программы влечений и убеждений... История формирования человека - это
история сражений мозга с самим собой. Я не знал всех этих безумств и
разочарований, я не проходил этих этапов, и потому во мне нет ни малейшего
следа детства. Я способен растрогаться и, наверное, мог бы даже убить - но
не из любви. Слова в моих устах звучат так же, как в ваших, но для меня
они означают нечто иное.
- Это значит, что вы не способны любить? - спросил Пиркс. Он
продолжал смотреть на свои руки. - Но откуда у вас такая уверенность?
Этого никто не знает до поры до времени...
- Этого я не хотел сказать. Может быть, я и способен. Но эта любовь
была бы совершенно не такой, как у вас. В сущности, ваш мир вызывает у
меня только удивление и насмешку. Происходит это, я думаю, потому, что
главная черта вашего мира, которая всюду бросается мне в глаза, - это его
условность. Это относится, не только к форме машин или к вашим обычаям, но
и к вашему телесному облику, который послужил моделью для моего. Я вижу,
что все могло бы выглядеть иначе, могло быть построено иначе и иначе
действовать - и не было бы от этого ни лучше, ни хуже, чем то, что есть.
Для вас мир прежде всего просто существует, и существует как единственная
возможность, а для меня, с тех пор как я вообще начал мыслить, мир был
смешон. Ваш мир - мир городов, театров, улиц, семейной жизни, биржи,
любовных трагедий и кинозвезд. Хотите услышать мое излюбленное определение
человека? Это существо, которое охотнее всего рассуждает о том, в чем
меньше всего разбирается. Древность, считаете вы, характеризуется
вездесущностью мифологии, а современная цивилизация - ее отсутствием? А
откуда же берутся ваши самые фундаментальные понятия? Ваши философские и
религиозные взгляды - следствие вашей биологической конструкции; ведь люди
смертны, а они хотят в каждом поколении узнать все, понять все, объединить
все, и из этого противоречия возникает метафизика - как мост, соединяющий
возможное с невозможным. А наука? Это прежде всего капитуляция. Обычно
подчеркивают ее успехи, но они приходят не сразу и все равно не покрывают
громадных потерь. Ведь наука - это согласие на бренность и ничтожество
индивидуума, который и возникает-то в результате статистической игры
сперматозоидов, борющихся за первенство в оплодотворении яйца. Это
согласие на бренность, на необратимость, на отсутствие возмездия и высшей
справедливости и предельного познания, предельного понимания всего сущего,
- и такое согласие могло бы быть даже героическим, когда б не то, что сами
творцы науки так часто не отдают отчета в том, что они действительно
творят! Выбирая между страхом и насмешкой, я выбрал насмешку, потому что
на это меня хватало.
- Вы ненавидите тех, кто вас создал, правда? - тихо спросил Пиркс.
- Вы ошибаетесь. Я считаю, что любое бытие, даже самое ограниченное,
лучше небытия. Они, эти, мои создатели, конечно, многого не могли
предвидеть, но я им благодарен - даже больше, чем за интеллект, - за то,
что они не наделили меня центром удовольствия. У вас в мозгу есть такой
центр, вы знаете?
- Я где-то читал об этом.
- У меня его, видимо, нет, поэтому я не уподоблюсь безногому, который
хочет только одного - ходить... Только ходить, потому что это невозможно.
- Все остальные смешны, так, что ли? - подсказал Пиркс. - А вы сами?
- О, я тоже. Только на другой манер. Каждый из вас, раз уж он
существует, имеет тело, которое имеет, и все, а я мог бы, например,
выглядеть, как холодильник.
- Я не нахожу в этом ничего смешного, - буркнул Пирс. Этот разговор
становился для него все мучительнее.
- Я говорю об условности, о случайности, - повторил Барнс. - Наука -
это отречение от различных абсолютов: от абсолютного пространства,
абсолютного времени, абсолютной, то есть вечной, души, от абсолютного -
богом созданного - тела. Таких условностей, которые вы принимаете за
реальные, ни от чего не зависящие сущности, можно назвать немало.
