высказался куда более определенно. Сказал, что его труп находился в воде
часов восемь - десять, после чего его выкинуло на берег. Из этого выте-
кает, что Армстронг утонул в ночь с 10-го на 11-е, и я сейчас обосную,
почему это так. Нам удалось установить, куда прибило труп: он застрял
между двумя камнями - на них обнаружились обрывки ткани, волосы и т.д.
Очевидно, труп выбросило туда приливом 11-го, часов около 11-ти утра.
Потом шторм утих - следующий прилив так высоко не поднимался.
Вы можете возразить, что Армстронг ухитрился убрать всех троих до то-
го, как утонул. Но имеется одно противоречие, мимо которого мы не можем
пройти. Линия прилива не доходила до того места, где мы обнаружили тело
Армстронга. Прилив так высоко не поднимался. К тому же он лежал, ру-
ки-ноги по швам, честь по чести, чего никогда бы не было, если б его
выбросил прилив. Из этого неоспоримо вытекает, что Армстронг умер не
последним.
Мейн перевел дух и продолжал:
- Отталкиваясь от этих фактов, пойдем дальше.
Итак, как обстояли дела на острове утром 11-го? Армстронг "исчез"
(утонул). Значит, в живых остались трое:
Ломбард, Блор и Вера Клейторн. Ломбард убит выстрелом из револьвера.
Его труп нашли рядом с телом Армстронга.
Веру Клейторн нашли повешенной в ее же комнате, Блор лежал на площад-
ке перед домом. Голова его была размозжена глыбой мрамора: есть все ос-
нования полагать, что она упала на него из окна сверху.
- Из какого окна? - встрепенулся Легг. - Чьей комнаты?
- Комнаты Веры Клейторн. А теперь, сэр, я остановлюсь на каждом из
этих случаев по отдельности. Начну с Филиппа Ломбарда. Предположим, что
он сбросил мраморную глыбу на Блора, затем подмешал девушке в питье нар-
котик и повесил се, после чего спустился к морю и застрелился там из ре-
вольвера. Но кто в таком случае взял его револьвер? Ведь револьвер мы
нашли в доме, на пороге комнаты Уоргрейва.
- Чьи отпечатки пальцев на нем обнаружились?
- Веры Клейторн.
- Но раз так, совершенно ясно, что...
- Понимаю, что вы хотите сказать, сэр. Совершенно ясно, что это Вера
Клейторн. Она застрелила Ломбарда, пришла в дом с револьвером, сбросила
на голову Блора мраморную глыбу, а затем повесилась. Это было бы вполне
возможно. К сиденью одного из стульев в ее комнате прилипли водоросли -
точь-в-точь такие же, какие обнаружены на подошвах ее туфель. Похоже,
что она встала на стул, накинула петлю на шею и оттолкнула стул.
Но и здесь есть одна загвоздка: если бы Вера оттолкнула стул, он ва-
лялся бы на полу. А стул стоял в ряд с другими стульями у стены. Значит,
его поднял и поставил к стене кто-то другой, уже после смерти Веры Клей-
торн.
Остается Блор. Но если вы скажете мне, что, убив Ломбарда и заставив
повеситься Веру, он вышел из дому и обрушил на себя мраморную глыбу,
дернув за предварительно привязанную к ней веревку или каким-либо иным
способом, я вам не поверю. Никто не совершает самоубийство подобным об-
разом, да и не такой человек был Блор. Нам ли не знать Блора: кого-кого,
а его в стремлении к высшей справедливости никак не заподозришь.
- Ваша правда, Мейн, - сказал Легг.
Инспектор продолжал:
- А раз так, сэр, значит, на острове должен был находиться еще
кто-то. Этот "кто-то", когда все было закончено, и навел порядок. Но где
он прятался все эти дни и куда скрылся? Жители Стиклхевна абсолютно уве-
рены, что никто не мог покинуть остров до прихода лодки. А в таком слу-
чае... - он запнулся.
- Что в таком случае? - спросил сэр Томас Легг.
Инспектор вздохнул. Покачал головой. Наклонился к помощнику комисса-
ра:
- В таком случае, кто же их убил? - спросил он.
