запретил, а Мацей разрешил дать воды, сколько ему будет угодно, говоря,
что это вызовет перелом в болезни. Когда королю дали воды, Генрих заявил,
что снимает с себя всякую ответственность. Вскоре мы и сами заметили, что
положение короля становится все хуже и хуже. Король, немного придя в
сознание, требовал и торопил привезти его в Краков. Воевода любельский,
живущий по дороге, пригласил нас заехать к нему, чтобы отдохнуть, и мы
перенесли туда короля. Мацей продолжал утверждать, что перелом болезни
близок, что она скоро пройдет, и что король здоровым вернется в Краков.
Между тем, больной продолжал оставаться в том же положении; не было
заметно никакого улучшения. Мистер Генрих только пожимал плечами и не
вмешивался в лечение. Мы все потеряли головы. Мы пробыли у воеводы очень
мало, потому что больной велел нести себя в Краков. Воевода на коленях
выпросил мистера Генриха высказать свое мнение, и он посоветовал не
трогаться с места, но Мацей настаивал, что нужно исполнить желание
больного. И вот мы тронулись дальше. После долгих мытарств в холодную
осеннюю пору, вынужденные часто останавливаться в задымленных хатах, мы,
наконец, дотащились до Копживниц. Там в монастыре король мог отдохнуть со
всеми удобствами; там нашлись и лекарства, и все необходимое для больного.
Так как за время дороги лихорадка увеличилась, то мы остались на восемь
дней в монастыре. Король в это время несколько раз приходил в сознание,
беспокоился, торопил ехать и все спрашивал, не приехали ли уже в Краков.
Возможно, что следовало еще дольше остаться в монастыре, и это было бы
полезнее для короля, но Мацей начал торопить, чтобы скорее добраться до
Кракова, указывая на то, что он отвечает за больного, и что там у него
имеются свои лекарства и книги. И вот мы добрались до Оськи, - со вздохом
продолжал Кохан, - а оттуда я приехал сюда по приказанию короля, чтобы
предупредить о его болезни.
- Так ему лучше? - спросил взволнованный Вержинек.
- Мацей говорит, что состояние неплохое, Генрих молчит, но у него
такой убитый вид, словно его самого присудили к смерти... По его лицу и
упорному молчанию я сужу, что дело обстоит плохо. Подобно тому, как прежде
из-за воды, у них произошел спор, они в Оське сцепились из-за меда.
Король, чувствуя себя сильно ослабевшим, потребовал вина или старого меда.
Мистер Генрих, несмотря на то, что перестал вмешиваться в лечение, увидев,
что королю несут кубок с медом, всплеснул руками и пришел в бешенство. Он
кричал, что этот неуч убьет короля, если ему даст выпить мед. Мацей,
наперекор ему, велел исполнить желание короля и отнести ему кубок с
напитком. К сожалению, я должен признаться, что предсказание Генриха
оправдалось: жар у больного увеличился, а силы не прибавилось. Один Бог
знает, как его донесут до Кракова...
Закончив, Кохан грустно поник головой и глубоко задумался.
Вержинек стоял, сжав кулаки, и слезы медленно текли по его лицу.
- Нет! Нет! - внезапно прервал он наступившее молчание. - Этого не
может быть! Господь нас так не накажет... не допустит... король еще не так
стар... у него здоровый организм, и он преодолеет болезнь!
- Мы раньше тоже так полагали! - проговорил Рава. - Только в
последние дни нас охватила тревога. Болезнь страшно истощила и обессилила
его... а я Мацею не верю, хотя он продолжает уверять, что скоро наступит
перелом...
- А король, сам больной как себя чувствует? Что он говорит? - спросил
Вержинек, встревоженный.
Кохан, погруженный в какие-то грустные размышления, долго не отвечал.
- Мне бы не хотелось лишать вас надежды, - произнес он наконец, - но
король сильно изменился... Его прекрасное лицо похудело, в глазах горит
лихорадочный блеск... щеки красные, губы засохли... Он больше дремлет и
находится в забытьи, а когда просыпается, то не всегда сознает
действительность. Мистер Генрих видит в этом беспокойном сне плохой
признак, а Мацей говорит, что такой сон подкрепляет.
