приказание исполняю, - говорил ксендз. - Вероятно, пославший меня желает
вам добра и занимает высокое общественное положение. Мне велено
предостеречь вас, что к королю поступили новые жалобы. Вы обвинены. Ваш
дядя, воевода, принужден будет вас арестовать и посадить в тюрьму.
Боркович вскочил со своего ложа.
- Меня? Арестовать? Меня в тюрьму посадить? - громко крикнул он. -
Вероятно, старик рехнулся! Он меня!..
Староста подскочил к духовному, настойчиво домогаясь от него
подробного объяснения.
- Делайте со мной, что хотите, - спокойно ответил ксендз, - но я вам
не скажу больше, чем мне поручено.
- Кем? - отозвался Мацек.
Ксендз молча качал головой.
- Быть не может, чтобы этому немощному глупцу захотелось того, что
ему не по силам! - воскликнул Мацек. - Меня хотят лишь напугать, разогнать
верных мне людей; хотят меня заставить убежать, чтобы я потерял все то,
над чем я столько лет трудился. Это измена! Это подвох!
- Понимайте, как хотите, - произнес ксендз, - я знаю лишь то, что мне
приказано передать, и я вам это говорю. Воевода решил лишить вас свободы.
Как будто, даже уже сделано об этом распоряжение. Вам следует принять все
меры предосторожности и не ездить без сопровождения сильной охраны, а
самое главное, как можно скорее оправдаться перед воеводой и в Кракове.
- Не поеду я к этому старому хрычу! - воскликнул Мацек. - Между нами
обоими все окончено, и соглашения не может быть, а в Кракове я два раза
был и только что оттуда возвратился. И туда я не поеду! Это все сказки,
какие-то вымышленные опасения; но ты, кутейник, услугами которого
воспользовались, скажи мне сию минуту, кто тебя послал?
Поддавшись овладевшему им гневу, он прибавил:
- Говори же, если хочешь остаться живым...
Духовный не испугался; он лишь вздохнул и после некоторого молчания
спокойно ответил.
- Вы меня хоть убейте, а я больше ничего не могу сказать.
Хладнокровие, с каким были произнесены эти слова, до того возмутили
Борковича, что он подскочил к дверям и начал звать брата. Тот немедленно
прибежал. Мацек, дрожа от гнева, в нескольких словах объяснил ему в чем
дело. Оба напали на ксендза, поднявшегося со скамьи и молча стоявшего со
скрещенными на груди руками и с опущенной головой.
Дерзость Ясько, брата старосты, дошла до того, что он, не обращая
внимания на духовный сан, схватил старика за плечи и, угрожая ему, начал
его так трясти, что бедняжка еле на ногах держался.
Но и это не помогло. Ксендз, возмущенный подобным обращением, не
пожелал с ним разговаривать, ограничившись словом:
- Не могу.
Мацек, такой же невоздержанный, как и брат, тоже начал дергать
ксендза за платье, и они оба кричали, ругали и всячески поносили
несчастного старца, требуя от него назвать того, кто его послал.
Но все это не помогло и, наконец, Мацек первый опомнился.
- Надо его оставить в покое! - воскликнул он. - Его счастье, что я не
хочу ссориться с духовной властью, а то я иначе поступил бы с ним!
Ксендз стоял неподвижно и лишь после некоторого молчания произнес:
- Хотите послушаться предостережения - хорошо. Нет - поступайте, как
найдете лучшим. Вы подозреваете измену. Я и не думаю защищаться. Ни один
капеллан не согласился бы служить для этого орудием.
Мацек запальчиво проговорил:
- Если ты сам не изменник, то ты послан изменником. Воевода должен
меня бояться, но не я его. Я не испугаюсь этого дряхлого, полуживого
старика.
- Тем лучше для вас, если вы не боитесь, - возразил ксендз, собираясь
уйти.
Ему загородили дорогу. Ясько переменил тактику и хотел его подкупить,
обещая ему стог сена и несколько возов овса, если он назовет пославшего
его.