РУКОПИСЬ, КОТОРУЮ ПЕРЕСЛАЛ В СКОТЛАНД-ЯРД КАПИТАН РЫБОЛОВЕЦКОГО СУДНА
"ЭММА ДЖЕЙН"
Еще в юности я понял, сколь противоречива моя натура. Прежде всего
скажу, что романтика пленяла меня всю жизнь. Романтический прием приклю-
ченческих романов, которыми я зачитывался в детстве: важный документ
бросают в море, предварительно запечатав его в бутылку, неизменно сохра-
нял для меня очарование. Сохраняет он его и сейчас - вот почему я и ре-
шил написать исповедь, запечатать ее в бутылку и доверить волнам. Один
шанс из ста, что мою исповедь найдут и тогда (возможно, я напрасно льщу
себя такой надеждой) доселе не разрешенная тайна Негритянского острова
будет раскрыта.
Но не только романтика пленяла меня. Я упивался, наблюдая гибель жи-
вых существ, наслаждался, убивая их. Мне нравилось истреблять садовых
вредителей...
Жажда убийств была ведома мне с детских лет. Вместе с ней во мне жило
глубоко противоположное, но мощное стремление к справедливости. Одна
мысль о том, что по моей вине может погибнуть не только невинный чело-
век, но даже животное, преисполняла меня ужасом. Я всегда жаждал тор-
жества справедливости.
Я думаю, что это объяснит человеку, разбирающемуся в психологии, во
всяком случае, почему я решил стать юристом, - при моем складе характера
это был закономерный выбор. Профессия юриста отвечала чуть не всем моим
стремлениям.
Преступление и наказание всегда привлекали меня.
Я с неизменным интересом читаю всевозможные детективы и криминальные
романы. Я нередко изобретал сложнейшие способы убийства - просто, чтобы
провести время.
Когда наконец я стал судьей, развилась и еще одна черта моего харак-
тера, до сих пор таившаяся под спудом.
Мне доставляло неизъяснимое наслаждение наблюдать, как жалкий прес-
тупник уже на скамье подсудимых пытается уйти от наказания, но чувству-
ет, что отмщение близится, что оно неотвратимо. Однако учтите: вид не-
винного на скамье подсудимых не доставлял мне удовольствия.
Два раза, если не больше, когда мне казалось, что обвиняемый невино-
вен, я прекращал дело: мне удавалось доказать присяжным, что тут нет
состава преступления. Однако благодаря распорядительности полицейских
большинство обвиняемых, привлекаемых по делам об убийстве, были действи-
тельно виновны.
Так обстояло дело и в случае с Эдвардом Ситоном.
Правда, его внешность и манеры производили обманчивое впечатление и
ему удалось расположить к себе присяжных. Однако улики, пусть и не слиш-
ком впечатляющие, зато несомненные, и мой судейский опыт убедили меня,
что он совершил преступление, в котором его обвиняли, а именно, убил по-
жилую женщину, злоупотребив ее доверием.
У меня сложилась репутация юриста, с легким сердцем посылающего людей
на виселицу, однако это более чем несправедливо. Мои напутствия присяж-
ным всегда отличали справедливость и беспристрастность. Вместе с тем я
не мог допустить, чтобы наиболее пылкие из адвокатов своими пылкими ре-
чами играли на чувствах присяжных. Я всегда обращал их внимание на имею-
щиеся в нашем распоряжении улики.
В последние годы я стал замечать перемены в своем характере: я поте-
рял контроль над собой - мне захотелось не только выносить приговор, но
и приводить его в исполнение. Захотелось - я буду откровенен - самому
совершить убийство. Я видел в этом жажду самовыражения, неотъемлемую
черту каждого художника. А я и был или, вернее, мог стать художником в
своей сфере - в сфере преступления! Я потерял власть над своим воображе-
нием, которое мне дотоле удавалось держать в узде: ведь в ином случае
оно препятствовало бы моей работе.
Мне было необходимо... просто необходимо совершить убийство! Причем
отнюдь не обыкновенное убийство. А небывалое, неслыханное, из ряда вон
выходящее убийство! Наверное, мое воображение осталось воображением под-
ростка. Меня манило ко всему театральному, эффектному! Манило к
убийству... Да, да, манило к убийству... Однако врожденное чувство спра-
ведливости, прошу вас мне поверить, останавливало меня, удерживало от
убийства. Я не мог допустить, чтобы пострадал невинный.