- Что же еще условно? Этические нормы? Любовь? Дружба?
- Чувства никогда не бывают условными, хотя могут возникать на основе
условных, традиционных предпосылок. Но вообще-то я говорю о вас только
потому, что при таком сопоставлении мне легче сказать, каков я сам. Этика,
несомненно, условна, во всяком случае для меня. Я не обязан поступать
этично, однако же поступаю так.
- Интересно. Почему?
- У меня нет этакого "инстинкта доброты". Я не способен к жалости,
так сказать, "по природе". Но я знаю, когда полагается проявлять жалость,
и могу к этому приучиться. Я пришел к заключению, что так нужно. Таким
образом, я как бы заполнил эту пустоту в себе при помощи логических
рассуждений. Можно сказать, что у меня имеется "протез этики", который я
сконструировал так тщательно, что он "совсем как настоящий".
- Я толком не понимаю. Так в чем же тут разница?
- В том, что я действую в соответствии с логикой принятых мною
аксиом, а не в соответствии с инстинктом. У меня нет таких инстинктов.
Одним из ваших несчастий является то, что, кроме инстинктов, вы почти
ничего не имеете. Как проявляется на практике так называемая "любовь к
ближнему"? Вы сжалитесь над жертвой случая и поможете ей. Но если перед
вами будет десять тысяч таких жертв, вы не сможете пожалеть их всех.
Сочувствие - штука не очень емкая и не очень растяжимая. Оно хорошо, пока
речь идет о единицах, и оно беспомощно, когда дело коснется массы. И как
раз технический прогресс все более эффективно разрушает вашу мораль.
Атмосфера этической ответственности едва охватывает первые звенья цепи
причин и следствий - очень немногие звенья. Тот, кто запускает процесс,
совершенно не чувствует себя ответственным за его далекие последствия.
- Атомная бомба?
- О, это лишь один из тысячи примеров. В сфере морали вы, пожалуй,
смешнее всего.
- Почему?
- Мужчинам и женщинам, о которых известно, что их потомство будет
недоразвитым, можно иметь детей. Это разрешено вашей моралью.
- Барнс, это никогда не известно наверняка. Речь идет, самое большее,
о высокой степени вероятности.
- Командор, мы можем так рассуждать целую вечность.
Что еще вы хотите знать обо мне?
- Вы состязались с людьми в различных экспериментальных ситуациях. Вы
всегда побеждали?
- Нет. Я проявляю себя тем лучше, чем больше точности,
алгоритмизации, математики требует задание. Интуиция - мое самое слабое
место. Мое происхождение от цифровых машин мстит за себя.
- Как это выглядит на практике?
- Если ситуация чрезмерно усложняется, если количество новых факторов
слишком возрастает, я теряюсь. Человек, насколько мне известно, старается
опираться на догадку, то есть на приближенное решение, и ему это иногда
удается, а я этого не умею. Я должен все учесть точно и ясно, а если это
невозможно, я проигрываю.
- То, что вы мне сказали, очень важно, Барнс. Значит, в опасной
ситуации, допустим, при какой-нибудь катастрофе...
- Это не так просто, командор. Ведь я не ощущаю страха - во всяком
случае, ощущаю его не так, как человек, - и хоть угроза гибели мне,
конечно, небезразлична, я не теряю, как говорится, головы. В таких
условиях самообладание может компенсировать нехватку интуиции.
- Вы пытаетесь овладеть ситуацией до последнего мгновения?
- Да. Даже тогда, когда вижу, что проиграл.
- Почему? Это же иррационально?
- Это всего лишь логично, ибо я так решил.
- Благодарю вас. Может быть, вы действительно помогли мне, - произнес
Пиркс. - Скажите только еще: что вы собираетесь делать после нашего
возвращения?
- Я по специальности кибернетик-нейролог, и к тому же неплохой.
