музыку, хотя никакой мелодии не было Такая неумолимая печать шага рысака
лучшая музыка для наездника. Нинин жеребенок все держался в свои тридцать
шесть. По тому, как мощно настигал их соперник, Нина определила, что он
бежит в тридцать одну. Так ровно и четко идти мог только Григорий, но он
сейчас в деннике. Рысак проплыл мимо, будто Нина не ехала, топталась на
месте, жеребенок ее, желая догнать нахального соперника, запрыгал,
наездница осадила его, взяла в руки, сама смотрела на удаляющегося
гнедого. Она мгновенно узнала и наездника, и рысака. Ехал мастер Тенин,
только он умел в качалке сидеть как на троне, расправив плечи и гордо
откинув голову. Его гнедой жеребец Ринг бежал великолепно, еще недавно он
показал две минуты двенадцать, сейчас был готов на две ноль пять.
Нина успокоила своего двухлетка, заставила шагать. Она видела гнедого
Ринга лишь мгновение, но ей и этого было достаточно. Готовность и
классность рысака наездник определяет с одного взгляда. Нина заторопилась
на конюшню взглянуть на Григория, она не видела его уже часа полтора.
Осталось чуть больше недели, держись, Гриша, у тебя появился достойный
соперник. Нина не знала, радоваться ей или огорчаться.
У конюшни Рогозин с Левой возились с "американкой", правили у нее
колеса, "восьмерило" чуть-чуть. Нина бросила жеребенка на попечение
встретившего их Николая, даже не взглянув на Леву, о котором думала
последние часы, прошла к денникам. Гладиатор заржал.
- Выводить, Нина? - спросил подошедший Рогозин.
За последние дни он впервые назвал ее по имени. Нина, оторопев,
кивнула и радостно ответила:
- Выводите, выводите, Михаил Яковлевич.
Гладиатор выбежал на солнце, играя, делал вид, что пугается тени от
столба, описал вокруг конюха круг и замер. Он отлично понимал - людям
необходимо полюбоваться на него. Ну что ж, пусть любуются, ему не жалко.
Он стоял свободно и в то же время картинно изогнув шею, раздувал ноздри,
не двигаясь, перекатывал под лопатками мощные мышцы. Черный шелк кожи был
так тонок, что просвечивали голубые вены. Нина провела полотенцем по
крупу, смахнула опилки, кожа, до этого блестевшая, засверкала.
- Не воображай, грязнуля, - Нина протирала жеребца полотенцем, ласка
ее рук никак не сочеталась с нарочито серьезным тоном. - Я сейчас покажу
тебе одного товарища, ты лишь взглянешь и поймешь, не зря он тебе через
бабушку родственничком приходится. Он с тебя спесь собьет.
Коля уже подкатил качалку, Рогозин запрягал, жеребец взял железный
мундштук, будто сахарный. Нина заняла свое место, конюхи отскочили, рысак
стоял. Выдержав солидную паузу - ведь необходимо напоминать, кто здесь
главный. Гладиатор медленно двинулся. Он не жеребенок, не какой-нибудь
заштатный рысачок-трехлеток, ему не пристало бежать на круг рысью.
Медленно, медленно, каждый шаг - в историю, он еще сдерживался, бежать-то
все-таки хочется.
- Понял Григорий, все понял, - скупо улыбнулся Рогозин. - Видал,
Виталий на Ринге проехал, зацепил Нинку, зашебуршилась девочка. Хорош
Ринг, спору нет, капитальный жеребец, класс, школа, все при нем. А
Григория ему все равно не объехать.
Когда Нина с букетом алых гвоздик появилась у конюшни, Рогозин
зыркнул из-под нависших бровей и, как жук, уполз в темноту. Он не
поздоровался, молча ушел, пока наездница переодевалась, так же молча
запряг Нине жеребенка. Только когда она отъехала, повернулся к Леве.
- В хахали решил запрячься? На этой дорожке тебе не проехать.
