как ограбили Немчина, который пешком приплелся в Познань, и о возможности
убийства Паноши. Бенко этому верить не хотел и послал другого своего
любимца Вроциша разузнать обо всем.
Последний, приехав на место происшествия, узнал, что там
действительно было произведено нападение, был убит человек, которого
похоронили в яме, вырытой у опушки леса, прикрыв могилу ветвями и сучьями.
Чтобы убедиться в том, действительно ли убитый человек был Паношей,
не оставалось другого средства, как вырыть могилу. Хотя тело могло уже
разложиться, но Вроциш мог бы узнать Паношу, потому что, когда-то купаясь
с ним, заметил на его левой ноге шесть пальцев. Открыв могилу, увидели
труп, изувеченный до неузнаваемости, но левая нога оказалась в целости, и
не оставалось никакого сомнения, что убит именно Паноша, а не кто-либо
другой.
Когда Вроциш возвратился с этим печальным известием, то близкие
воеводы, зная о его привязанности к Паноше, медленно и осторожно
подготовили его к известию об ужасной смерти преданного слуги.
Старый Бенко вначале расплакался, а затем поклялся отомстить за него.
По распоряжению, данному воеводой, начали усиленно готовиться к облаве на
Борковича; так как рана на ноге Бенко уже зажила, то он, не желая никому
доверить командование отрядом, решил поехать сам. Маруся, перед которой он
не скрыл своего намерения, опасаясь за его жизнь, на коленях умоляла его
отказаться от такого шага, столь опасного в его возрасте. Бенко не обращал
внимания на ее просьбы, предполагая, что они вызваны не столько
заботливостью о нем, сколько ее привязанностью к племяннику.
Почти все было готово к отъезду, но Бенко, несмотря на то, что
торопил и ворчал, откладывал его со дня на день; возможно, что он, остывши
от гнева и обиды, отказался бы совершенно от своего намерения, если бы к
нему не явился услужливый дворянин Зглич, передавший ему о том, что
Боркович поклялся его убить. Зглич служил на два фронта и был то на
стороне старосты, то на стороне воеводы, смотря по тому, к кому он в
данный момент был больше расположен. В последнее время ему стало жаль
воеводу, и он его предостерег.
Бенко, услышав это, от гнева почувствовал прилив сил и словно
помолодел. Он послал разузнать, где находится Мацек, и твердо решил
отправиться прямо в Козьмин.
Бедная Маруся, страдавшая вдвойне за племянника и за мужа,
трепетавшая даже больше за мужа, который не мог сравниться с Борковичем ни
по силе, ни по ловкости, совсем потеряла голову, плакала, молилась и,
наконец, от огорчения опасно заболела.
Бенко, любивший свою подругу жизни, вынужден был отложить свой поход
против племянника, так как вскоре пришлось вызвать к Марусе не только
врача, но и ксендза.
На своем смертном одре умирающая Маруся, собирая остаток последних
сил, заклинала мужа не вмешиваться в дело Мацека, а передать его
Вержбенте.
Старик успокаивал ее, бормотал что-то неясное, неопределенное, однако
ничего ей не обещал, так как считал своей обязанностью исполнить то, что
уже раз решено. Все знали о происшедшем между ними и об их взаимных
угрозах, и старик находил, что уступить - значит себя опозорить.
Жена воеводы умерла. Бенко устроил ей торжественные похороны и
несколько дней оплакивал ее; затем, пригласив к себе капеллана и
познанского канцлера, составил духовное завещание, записав все двоюродным
братьям, а одно из имений должно было перейти во владение познанского
костела с тем, чтобы ксендзы там молились за упокой души его жены и его
собственной. Покончив со всеми распоряжениями на случай смерти, воевода
снова начал готовиться к выступлению против Борковича.