- Самый лучший врач - это Господь Бог! - воскликнул Вержинек. - В
Него я верю и на Него все надежды возлагаю. А эти оба врача не достойны
доверия. Если бы они что-нибудь знали, они не дали бы болезни усилиться.
Наступило молчание, прерываемое вздохами, вырывавшимися из их груди.
- Когда же прибудет король? - спросил Вержинек, который от волнения
не мог усидеть на месте и бессознательно то поднимался, то садился
обратно.
- Не знаю и ничего определенного сказать не могу, - ответил Рава. -
Его несут очень медленно, приходится часто останавливаться, чтобы дать ему
отдохнуть. Кто может знать, что еще может случиться в дороге?.. Знаю
только, что и больной, и врач, оба торопятся поскорее прибыть в Краков. Но
высокая температура не позволяет двигаться быстро, и...
В этот момент внезапно раскрылась дверь, и молодой юноша с красивым и
нежным лицом вбежал в комнату. Не поздоровавшись даже с Вержинеком, он
подбежал прямо к Раве и голосом, задыхающимся от волнения и быстрой
ходьбы, проговорил:
- Что с королем? Ради Бога, скажите, что случилось? Мы слышали, что с
ним произошло несчастье на охоте, но что все это прошло! Почему же вы его
оставили? Почему он сам не возвратился?
Кохан ничего не ответил.
- Скажи же, может быть, я к нему поеду! - воскликнул юноша. - Может
быть, он где-нибудь заболел? Ему не хуже? Говори же!
Он напрасно ждал ответа Кохана, который молча и упорно смотрел в пол.
Вержинек подошел к юноше и, ласково взяв его за руку, проговорил:
- Королю не лучше! Его несут сюда в носилках из Оськи... Рана не
зажила... У него сильный жар... Ему очень плохо, но нужно надеяться на
Бога...
Юноша заломил руки.
- Вам незачем ехать к нему, потому что вы ему ничем не поможете! -
проговорил Кохан. - Его, вероятно, скоро принесут в Краков... С ним
плохо...
- А врачи?
Кохан пожал плечами и ничего не ответил.
Юноша опустился на скамью и, поникнув головой, задумался. Лицо его за
эти несколько минут вытянулось, и он тихо прошептал:
- Что со мной станется в случае, Боже сохрани, несчастья?
- С вами? - подхватил Вержинек. - Скажите, со всеми нами и с
королевством... Это несчастье не только для вас одного... С его смертью
все лишаться отца...
Не успел Вержинек проговорить эти слова, как в сенях послышались
громкие голоса и быстрые шаги. Слышно было, как добивались и требовали
быть впущенными, а сторож не позволял войти. Голоса доносились все громче
и громче.
Известие о болезни короля, о приезде Кохана быстро распространилось
по столице. Все устремились к Вержинеку, чтобы узнать о здоровье короля, и
вокруг дома собралась большая толпа.
Ксендз Сухвильк, которого привратник не мог не пропустить, вошел в
дом, и вслед за ним туда ворвалось несколько мещан и придворных слуг.
На пороге раздался крик:
- Король! Король!
Кохан встало, увидев ксендза Яна, приближающегося к нему с
озабоченным лицом. Все окружили Кохана, и наступила тишина, так как все
желали узнать подробности. Многие уже и раньше слышали о болезни короля,
но некоторые не верили, другие не придавали этим слухам значения, считая
их преувеличенными, не допуская, что ушибы при падении с лошади могли быть
опасными для такого сильного и выносливого организма, как у Казимира.
Ради ксендза Сухвилька Кохан должен был повторить рассказ со всеми
подробностями.
Все слушали с напряженным вниманием, и несколько раз восклицания и
тихий плач смешивались с его рассказом. Будущее без этого короля,
неуверенность в судьбе Польши, которой будет управлять чужеземец-монарх
всех очень пугали... Зловещие предчувствия овладели всеми, и рассказ
Кохана вовсе их не успокоил.