Мысль о возмездии осенила меня совершенно неожиданно - на нее меня
натолкнуло одно замечание, которое обронил в случайном разговоре некий
врач, рядовой врач-практик. Он заметил, что есть очень много преступле-
ний, недосягаемых для закона. И в качестве примера привел случай со сво-
ей пациенткой, старой женщиной, умершей незадолго до нашего разговора.
Он убежден, сказал мне врач, что пациентку погубили ее слуги, муж и же-
на, которые не дали ей вовремя предписанное лекарство и притом умышлен-
но, так как после смерти хозяйки должны были получить по завещанию из-
рядную сумму денег. Доказать их вину, объяснил мне врач, практически не-
возможно, и тем не менее он совершенно уверен в правоте своих слов. Он
добавил, что подобные случаи преднамеренного убийства отнюдь не ред-
кость, но привлечь за них по закону нельзя.
Этот разговор послужил отправной точкой. Мне вдруг открылся путь, по
которому я должен идти. Одного убийства мне мало, если убивать, так с
размахом, решил я.
Мне припомнилась детская считалка, считалка о десяти негритятах. Ког-
да мне было два года, мое воображение потрясла участь этих негритят,
число которых неумолимо, неизбежно сокращалось с каждым куплетом. Я
втайне занялся поисками преступников... Не стану подробно описывать, как
я осуществлял поиски, - это заняло бы слишком много места. Чуть не каж-
дый разговор, который у меня завязывался, я старался повернуть опреде-
ленным образом - и получал поразительные результаты. Истерто доктора
Армстронга я узнал, когда лежал в больнице, от ходившей за мной сестры;
ярая поборница трезвости, она всячески старалась убедить меня в пагуб-
ности злоупотребления спиртными напитками и в доказательство рассказала,
как при ней пьяный врач зарезал во время операции женщину. Невзначай за-
дав вопрос, в какой больнице она проходила практику, я вскоре выведал
все, что мне требовалось. И без всякого труда напал на след этого врача
и его пациентки.
Разговор двух словоохотливых ветеранов в моем клубе навел меня на
след генерала Макартура. Путешественник, только что возвратившийся с бе-
регов Амазонки, рассказа мне о том, как бесчинствовал в тех краях некий
Филипп Ломбард. Пышущая негодованием жена английского чиновника на
Мальорке рассказала мне историю высоконравственной пуританки Эмили Брент
и ее несчастной служанки. Антони Марстона я выбрал из большой группы лю-
дей, повинных в подобных преступлениях. Неслыханная черствость, полная
неспособность к состраданию, на мой взгляд, делали его фигурой, опасной
для общества и, следовательно, заслуживающей кары. Чго же касается быв-
шего инспектора Блора, то о его преступлении я, естественно, узнал от
моих коллег, которые горячо и без утайки обсуждали при мне дело Ландора.
Не могу передать, какой гнев оно вызвало у меня. Полицейский-слуга зако-
на и уже поэтому должен быть человеком безупречной нравственности. Ведь
каждое слово таких людей обладает большим весом хотя бы в силу того, что
они являются стражами порядка.
И наконец, я перейду к Вере Клейторн. Как-то, переплывая Атлантичес-
кий океан, я засиделся допоздна в салоне для курящих, компанию мне сос-
тавил красивый молодой человек Хьюго Хамилтон. Вид у него был донельзя
несчастный. Чтобы забыться, он усиленно налегал на выпивку. Видно было,
что ему просто необходимо излить душу. Не надеясь ничего выведать от не-
го, я чисто машинально завязал с ним привычный разговор. То, что я услы-
шал, бесконечно потрясло меня, я и сейчас помню каждое его слово...
- Вы совершенно правы, - сказал он. - Чтобы убить ближнего, необяза-
тельно подсыпать ему, скажем, мышьяк или столкнуть со скалы, вовсе нет.
- Он наклонился и, глядя мне в глаза, сказал: - Я знал одну - преступни-
цу. Очень хорошо знал... Да что там говорить, я даже любил ее. И, кажет-
ся, не разлюбил и теперь... Ужас, весь ужас в том, что она пошла на
преступление из-за меня... Я, конечно, об этом не догадывался. Женщины -