Прошло немало времени, а Мацек не унимался, и ежедневно поступали на
него жалобы. Ходили о нем слухи, что он по-прежнему разъезжает по
Великопольше, чинит собственный суд и расправу со всеми врагами, нападая
на них на проезжих дорогах или делая набеги на имения, и безнаказанно
совершает всякие насилия.
Между тем воеводе понадобилось побывать в своих отдаленных имениях, и
он, отложив расправу с племянником до первого благоприятного для этого
момента, отправился туда в сопровождении небольшой охраны. С ним было
человек двадцать вооруженных людей на конях, сам же он не мог более
совершать таких длинных поездок верхом и ехал в закрытом возке. Бенко и не
думал скрывать о своей поездке и открыто готовился к ней, так что за два
дня до его отъезда из Познани она была всем известна. Когда его
предостерегали об опасности встретиться с Борковичем, он смеялся, будучи
уверен, что Мацек при всей своей дерзости не посмеет поднять руку на него.
Перед самым отъездом Вержбента, приехавший попрощаться с ним и
увидевший малочисленность сопровождавшего его отряда и слабое вооружение,
счел своей обязанностью напомнить воеводе о возможности встречи со
старостой.
Бенко с самоуверенностью расхохотался.
- Я его на этот раз искать не стану, - сказал он, - а он, уверяю вас,
лишь только услышит обо мне, скорее удерет, нежели нападет на меня. Ведь
он знает, что со мною шутки плохи!
Вержбента хотел еще что-то прибавить, но воевода не дал ему больше
говорить и, попрощавшись с ним, тронулся в путь. Первый день путешествия
прошел благополучно, и по дороге не было заметно ничего подозрительного,
что могло бы обеспокоить. На расстоянии около пяти миль от Познани заранее
был приготовлен ночлег. Еще засветло отряд прибыл в деревню, расположенную
у опушки леса, и подъехал к избе, находившейся на самом конце деревни и
принадлежавшей очень зажиточному крестьянину, который ее уступил воеводе.
Бенко рано лег спать, чтобы отдохнуть, и на следующий день на рассвете
поехал дальше; челядь же, разложив костер, варила ужин. Вдруг из леса
выскочил многочисленный отряд всадников, с криком и визгом направившийся
прямо к избе. Люди воеводы, застигнутые врасплох, были обезоружены, а
Мацек, взломав дверь избы, вбежал в нее, размахивая обнаженным мечом и с
криком: - Где эта старая рухлядь, которая хотела меня заключить в тюрьму?
Бенко схватил лежавшую возле ложа обнаженную саблю, которую он
всегда, по привычке, оставшейся у него с молодых лет, клал рядом с собою
раньше, чем лечь спать, и, став посреди комнаты, начал защищаться. Начался
неравный бой: с одной стороны была молодость, сила, вооружение, с другой -
слабый старик, сорвавшийся с постели в одной рубашке. Удары воеводы не
наносили никакого вреда противнику, так как они падали на грудь, покрытую
кольчугой; после каждого удара Мацека кровь струилась по телу старика.
Вынужденный отступить, старик поскользнулся на собственной крови и упал на
землю, а озверевший Боркович, безо всякого сострадания к лежащему
беззащитному старику с такой яростью вонзил ему в грудь меч, что тот тут
же и скончался.
Часть людей воеводы уже в первый момент была схвачена и повязана,
остальные, успевшие схватить оружие, хотели было защищаться до крайности,
но, увидев убитого пана, так переполошились и потеряли головы, что
побросали оружие и разбежались.
Челядь Борковича тотчас же набросилась на возы и разграбила все, что
они везли с собою, а сам староста, упиваясь своей победой, тотчас же уехал
в Козьмин, со злорадством и с угрозами повторяя, что такая же участь
постигнет всех его врагов.
Убийство было совершено явно и в присутствии многих свидетелей, так
что скрыть его не было никакой возможности.
Возвратившись к себе, Боркович громогласно рассказал, что, будучи
вызван к воеводе, который угрожал ему смертью, он, защищая свою жизнь в
произошедшей между ними борьбе, убил его.