- Я - не врач, - проговорил ксендз Сухвильк, - но мне кажется, что не
следовало позволить лечить больного двум врачам, которые не могут придти к
соглашению друг с другом. Я знаю мистера Генриха, как человека серьезного,
ученого, а Мацея, как добряка, увлекающегося... Почему не слушались
Генриха?
Кохан ничего не ответил.
В этот момент юноша, сидевший в задумчивости на скамье, поднялся,
подошел к Сухвильку и, поцеловав его руку, тихо проговорил:
- Отец мой, не забудьте о нас...
Это был Ян Багута, сын от Рокичаны, лицом, а отчасти и темпераментом,
похожий на короля. Наследство, полученное им от матери, он успел уже
растратить, и Казимир не особенно его любил.
Ксендз Сухвильк довольно холодно ему ответил:
Мне кажется, что с королем еще не так плохо, чтобы потерять всю
надежду.
- Сохрани Боже! - раздались голоса присутствующих.
- Лишь бы он добрался до Кракова, - проговорил один из них, - здесь
ведь столько хороших врачей.
- Нужно слушаться мистера Генриха, - произнес Сухвильк, - он учился в
школе, из которой вышли знаменитые доктора.
Некоторые задавали еще разные вопросы Кохану, но он неохотно отвечал
и, взяв шапку со стола, попрощался с хозяином и вышел вслед за Сухвильком.
Понемногу начали расходиться и остальные, и вскоре Вержинек остался один.
Хотя уже был поздний час, однако он и не думал об отдыхе.
В Кракове с нетерпением ожидали прибытия короля. Ежедневно приезжали
послы, которых задерживали на улицах и расспрашивали о больном монархе. К
сожалению, получаемые известия были не радостные: силы постепенно
оставляли короля, он почти все время находился в бессознательном состоянии
и, когда просыпался, спрашивал, скоро ли они буду в Кракове. Он помнил,
что Мацей обещал ему с приездом в Краков полное исцеление.
Многие не хотели мириться с мыслью, что все надежды на выздоровление
потеряны. Им не верилось, чтобы тот, от которого зависела жизнь десятков
тысяч людей, которых он поддерживал, вдруг так неожиданно был бы вырван из
их среды.
Наконец, тринадцатого октября пришло известие, что король в этот день
прибудет в столицу.
Несмотря на проливной дождь, улицы в этот день были переполнены...
Все высыпали на встречу короля. К вечеру показались экипажи и всадники;
шестеро человек несло на руках носилки, закрытые со всех сторон, и
чередовались с другими, сменявшими их; рядом с носилками шли врачи с
опущенными головами, придворные и слуги. Царствовала гробовая тишина и
молчание, и это шествие было похоже на похоронное. Люди, глядя на эти
черные носилки, на которых лежало обессиленное, истощенное тело их
любимого пана, сдерживали рыдания и безмолвно вытирали льющиеся из глаз
слезы. Вид печальных, грустных лиц людей, участвующих в шествии, говорил
им о страданиях больного, свидетелями которых они были. Толпа сопровождала
носилки до самого замка и разошлась, когда замкнули ворота вслед за
внесенным во двор страдальцем...
В городе циркулировали самые разноречивые слухи. Одни утверждали, что
король по возвращении пришел в сознание, чувствует себя лучше, и явилась
надежа на выздоровление, другие уверяли, что Казимир никого не узнает, и
что окружающие со слезами на глазах ожидают с минуты на минуту его
кончины.
Известно было, что король обещал передать престол Людовику, королю
Венгрии, но неизвестна была его воля относительно принадлежавшего ему
движимого и недвижимого имущества.
От первой и последней жены оставались дочери; кроме того от Ракичаны
- сын Ян Богута, которого мы видели у Вержинека, и от Эсфири - сын Немир -
старший сын Полка умер - и две дочери. Будущее всех их надо было
обеспечить. Между тем, духовенство начало громко высказываться о том, что
дети Эсфири и Рокичаны, как незаконные, никаких прав на наследство не
имеют. Хотели уничтожить все воспоминания об этих несчастных любовных
