Взрывом ей, похоже, срубило вершину, и образовалась труба, набитая всякой
горючей и полугорючей дрянью. Потушить такой пожар невозможно. Надо просто
ждать, когда все выгорит. Да, а взрыв-то был, по всей видимости,
мини-ядерный: скажем, рентгениевая бомбочка двадцатитонного эквивалента...
Ровно в пять часов раздался звонок в дверь, и голос в динамике
сказал:
- Папка, открой, это я.
16.06.1991. 11 ЧАС. УЛ. ПАУЛЮСА, 7/11, КВ. 7.
Сквозь сон я видел: Герберт стоит в дверях и смотрит на этот табор,
смотрит долго-долго, и глаза у него при этом... Умереть можно за такие
глаза. В комнате сильно пахло гарью, пылью, бензином, табаком, потом - не
было у них ни сил, ни времени отмываться... они повалились на брошенные на
пол одеяла, как срезанные одной очередью. Семь человек: пять мальчиков и
две девочки, лет по пятнадцать-семнадцать, не больше. Команда... Щенячья
бригада.
Потом откуда-то снизу тяжело и душно, как смрад, всплыло ночное:
кузов грузовика наклоняется, и через борт в жидкую грязь начинают падать
кукольно-мягкие белые тела... Я рывком сел. Было очень светло.
Я тихонько, стараясь никого не разбудить, пошел в ванную. Герберт
лежал на своем диванчике лицом вниз. Возможно спал.
Одежда моя просохла. Не до конца, но надевать было можно. Я снял с
себя полосатые пижамные брюки, сел на край ванны - и вдруг весь застыл.
Полное оцепенение, телесное и умственное... я сидел, держа в руках свои
чуть влажные штаны, и изо всех сил о чем-то думал.
Когда это кончилось, лицо и ладони мои были мокрыми от пота. Вот так,
переведя дыхание, сказал я в пространство и не знаю кому. Пространство
улыбнулось в ответ - то ли рассеянно, то ли как-то еще.
Надо, надо умываться... Я залез под душ и пустил холодную воду.
Великое, господа, изобретение - холодный душ... гениальное изобретение.
Куда гениальнее, чем миниатюрные бомбочки большой разрушительной силы...
Впрочем, им тоже не стоит злоупотреблять. Я растерся полотенцем, оделся,
попрыгал на месте: не гремит ли что. Тут же сообразил, что греметь нечему,
оглянулся: какой гад разыграл? На стене ванной показывала толстый язык
нарисованная смешная рожа. Ага. Один-ноль.
Один? Я внезапно возмутился собственным лицемерием. Я проиграл уже
все, что только мог, вон они лежат, мои проигрыши: Командор, девочки,
ребята, журналист Валерий, Анжелика Папст, грузинские мальчики, княжна,
все - лежат... А игра идет, ставки до небес, и все, что я могу поставить -
это я сам. Ну, что же... так тому и быть. Вдруг стало страшно. Давно
забытое, подавленное чувство вернулось, и почему-то от этого страха мне
стало легче. Как будто ощутил опору под ногами...
После долгого отсутствия в меня возвращался я сам.
Да, сказал я себе тому, который возвращался, да, именно так. Не
пугайся, тут малость неприбрано и навалено по углам, но мы разберемся. Мы
понемногу разберемся - и сам показал язык развеселой морде на стене.
16.06.1991. 12 ЧАС. ЛЮБЛИНО, УЛ. ПАУЛЮСА 7/11, КВ. 7
Мальчишки знали и видели очень мало, пожалуй, немногим больше, чем я.
Ну, что... три дня назад началась стрельба, поднялся вой в эфире,
прорезались неизвестные радиостанции. Призывали к вооруженному
сопротивлению. В названных местах действительно были какие-то люди, они
давали указания: идти туда-то и туда-то, строить баррикады, готовиться...
пригнали грузовик с карабинами и всем раздали карабины, но без патронов.
Кричали, что нельзя стрелять ни в каких солдат, кроме рейхсгренадер, а
тех, как назло, не было. Потом на трех панцервагенах подъехали зулусы и
открыли огонь - сначала поверх голов, а потом уж... но все равно многие
успели убежать. Сбились в кучку, человек тридцать, стали добывать оружие.
