придворных обычаев. Ксендзы были в отчаянии, потому что ее с трудом
научили правильному крестному знамению. Возможно, что король полюбил бы
ее, но чтобы приспособиться к ней ему нужно было превратиться в дикаря, а
этого он не мог. Хоть бы она ему сына родила, а то дочку.
Добек нетерпеливо прервал его.
- Если хочешь разговаривать, то лучше расскажи мне эту несчастную
историю. Я ее хорошо не знаю.
- Припоминать старую беду и печаль, - отозвался Кохан после
размышления, - это все равно, что бредить зажившую рану. Но раз зашла речь
об этом, то я расскажу. Я там был вместе с ним. Мы в то время ездили по
распоряжению нашего старого пана в Вышеград к Кароберту и к жене его,
королеве Елизавете. Вы у этих французов никогда не были?! Такой двор, как
у них, на всем свете найти трудно. После нашего он казался раем. Роскошь,
веселье, пение, музыка, изящество, блеск, а нравы особенные, французские и
итальянские. Там собрались из всех стран фокусники, певцы, ремесленники, а
одежда их была из парчи или из шелка.
Когда во время праздников выступала королевская чета, то говорили,
что даже при дворе императора пышнее не может быть. Там слышны были все
языки, начиная с венгерского, которому я никогда не мог научиться, и
французский, и итальянский, и немецкий, и латинский. А так как королева,
сестра нашего пана, очень любила забавы, танцы, музыку, турниры, то
ежедневно было на что глядеть и чем развлекаться. Она приложила все
старания для того, чтобы устроить брату, которого она очень любила, пышный
прием, так что не был ни минуты отдыха. Банкеты следовали за банкетами,
танцы, пение, разные игры, охота, турниры - весь день проходил в
развлечениях. При дворе были и венгерки, и итальянки, и прямо глаза
разбегались; я бы даже сказал, что они красивы, как ангелы, но они, к
сожалению, не были похожи на ангелов. Пригожие девушки, каких у нас не
видно, и если которая взглядом обдаст, то словно огнем обожжет. Казалось,
что кровь кипит в этих язычницах... Страшно было! Дрожь пробегала по телу!
А если одну из них, бывало, пригласишь танцевать, то совсем голову
теряешь... Пиршества продолжались больше недели, и мы это время провели,
как в раю.
Среди девушек, окружавших королеву, самой красивой была Клара, дочь
служащего Кароберта Фелецина Амадея. О нем говорили, что он начал с
малого, служил вначале в имении Мацька из Тренича Семиградского, от
которого перешел к Кароберту. Девушка достойна была даже называться
королевой: белое, как снег, лицо, черные глаза, вьющиеся волосы, чудная
фигура, гордое величие придавало ей красоту. Зато отец имел страшный вид и
выглядел, как разбойник, Высокого роста, как дубина, неуклюжий,
косоглазый, с хриплым голосом, если, бывало, заговорит, то мороз по коже
проходил. В нем было что-то дикое, как будто он только что вышел из леса.
Он отталкивал от себя своей гордостью, потому что он, хоть и простой хлоп,
но он и короля еле удостаивал кивком головы. Встретиться с ним вечером на
проезжей дороге было рискованно даже для самого храброго. Но король любил
этого медведя, потому что он своей сильной рукой поддерживал порядок при
дворе. Во время танцев я заметил, что Клара очень понравилась нашему
королевичу. Однажды вечером, когда мы с ним возвращались в наши комнаты на
отдых, я завел с ним разговор о ней; он ничего не ответил и рассмеялся. На
следующий день он сам заговорил и сказал:
- Лакомый кусочек.
Перед моими глазами мысленно предстал верзила-отец с косыми глазами,
и я королевичу ответил:
- Приглядитесь только к этому старому дьяволу, и с вас спадут чары
его дочери.
Пан обратил мои слова в шутку.
Королева Елизавета была довольна тем, что может хорошо принять своего
брата и угостить его; заметив, что он глаз не спускал с Клары, она начала
его преследовать. Он не отрицал, что Клара ему приглянулась.