Творческих способностей у меня мало, ибо они неотделимы от интуиции, но
для меня и без этого найдется много интересной работы.
- Благодарю вас, - повторил Пиркс.
Барнс встал, сдержанно кивнул и вышел. Пиркс вскочил с койки, как
только за Барнсом закрылась дверь, и начал шагать из угла в угол.
"Господи, на черта мне это было нужно?! Вот теперь уж я совсем ничего
не знаю. Либо это робот, либо... Пожалуй, он все же говорил правду. Но с
чего бы такие пространные излияния? Вся история человечества плюс его
"критика извне"... Допустим, он говорил правду. В таком случае мне нужно
спровоцировать порядком запутанную ситуацию. Но она должна быть достаточно
правдоподобной, чтобы не обнаружилось, что я сам ее подстроил. Значит, она
должна быть реальной. Короче говоря, нужно рискнуть. Опасность, хоть и
искусственно созданная, но сама по себе настоящая".
Он ударил кулаком по ладони.
"А если и это был всего лишь тактический маневр? Тогда я, может быть,
сверну себе шею и убью при этом всех людей, а корабль поведут на Землю
роботы, которым ничего не станется! Ну, это привело бы тех господ в
величайший восторг - какая феноменальная реклама! Какая гарантия
безопасности для кораблей, оснащенных такой командой! Разве не так?
Значит, с их точки зрения такая придумка - подцепить меня на крючок
откровенности - была бы чертовски эффективной!"
Пиркс расхаживал все быстрее.
"Я должен как-то проверить, правда ли это. Допустим, что в конце
концов я распознаю всех. На борту есть аптечка. Я мог бы капнуть в еду по
капле апоморфина. Люди расхвораются, а роботы, пожалуй, нет. Конечно, нет.
Ну и что мне это даст? Прежде всего почти наверняка все догадаются, что
это сделал я. Далее, если даже окажется, что Броун человек, а Барнс -
робот, то из этого еще не следует, будто все, что они сказали, правда.
Может, о своем происхождении они сообщили верно, а все остальное было
стратегическим маневром? Постой. Барнс действительно подсказал мне
определенный выход - этими своими словами о нехватке интуиции. Ну а Броун?
Он бросил тень подозрения на Барнса, который сразу же вслед за тем
появился и подтвердил это подозрение. Не слишком ли хорошо получается? С
одной стороны, если все это произошло в результате незапланированной, то
есть независимой, инициативы каждого их них в отдельности, тогда и то, что
сначала Броун назвал Барнса, и то, что потом Барнс пришел, чтобы это
подтвердить, оказалось бы чистой случайностью. Если б они это
запланировали, то наверняка избежали бы такого примитивизма - уж очень это
наводит на размышления. Я начинаю запутываться. Постой! Если б сейчас еще
кто-нибудь пришел, это означало бы, что и все остальное было липой. Игрой.
Только наверняка никто не придет - игра стала бы слишком очевидной, не так
они глупы. Ну а если они говорили правду? Может ведь и еще кому-нибудь
захотеться..."
Пиркс опять трахнул кулаком по раскрытой ладони. Значит, попросту
ничего не известно. Надо ли действовать? И как действовать? Может, еще
подождать? Пожалуй, надо подождать.
Во время обеда в кают-компании все молчали. Пиркс вообще ни с кем не
заговаривал, потому что все еще боролся с искушением провести "химическую
проверку", до которой додумался у себя в каюте, и никак не мог принять
решение. Броун находился у штурвала, поэтому обедали впятером. И все
пятеро ели, а Пиркс думал, что это как-то чудовищно - есть только затем,
чтобы прикидываться человеком. И что, может быть, именно из таких вот
причин и рождается ощущение смехотворности, о котором говорил Барнс, и
именно оно является для него средством самозащиты - вот почему он
распространялся об условности: наверное, для него еда тоже была лишь
условным приемом! Даже если он верит, что у него нет ненависти к своим
создателям, то он сам себя обманывает. "Я бы их ненавидел, - уверенно
