сигарету, погасил о каблук и,
сунув окурок в карман, пошел по каким-то делам, словно не стоял рядом
человек, с которым он сейчас разговаривал. Ни полслова не обронил Рогозин,
думал же явно об убитом, хотел что-то сказать, раздумал. Все прошедшие дни
Лева удивлялся: никто не вспоминал погибшего наездника, ни разу не назвал
его имени, даже косвенно не упоминали о нем. Ведь он ходил здесь, ел с