В ответ на это ксендз лишь иронично улыбнулся.
Боркович пообещал сделать вклад в костел, но и это не подействовало.
Тем временем стало поздно; гости из большой комнаты начали
расходиться, чтобы лечь спать в предназначенных комнатах; нельзя было
дольше насильно задерживать ксендза, и оба брата, оставшись вдвоем
принялись совещаться, как поступить.
Мацек настаивал на своем предположении, что посланное ему
предостережение - это хитрый прием, чтобы его напугать и лишить смелости.
У Ясько явилась иная мысль.
- Воевода сердит на тебя, - произнес он, - он твоих сил не знает, но
в своих уверен; он всегда был недальновиден, а теперь окончательно лишился
ума. Кто его знает? Может быть, он в самом деле решился арестовать тебя, а
Маруся из сожаления к тебе послала предупредить.
Мацек задумался. Верная догадка брата поколебала его собственные
предположения. Так как в Познани и даже при дворе воеводы у него имелись
преданные ему люди, то он отправил в город в ту же ночь двух верных слуг
на разведку.
Хотя Мацек уверял, что нет никаких причин опасаться, однако Ясько
распорядился, чтобы в доме были приняты все меры предосторожности.
Расставили стражу, вооружили челядь, и хотя старались перед прибывающими
гостями высказать непринужденность и прежнюю смелость, опасаясь вызвать
среди них переполох, однако все время были настороже.
Мацек, намеревавшийся еще до посещения ксендза уехать в Козьмин,
отложил свой отъезд до получения известий. Он не сомневался в том, что
посланные им шпионы привезут разъяснения полученного им предостережения.
Лишь через два дня возвратился один из них; ему удалось узнать только
то, что воевода куда-то послал своего любимца Паношу с каким-то
таинственным поручением. Он тоже слышал, что воевода стянул лучшие
вооруженные силы, и это было подозрительно.
Боркович насупился.
Возвратившийся второй посол подтвердил известия, привезенные первым,
а также передал разные мелкие сплетни о происходящем при дворе воеводы, о
том, что Бенко втайне от всех часто совещается с Вержбентой и т.п. Все это
указывало на то, что воевода готовится к какому-то решительному шагу.
Привезенные известия придали совершенно иную окраску предостережению,
переданному через ксендза, который вторично сам не явился, а лицу,
посланному им, Ясько указал на дверь. Мацек начал соглашаться с
предложением брата.
Раньше, чем уехать в Козьмин, он послал своих шпионов во что бы то ни
стало разузнать, куда послан Паноша, потому что начал опасаться. Но на
след Паноши не легко было напасть, и прошла неделя, а никто ничего не смог
узнать.
Боркович был взбешен на своих послов, грозил им наказанием и тюрьмой;
он никого не щадил, и своих слуг - будь это дворяне, мещане, крестьяне -
одинаково наказывал, не останавливаясь перед убийством, готовый всегда
заплатить причитающийся за их голову штраф.
Потеряв терпение, он уже совсем было собрался в сопровождении
многочисленной вооруженной стражи уехать в Козьмин, как вдруг один из
посланных им, на которого он меньше всего рассчитывал, некий Глупый Дысь
(так его называли) принес известие, что Паноша, переодетый до
неузнаваемости, в простой сермяге, уже около недели живет на постоялом
дворе на проезжей дороге недалеко от Чача и оттуда ежедневно делает
какие-то экскурсии, и как будто бы даже несколько раз доходил до Чача.
Получив это известие вечером, Мацек с братом и с двумя десятками
вооруженных людей направились к постоялому двору, чтобы его окружить.
Боркович торопил людей и от нетерпения рвал и метал. Размахивая
мечом, он кричал:
- Если вы дадите этому русину ускользнуть, то я вам лбы расквашу!
Заезжий дом, куда они направились, находился около леса, на
перекрестке двух главных дорог, ведущих в Познань. Он ночью всегда был
переполнен проезжими, останавливавшимися на ночлег, но Боркович их не
опасался.