- Я в жизни не видел более красивой девушки, - сказал он.
Поэтому Клару постоянно выбирали королевичу для танцев и отводили ей
место при столе рядом с ним для того, чтобы он мог вдоволь наглядеться на
нее. Он часто рассказывал мне о ней и жаловался:
- Она, как каменное изваяние, - говорил он, - чем больше я стараюсь
заслужить ее любовь, тем она строже. Она не хочет принять никакого
подарка, а если вынуждена промолвить слово, то словно грудь пронзает
острым железом...
Через несколько дней королевич заболел. Ксендз итальянцев, доктор
короля, велел ему день или два отдохнуть в постели. Заботливая королева,
несмотря на протест брата, заставила его лежать, а чтобы ему не было
скучно, она все время оставалась при нем. По вечерам она приводила с собой
придворных фрейлин, и они играли на цитре и пели. Каждый раз, отправляясь
к королевичу, она приказывала Кларе сопровождать себя. Во время этих
посещений нас, как лишних, высылали из комнаты, якобы для того, чтобы
развлечься с королевскими придворными.
На третий день болезни, когда я поздно вечером возвращался к
королевичу и был недалеко от двери, она внезапно раскрылась и из его
комнаты, как обезумевшая, выбежала Клара с распущенными волосами, бледная,
заплаканная, и, не заметив меня, проскользнули мимо и скрылась.
Меня обуял страх, но полагая, что королева находится у своего брата,
я остановился у порога в ожидании. Вдруг я слышу зов моего пана. Я вхожу и
застаю его одного в постели, гневного, сумрачного, чем-то обеспокоенного.
- Приготовь все к завтрашнему дню к отъезду! - воскликнул он, увидев
меня.
Я хотел завести разговор, чтобы что-нибудь узнать, но он велел мне
молчать. На следующий день, несмотря на то, что мы предполагали остаться
там дольше, и несмотря на все просьбы короля и королевы, Казимир торопился
как можно скорее сбежать оттуда... Зная его хорошо, я уже и не пробовал
узнать что-нибудь от него. Он был молчалив, нахмурен и нетерпелив. Из
Вышеграда мы выехали впотьмах, как будто нам нужно было спешно попасть в
Краков, но остальной путь шел медленно и с частыми остановками для отдыха.
Это было в мае, как теперь; весна была чудная. Дорога не была бы
скучной, если бы наш пан не был сумрачен и безмолвен. Мы были уже вблизи
нашей границы и собирались расположиться на ночлег, вдруг вижу, как нас
нагоняет на тройке молодой Януш, придворный королевы Елизаветы, которого я
хорошо знал. Не успел он еще слова проговорить, а я уже знал, что
случилось несчастье. Королевич, увидев его, выбежал, побледнел и весь
затрясся. Он вошел вместе с Янушем в палатку, и мы слышали голоса, крики и
разные возгласы. Мы чувствовали, что что-то произошло, но не могли
догадаться, какие известия он привез, и мы напрасно ломали голову. Его
слуги на все вопросы отвечали молчанием. Лишь когда Януш удалился, мы
узнали обо всем. Вскоре эта несчастная история не осталась тайной ни для
кого. Я по сегодняшний день не знаю, провинился ли королевич перед Кларой
или нет, когда королева оставила ее в его покоях, чтобы ухаживать за
больным. Я знаю, что девушка будто бы пришла к отцу с жалобой на королеву
и на ее брата, а старик впал в бешенство. Другие говорили, что старому
разбойнику только это и нужно было, чтобы найти предлог отмстить королю и
королеве, против которых он уже давно составлял заговоры, так как он хотел
убить всю королевскую семью и сам властвовать над мадьярами. Во вторник,
после нашего отъезда, король Кароберт с королевой и с сыновьями Людовиком
и Андреем в интимном кругу, почти без придворных, спокойно сидели за
обеденным столом в Вышеграде, не опасаясь и не предполагая ничего плохого,
как вдруг старый разбойник вместе с десятков вооруженных товарищей
вломился в столовую. Он набросился с мечом на короля, но королева, желая
защитить мужа, ухватилась правой рукой за меч, и четыре отрезанных пальца
упали на землю. У короля тоже рука была искалечена.