Всякий, знавший Мацека, прекрасно догадывался о том, что произошло в
действительности, но ни у кого не хватало мужества, чтобы обвинить его в
предумышленном убийстве. Он словно вырос в глазах людей, и его пуще
прежнего стали бояться; среди его противников произошел переполох.
Вержбента, узнав о смерти своего приятеля, немедленно поехал на место
преступления, чтобы забрать его тело, и послал гонца в Краков с донесением
о совершенном злодеянии и о том, кто его совершил. Король очень любил
старого Бенко, и надо было полагать, что он не даст пощады Борковичу, и
что наказание будет самое строгое, потому что он поднял руку на старика,
да к тому еще и дядю.
Вся родня воеводы обратилась к королю, прося его суда. Боркович,
казалось, вовсе не был смущен и был подготовлен к тому, что король его
потребует к себе. Он находил, что еще не пробил час, чтобы открыто
выступить против королевской власти, и громогласно говорил, что поедет в
Краков, если его вызовут туда, и сам представит свое дело Казимиру.
Друзья старосты и его сподвижники советовали ему уклониться от
поездки к королю и пророчили плохой исход, но Мацек дерзко и самоуверенно
хвастался тем, что выиграет свое дело, и готовился к дороге.
Наконец, из Кракова прибыл судебный чиновник, приказавший Борковичу
от имени короля немедленно ехать к нему на суд. Староста преспокойно, даже
смеясь, выслушал переданное ему приказание, велел накормить, напоить
прибывшего посла и готовиться к дороге.
Так как всем известно было, что в нападении на воеводу принимали
участие брат и сын Борковичи, то и они были привлечены к ответственности и
вызваны на королевский суд.
Ясько из Чача струсил и сбежал; сыну же, желавшему с ним ехать, Мацек
не разрешил сопровождать себя. Он был у него единственный, и староста не
хотел подвергать его жизнь опасности, хотя за свою собственную не боялся.
Посвистывая, распевая песни, подшучивая над встревоженными, уверенный
в себе, отважный, каким его никогда еще не видели, староста тронулся в
путь; его друзья не понимали, на что он надеется, но его поведение
придавало им бодрость, поддерживало их дух, и они от него не отреклись.
- Мацек молодец, - говорили они, - он в себе уверен, и с ним ничего
не станется.
Король, узнав об убийстве воеводы Бенко, был сильно возмущен против
убийцы. Совершенное злодеяние переполнило чашу. И без того со всех сторон
предостерегали короля и единогласно обвиняли Борковича в преступных
замыслах, и, казалось, что теперь ему уже не миновать строгого наказания.
Но это могло казаться лишь людям, не знавшим близко Казимира, в
характере которого было противиться тому, к чему его старались насильно
склонить. Он не придерживался поговорки: "глас народа - глас Божий", так
как все обвинения, до сих пор возведенные на Борковича, ничем не были
доказаны; смелость, мужество и энергия его скорее говорили в его пользу,
чем против. Такие люди нужны были королю, и поэтому он держал его в
должности старосты.
Казимир, приказав вызвать Борковича, полагал, что если последний не
станет скрываться, сам лично явится на суд с повинной, то он не может быть
настолько виновен, насколько его обвиняет общественная молва.
Все предсказывали, что Мацек не приедет. Между тем, вопреки всем
предсказаниям, Боркович в один прекрасный день торжественно въехал в
столицу в сопровождении своей свиты и остановился в гостинице на площади.
Удивление, вызванное его появлением, было неимоверное. Вначале люди не
хотели верить своим глазам. Любопытство всех было в высшей степени
возбуждено. В тот же день, не пренебрегая никаким средством для защиты,
Боркович вечером отправился к Вержинеку. Дерзкий разбойник, когда
обстоятельства этого требовали, умел показать себя благородным,
мужественным рыцарем и с помощью красноречия черное сделать белым, если