Когда они подъехали к дому, огни в нем были потушены, и казалось, что
все объято сном. Окружив дом и конюшни со всех сторон, староста начал
ломиться в главные ворота, требуя, чтобы его впустили. Так как в те
времена часто происходили грабежи и нападения, в особенности на купцов, а
в сараях стояло много возов с товарами, то между проезжими произошел
большой переполох, и все начали готовиться к защите. Боркович приказал
зажечь факелы, тщательно обыскать дом и все пристройки и никого не
выпускать.
Первым попался в руки старосты какой-то купец из Кракова, родом
немец, по прозванию Немчин, имевший магазин в предместьи столицы и
рассылавший разные товары во все другие города.
Мацек и его слуги имели привычку не выпускать из рук попавшуюся им
добычу. Хотя Немчин показал им бумагу с печатями, в которой сказано было,
что ему разрешается развозить товары и торговать ими, они бумагу
разорвали, растоптали ее ногами и в мгновение ока разграбили возы с
товаром; даже хороших, статных лошадей у него забрали, и он рад был живым
уйти из их рук.
Другие проезжие, знавшие Борковича понаслышке, старались дать выкуп.
Паношу долгое время не могли найти, несмотря на то, что искусные сыщики
старосты, не обращая внимания на то, что своими горящими факелами могли
поджечь дом и превратить его в пепел, везде усердно искали. Собирались
было уже ехать обратно, как вдруг один из людей Борковича, влезший на
чердак, наткнулся там на Паношу, который его пронзил мечом. Раненый, падая
на землю и испуская последний дух, своим криком привлек внимание
остальных. Они бросились на чердак и стащили оттуда Паношу, защищавшегося,
как лев, и ударами сабли искалечившего многих из них. Внизу на него напали
оба брата Борковича, и он даже Яська ранил, но в конце концов, получив
смертельную рану в шею, пал мертвым.
При свете факелов осмотрели труп и убедились, что убит действительно
тот, кого искали. Мацек очень обрадовался, потому что находка
скрывающегося Паноши явно доказывала, что воевода в действительности
что-то против него задумал, и что полученное им предостережение не было
хитрым подвохом.
Приказав хозяину постоялого двора напоить и накормить своих храбрых
слуг, он сам вместе с братом возвратился в Чач.
Лишь только они вернулись домой, а это было на рассвете, оба уселись
за стол и принялись подкреплять свои силы, так как оба, а в особенности
Мацек, любили хорошо поесть и выпить. Они всю дорогу ехали молча, и первые
слова, которые староста произнес за столом, были:
- Пускай же теперь пан воевода бережет свои кости и не выходит из
своей берлоги, потому что, раньше чем он меня схватит, убью на страх
другим. Клянусь именем Бога, на помощь которого надеюсь!
Он не колебался взывать к Божьей помощи, когда шел убивать людей и
проливать их кровь, потому что по-своему был религиозен, молился и, чтобы
искупить грехи, делал вклады в костелы.
- Я этого вовсе не думаю скрывать, - прибавил он, - наоборот, я
громогласно всякому скажу, что воевода от меня не уйдет! Он хотел меня
засадить в тюрьму, но не доживет он до этого, а раньше предстанет на суд
Всевышнего. Если кто мне войну объявляет, будь он мне не только дядей, но
хоть бы и родным отцом, я ему навеки рот закрою.
Говоря эти слова, он с такой силой ударил кулаком по столу, что
стоявшая на нем посуда задрожала и зазвенела.
Мацек принялся есть, а брат и сын не защищали Бенко, заранее зная,
что все их усилия успокоить Мацека, отговорить от его намерения и
заставить одуматься не приведут ни к чему.
Тем временем в Познани воевода, веривший в ловкость и ум Паноши, с
нетерпением ждал его возвращения.
Несколько раз на дню Бенко спрашивал, нет ли каких-нибудь известий о
нем, и вот однажды кто-то рассказал о нападении на постоялый двор, о том,