На тридцать бойцов пришлось два карабина, девять пистолетов и граната.
Стали делать зажигательные бомбы. Назвались взводом имени Савинкова,
выбрали командира - самого горластого. Решили идти в Останкино - там, по
слухам, окопались чешские полки. Везде стреляли, кое-где - даже из пушек.
Казалось, что только у них какое-то затишье. Ночью в темноте напоролись на
патруль, многих потеряли и, как бы это правильно сказать... рассеялись.
Остались вот они и еще двое, но эти потом куда-то ушли: сказали, что за
едой, и не вернулись. По радио кричали о боях, о баррикадах, о сожженных
танах. На другой день добыли автомат: в подворотне спал пьяный унтер. На
улице хватали всех подряд, им чудом удалось отсидеться в старом товарном
дворе: там такой кавардак, что можно дивизию спрятать, и никто не найдет.
Ночью опять начались перестрелки, непонятно, между кем и кем. Забросали
бензиновыми бомбами армейский грузовик. А в полночь по официальному радио
объявили: восстание подавлено, обанкротившееся правительство арестовано,
партия берет власть непосредственно. Ну, а потом... видели, да? Кто-то до
них, гадов, добрался. И что интересно: за все время не попалось ни одного
убитого солдата и ни одного сгоревшего танка. Убитых штатских - да,
видели. А вот солдат... Ни черта не понятно, говорили мальчишки, похоже,
что из нас сделали клоунов. Выходит, мы воевали за партию? Я слушал и
кивал. Герберт в полном отчаянии метался по комнате. Потом остановился и
ткнул пальцем за окно. А это? Обломленная на уровне смотровой палубы, Игла
все еще дымилась. Это кто мог сделать? Ну, сказал я, не все ведь в
восторге от такого поворота событий. Вот я, например... и другие. А кто
вы, Игорь? - спросил Герберт совсем другим голосом. Я поручик егерских
войск Сибирской армии, сказал я. Мальчишки уставились на меня круглыми
глазами, у девочек одинаково приоткрылись рты. Что-то такое я в вас чуял,
сказал Герберт. И какое же отношение ко всему этому?.. Почти никакого,
сказал я. Мы должны были обеспечивать безопасность глав государств, но
теперь, очевидно, встреча не состоится... мою же группу провалили, я
скрываюсь... От гепо? Возможно, что и от гепо тоже. Это надо запить,
пробормотал Герберт и пошел на кухню. Слушайте, Игорь, сказал Сашка, сын
Герберта, похожий на него неимоверно, а что вы думаете по поводу всего
происходящего? Я помолчал. Они ждали. Я маловато знаю, чтобы делать
серьезные выводы, сказал я. Все равно, гнул свое Сашка, маловато - но
больше, чем мы. Да? - я почесал затылок. Скажите хоть, на чьей вы стороне!
Нет, не так: на чьей стороне Сибирь? Ну, ребята, сказал я, Сибирь
большая... Наткнулся на его взгляд и махнул рукой: ладно.
Герберт с девочками расставили бокалы, откупорили бутылки. Похоже
было на то, что погреба здесь бездонны. Я пригубил вино и вдруг выглотал
все до дна: такая приключилась жажда. Мне тут же налили еще. Чтоб егерские
офицеры - и не пили вино, как воду? Ха!