Николай увел трех жеребят на выводку. Лева скинул пиджак, засучил
рукава, схватил ведро, может, воды принести? Рогозин ушел в денник, молча
начал колдовать над копытом серого жеребца по кличке Вымпел. Лева упрямо
вошел в денник, сел в углу на опилки, это в своих-то блестящих дакроновых
брючках. Он уже понял, молчание старого конюха прочно. Плетью обуха не
перешибешь, решил он, надо подойти с другого конца. Лева честно, без
утайки рассказал Рогозину все. Рассказал свою версию убийства Логинова, о
билетах, о подкове, сознался, что одну подкову унес он, Лева. Последний
факт особенно подействовал на Рогозина, ведь действительно пропали две
подковы, а не одна. Конюх перестал привязывать компресс, сел, обнял ногу
лошади, прижался к ней, слушал Леву уже внимательно и смотрел на него.
Слукавил Лева только в одном месте: он сказал, что Нина якобы сама заявила
о найденных билетах тотализатора. И будто бы она сказала: без помощи
настоящего специалиста вам не разобраться. Лучше Рогозина Михаила
Яковлевича на всем ипподроме конюха и человека вам не найти. Откройтесь
Михаилу Яковлевичу, не пожалеете, он один помочь может.
В этом месте конюх не выдержал и сиплым голосом пробурчал:
- Врешь, как двухлеток скачешь.
Все грехи человеческие Рогозин приписывал двухлетним, поступающим с
завода жеребятам. Лева уже привык, не обиделся, доказывая, что он
значительно обогнал в хитрости не только жеребят, но и взрослых призовых
рысаков, напомнил конюху, как он, инспектор уголовного розыска, без
сомнений открылся Рогозину.
- Скачи, скачи, - сказал Рогозин, выходя из денника.
Лева поплелся следом, Рогозин расхаживал у конюшни, скреб в затылке,
думал. Лева присел в сторонке, не мешал. Рогозин выкатил качалку, начал
снимать колесо. Лева молча стал помогать. Несколько минут они трудились
молча, наконец Рогозин спросил:
- Чего же ты хочешь, нескладеха?
Лева объяснил, что покойного мастера не знал, не может понять, почему
он так странно вел заезд перед смертью. Кто и чем мог его так рассердить?!
Рогозин вновь задумался, они молча трудились, один размышлял, другой ждал,
В это время подъехала Нина.
Лева заметил перемену в Рогозине - старый конюх подобрел, повеселел,
даже улыбнулся невзначай. Хотя говорил о вещах, никакого отношения к делу
не имеющих, Лева слушал внимательно, боясь слово пропустить. Случается,
люди зазорным считают помочь следствию, обронят самое главное, словно
случайно, а дальше твое дело, подобрал важную информацию или валяться
оставил.
Ровно в шестнадцать часов Гуров вошел в кабинет Турилина. Отменив
свое запрещение появляться на ипподроме, полковник попросил Гурова прибыть
к этому времени. Кабинет начальника отдела уголовного розыска ничем
особенным не отличался, лишь сейф в углу да телефонов многовато.
Турилин пригласил Леву к себе, хотя вполне мог дать ему указания по
телефону. Под нажимом следователя прокуратуры полковник разрешил Леве
вернуться на ипподром, но отнюдь не был уверен в правильности своего
решения. Преступник опасен, работать рядом с ним следует крайне осторожно
и быть готовым к прямому столкновению. Оружия Гуров, конечно, с собой не
носит, правильно делает. Что ему сказать, как еще раз предупредить? Либо
верить, что он готов к такой работе, либо отстранять.
- Поезжайте в редакцию, - Турилин мельком взглянул на подчиненного. -
Нехорошо получается, Лева, бумажку в журнале мы получили, а очерк не
пишем. Некрасиво. Сейчас главный редактор совещание проводит, вы у дверей
подождите. Вы меня поняли?
- Да, Константин Константинович, - Лева кивнул. - Показаться
сотрудникам журнала. К редактору заходить?
- Естественно. Валя вас ждет.
- Вместе учились или воевали? - поднимаясь, осведомился Лева.
Полковник что-то искал в ящике стола и рассеянно ответил:
- С Валькой? С Валькой мы Гамлета на пересменку... - он поднял на
Леву взгляд, резко захлопнул ящик. - Какое вам дело, собственно? Главный
редактор журнала - Валентин Сергеевич Краснов. Марш отсюда, сыщик, видите
ли, выискался.