Испуганная челядь растерялась и не сразу выступила в защиту своего
пана; лишь когда обезумевший старик набросился на молодых королевичей,
желая их убить, Ян из Потокен, молодой венгерец рыцарского происхождения,
обнажил свой меч и всадил его разбойнику, попав между шеей и лопаткой, так
что тот на месте упал. На крики сбежались все придворные и слуги, схватили
преступников и произвели над ними жестокую расправу. Их живыми привязали к
коням и разорвали на куски... Такой страшной смертью погиб отец, а
изуродованную Клару возили напоказ по всему королевству и, в конце концов,
отрубили ей голову.
По всем городам разосланы были части тел преступников, а голову
Фелициана повесили в Будапеште над воротами. Не было оказано сострадания
никому; королева Елизавета, прозванная "кикутой", то есть безрукой, с тех
пор никогда не снимала с правой руки перчатки, потому что рука была
изуродована.
Рассказывающий Кохан немного отдохнул.
- Никогда я своего пана, - добавил Кохан после перерыва, - не видел
таким, каким он был в первые дни после прибытия Януша. Он в первый момент
хотел ехать обратно к сестре в Вышеград; мы с трудом его отговорили. Он
вскоре после заболел и пролежал несколько дней, так что мы быливынуждены
оставаться на границе и не могли ехать дальше в Краков. Королевич не знал,
на что решиться, и был в отчаянии, хотя я не думаю, чтобы он чувствовал
себя виновным; но ему жалко было сестру и Клару, погибшую таким страшным
образом. Наконец, мы уже решили двинуться в Краков, как вдруг на рассвете
увидели кучку прибежавших венгерцев. Мы испугались, думая, что за нами
погоня, и они хотят нам отомстить. В мгновение ока мы приготовились к
защите, но они начали размахивать белыми платами, заклиная именем Бога,
просили дать им поговорить с королевичем. Оказалось, что это был один из
братьев Клары и несколько родственников несчастной девушки; упав на колени
перед королевичем, они умоляли дать им безопасный приют в Польше. Мы их
взяли с собой, и они по сей день живут там спокойно, лишь королю они не
должны попадаться на глаза.
Добек покачал головой.
- Я их знаю, их зовут Амадеями, и у них на щите изображен безглавый
орел.
- Да, - ответил Кохан, - королевич выпросил для них у отца большие
поместья; их никто не тронул; им лишь приказано никогда не показываться
при дворе, потому что король их видеть не может, так как они напоминают
ему о кровавом событии. Если им что-нибудь нужно, они должны просить через
кастеляна, а не лично, но все их желания исполняются.
Боньча, выслушав терпеливо рассказ, произнес:
- Кровавое событие! Лучше о нем не помнить.
- Выслушайте конец истории о старухе, - добавил Кохан. - Событие, о
котором я рассказывал, произошло одиннадцать лет тому назад; спустя
несколько лет после кровавого события нам пришлось опять поехать в
Венгрию. Воспоминание об Амадеях там немного изгладилось. Мы поехали в
Будапешт, где нам снова оказали роскошный прием, но королевич был среди
этого веселья сам не свой. Королева "Кикута" вновь хотела вовлечь его в
вихрь удовольствий, потому что на ней не осталось и следа страха и печали.
Она была весела по-прежнему, и при дворе, как и раньше, раздавались звуки
музыки и песен. Мы пировали в замке около десяти дней, и, наконец,
наступило время возвращаться в Краков. На другой день нашего путешествия
случилось так, что мы не моги попасть на ночлег в жилое помещение. Ночь
застала нас в лесу, и мы должны были там разбить палатки. Зажгли огни,
люди начали жарить мясо и варить кашу, как вдруг к нам в лагерь приплелась
какая-то старуха. Слуги хотели прогнать ее хлыстами, но королевич в это
время вышел из палатки, а так как он всегда весьма сострадателен к