- Давайте попробуем, - сказал я. - Попробуем разобраться. Ну, начнем
с того известного факта, что в Москве сплелись интересы по крайней мере
десятка... м-м... носителей этих интересов. Носителей... да. Хорошее
определение. Перечисляю: правительства Японии и Союза Наций, правительство
Рейха, правительство России, правительство Сибири,
национал-социалистическая партия России, армии Рейха и Сибири, спецслужбы,
плюс к тому всякого рода патриотические и национальные движения, плюс
союзы предпринимателей... И вот все это сошлось в одной точке и в одно
время. Вы же помните: правительство Тихонова побило национал-социалистов и
пришло к власти, пообещав добиться воссоединения России с Сибирью. На том
же держится правительство Толстого. Японцам безумно выгодно ослабление
Рейха, они спят и видят, как Россия поворачивается задом к бывшей
метрополии. Если это произойдет, они тут же начинают копать под Иран, не
говоря уже об Индии, которая просто упадет им в ладошки. Они уже вложили
много миллиардов марок в ухудшение отношений между Рейхом и Россией. Союз
Наций, в свою очередь, хочет выгодно сбыть с рук Британию, ему хотелось бы
иметь дело с сильным и стабильным правительством. НСПР при воссоединении
имеет шанс остаться легальной партией только в том случае, если на Сибирь
будет распространено государственное устройство нынешней России. Может
быть, вы не знаете: в Сибири запрещены и преследуются партии,
провозглашающие национальное или социальное неравенство. Ни армии, ни
предприниматели от воссоединения на любых условиях не выгадывают ничего:
слишком много сил и средств уйдет на конвергенцию экономик, унификацию
вооружений и тому подобное. Похоже, что Толстой на несостоявшейся встрече
готовился предложить некий компромиссный план: восстановление
национального единства при сохранении государственной самостоятельности...
создание некой конфедерации или, может быть, объединение России и
одновременное вступление ее в состав Рейха... не знаю, трудно сказать.
Понятно, что все это не устраивало ни в малейшей мере ни патриотов, ни
новых националистов, ни партию. Это здесь. В Сибири свои сложности. Там,
например, очень сильны прояпонские настроения. "Мы - азиаты..." - ну, и
так далее. Есть и проамериканские, так сказать, в благодарность за прошлое
- а следовательно, антигерманские. Толстой держится на объединительной
идее, его германофильство как бы входит в условия игры - но, сами
понимаете, в такой ситуации ему необходим чистый выигрыш. Даже потеря
темпа для него сейчас - почти поражение. И вот в этой заморочной ситуации
к власти в России приходит партия, которая, с одной стороны, желает
отделения от Рейха, а с другой - не воссоединения с Сибирью, а
присоединения Сибири...
Я не успел договорить. Раздался страшный треск, грохот, в воздухе
мелькнуло что-то красно-черное, полосатое - я понял, что, и успел
зажмуриться, но даже сквозь веки пробился свирепый розовый свет, опалило
лицо, забило уши, и несколько минут я ничего не слышал... Это была шоковая
граната. Нас взяли тепленькими. Я таращил глаза, делая вид, что ослеплен
начисто, и видел, как солдаты в черной полевой форме собирают с пола
скорчившихся детей, вяжут им руки и выталкивают за дверь. Мне тоже связали
руки - за спиной, подхватили под локти и повели, направляя, к двери, к
лестнице - я думал, столкнут, нет - дали нащупать ступеньки и спуститься
нормально. Во дворе машины не было, солдаты брали детей за шкирки, как
котят, и вели к подворотне - той, через которую я не смог пройти ночью.
Мне вдруг показалось, что это: здоровенный солдат, и в каждой руке у него
по мальчишке - уже было, недавно... но потом сообразил, что это вспомнился
детдом. Решетчатые ворота были открыты, в них просовывалась задница
армейского крытого грузовика. Унтер-офицер, худой, как жердь, негр,
обшаривал всех с головы до ног, а два солдата, подхватывая мальчишек под
коленки, перебрасывали их через борт. Девочек унтер обшарил так же
равнодушно, как и ребят. Потом принялся за меня. Закончив, он вдруг двинул
меня кулаком в живот - я непроизвольно напрягся, и удар получился как по
доске. Зольдат? - спросил негр. Спортсмен, сказал я. Он ухмыльнулся и
что-то крикнул наверх, в машину, невидимым мне охранникам. Потом тем же
манером меня перебросили через борт. Через минуту за мной последовал
Герберт.
Сидеть можно было только на дне кузова. Кроме нас, взятых только что,
в машине было еще человек десять. Три автоматчика и офицер надзирали за
порядком. Через борт заглянул еще один офицер, что-то сказал - кажется,
по-португальски. Махнул рукой и исчез. Машина тронулась и свернула
направо.
- Он сказал, что на стадион заезжать не будем, - сказал Герберт.
Я кивнул.
- Вы поняли, что это значит? - с ужасом спросил он.