"Быть или не быть", - напевал Лева по дороге в редакцию. Интересно на
полковника в роли Гамлета посмотреть. Лева уже представил, как
рассказывает в отделе о юношеском увлечении начальника, даже руки потирал.
В редакции на дверях не хватало досок крест-накрест и плакатика: "Все
ушли на фронт". Лева подергал холодные никелированные ручки, заглянул в
приемную. Секретарша пила чаи, не ожидая вопроса, сказала:
- Редколлегия.
- Извините, - Лева прикрыл за собой дверь, давая понять, что уходить
не собирается.
Стремясь сохранить губную помаду, секретарша пила чай, смешно
складывая губы буквой "о". Леве захотелось дунуть в этот перламутровый
кружочек. Он попытался представить, как журналисты знакомятся с
секретаршами. В уголовном розыске, когда требуется подлизаться к
секретарше, существует испытанный прием. Следует потереть глаза, зевнув,
намекнуть, мол, ночка сложилась непростая, бандит уходил, отстреливаясь.
По правилам игры можно рассказывать все, кроме правды, хвастаться
настоящими делами считается дурным тоном. Инспектор сочиняет, а секретарша
знает, что он сочиняет. Однако такие мелочи не лишают никого удовольствия,
опытный рассказчик за ерундовую новеллу может получить почти невозможное,
к примеру, ему отпечатают справку для начальства не завтра, а до обеда.
У Левы имелось в запасе несколько погонь, пара перестрелок, даже один
прыжок с самолета, но, глядя на перламутровый ротик, он боялся оказаться
непонятым. Пока он колебался, дверь в кабинет редактора открылась, и
оттуда, из клубов дыма, начали медленно появляться люди. Кабинет был
довольно обычным, на столе - несколько тарелок с окурками. В любом
кабинете главного определить легко, следует подойти к переднему торцу
стола и громко поздороваться. Лев так и сделал. Широкоплечий, с большой
головой и седой почти до самых бровей шевелюрой человек, перекрывая гвалт,
сказал:
- Здравствуйте, Лев Иванович. Мы сейчас заканчиваем.
- Как здоровье, Валентин Сергеевич? - в тон главному, усаживаясь
рядом, спросил Лева.
- Витя! - крикнул главный. - Познакомься, Лев Иванович согласился
написать для нас очерк об ипподроме. Женя, у тебя найдется две полосы в
одиннадцатом номере?
Лева жал чьи-то руки. Кто-то его предупреждал, что две полосы ему не
выбить даже ценой жизни. Другой убеждал, лучше резать себя самому сразу,
чем кромсать в последний момент по живому. Третий, ткнув Леву в бок,
советовал вычеркнуть этот год из жизни, забыть его раз и навсегда. Лева
держался битым воином и не повел бровью.
Как ни странно, через час все ушли, главный шире распахнул окна,
ловко собрал разбросанные по столу бумаги и быстро заговорил:
- Как я вас узнал? Здорово! Костя сказал, что вы похожи на Славу
Коноваленко, взглянул, вы точная копия. Славка у нас играл королеву-мать.
Вы случайно не сынок Вани Гурова? Нет? Жаль, прекрасный парень.
Лева любил разговаривать с людьми, которым не обязательно было
услышать ответ на свои вопросы. Главный говорил и читал какую-то статью,
чиркал карандашом, вздыхал и говорил:
- Напишите нам об ипподроме, очень интересный и нужный материал.
Ничего не знаю, я Костю предупредил. Что? Писать не умеете? Удивили,
старик. Чехов умел. Толстой, еще двое-трое. Достоевский не умел! Гений, а
писать не умел. Очерк к первому августа, пожалуйста. - Валентин Сергеевич
сделал очередную пометку на статье, отложил, взял другую. - Косте
кланяйтесь, кланяйтесь, кланяйтесь, - задумчиво повторял он, читая
материал.
- Спасибо. До свидания, - Лева попятился, осторожно приоткрыл дверь и
выскользнул в приемную, затем в коридор.
Здесь он снова столкнулся с Виктором.
- Старик, сигареты есть? Как тебе наш главный? Мамонт! - с гордостью
сказал Витя, как понял Гуров, заведующий отделом, в который следовало
принести очерк.
- Мамонт, - согласился Лева.
