- Секта или общество, Господь их знает, - продолжал ксендз Павел, -
только известие о ней одновременно пришло с Рейна, из Венгрии и из Италии.
Толпы их, проходя через соседние страны, проникли и к нам. Некоторые
духовные лица открывают им костелы, другие же их подозревают.
- В чем? - спросила хозяйка.
- В том, о чем я говорил, - вмешался Иренеуш, - что это секта. Нашему
ордену именно поручено расследование всякой ереси, этой опасной ржавчины,
которая легко пристает к слабым, но горячим. Инквизиторы об этом
выскажутся.
Уставший приор, до сих пор не проронивший ни одного слова, тихим,
задыхающимся голосом проговорил:
- Да, да... Необходимо все тщательно обсудить. Дьявол не спит.
Хозяйка прислушивалась с большим вниманием.
- Простите мне, обиженной умом, - сказала она, - но какое заблуждение
может быть в строгом покаянии?
Ксендз Иренеуш с улыбкой ответил:
- Многое можно было бы об этом сказать. Но я, душа моя, об одном
только скажу. Там, где нет капеллана в качестве руководителя, там люди
легко могут быть введены в заблуждение. Среди этих бичевников ничего не
слышно о капелланах. Какие-то неизвестные, непосвященные, самозванцы
являются им вождями и ведут эти толпы. Мужчины и женщины различного
возраста странствуют, вместе живут... Гм! Гм! Мне кажется, что тут дело
нечистое.
Хозяйка задумалась.
- Я великая грешница, - начала она, - я недостойна милости Бога. Я о
многом не знаю, но мне это публичное покаяние, эта жизнь отданная Ему, эта
кровь, орошающая проезжие дороги - все это мне кажется таким прекрасным!
Таким красивым!
Приор насупился.
- О! О! - прервал он. - Ты сама готова с ними пойти!
Бася вскочила с сидения и воскликнула:
- А! Да... Пусть только они появятся! Я брошу все... Я не выдержу, я
пойду!
Ксендзы переглянулись; ксендз Павел замолк и, желая переменить
разговор, сказал, что носились слухи о том, что король вскоре уступит,
отлучение будет снято, костелы раскрыты, и снова раздастся звон колоколов.
Хозяйка слушала довольно равнодушно.
- Король? - произнесла она без всякого смущения, - я его хорошо знаю!
Ведь дьявол меня отвел к нему или, вернее, наушник его, Кохан, этот
убийца, погубивший столько невинных душ. Я их обоих знаю. Король, в
сущности, добрый и сострадательный, он только равнодушен к религиозным
делам. Его, быть может, удалось бы навести на путь истины, если бы он дал
себя увлечь. Он относится к жизни и ко всему равнодушно.
- Потому что слишком злоупотребляет жизнью, - произнес ксендз
Иренеуш.
- Все это произошло, потому что у него нет сына, - добавила хозяйка,
- и нет надежды на наследника; это ему отравило жизнь и лишило всякого
желания жить.
- Лишая его потомства, Господь именно этим и наказывает его, -
произнес ксендз Павел, - за то, что он ведет постыдный образ жизни.
Хозяйка с опущенной головой слушала эти слова; слабый румянец
появился на ее увядшем лице, свидетельствовавший о вызванных в ней
воспоминаниях.
- Да, он виновен, да, - сказал толстый приор, - но наушник виновен
больше его. На того падает вся вина, тот причина всего зла.
Бася мысленно где-то была в другом месте и спросила:
- У нас уже где-нибудь находятся эти бичевники?
Иренеуш улыбнулся.
- Будь спокойна, душа моя, - произнес он немного насмешливо, - не
минуют они Кракова.
- Дал бы Господь! - вздохнула Бася.
За время разговора кушанье остыло, и приор указал движением руки, что
охотно приступил бы к еде. Хозяйка придвинула к нему блюдо с мясом и
своими исхудавшими руками начала наливать кубки.
Ксендз Павел, переглянувшись с товарищами, перевел беседу на другую
тему. Хозяйка слушала его с уважением, но видно было, что она думала о
чем-то другом. Погруженная в свои мысли, рассеянная, она машинально
прислуживала гостям, не вмешиваясь в разговор - все ее мысли были заняты
бичевниками.
Тихий Краков, погруженный в глубокую печаль вследствие отлучения
короля от церкви, в один прекрасный летний день вдруг необыкновенным
образом оживился.
В разных частях города люди, неизвестно по какой причине, как будто
вызываемые каким-то паролем, беспокойно выбегали из домов, выглядывали
через ворота, как бы в ожидании чего-нибудь, и, встревоженные, прятались.
Некоторые пальцами указывали вдаль, иные, пошептавшись с прохожими,
возвращались домой и закрывали ворота. На лицах всех выражались
любопытство и волнение.
Перед костелом отцов доминиканцев стоял ксендз-приор вместе с отцом
Иренеушем. Оба они были в плащах, как бы для выхода, но они, казалось,
колебались пойти ли им или остаться на месте.
- Нам не зачем торопиться и идти на встречу к ним, - сказал ксендз
Иренеуш. - Это - грешное дело, от которого городу и стране необходимо, как
можно скорее, избавиться. Хотя приписывают духовному лицу, отцу Райнеру,
что он первый призвал к покаянию и образовал секту этих бичевников, но я
не верю тому, чтобы воспитанник Томаша создал подобную ересь... Плохие
люди взяли хорошую идею и изгадили ее.
Приор пробормотал что-то, беспокойно оглядываясь.
- Райнер или не Райнер, - проговорил он со вздохом, как будто вся эта
история причинила ему большую неприятность, - все это вздор. Люди
испугались чумы.
- Да, несомненно это наказание Божье, - возразил Иренеуш, - но и это
наказание, если новая ересь появится. Хотят создать новую веру! Кто?
Какие-то безумцы!.. Уже три года тому назад папа осудил их...
- Мы только что об этом узнали, но и епископ тоже знает, - произнес
приор, - им не дадут здесь расположиться, и их прогонят.
- Они сами нигде дольше одного дня не остаются, - возразил ксендз
Иренеуш.
- Пойдем же посмотрим на это зрелище, - сказал приор со вздохом, -
вчера сообщено, что они направляются сюда... они должны были быть уже
здесь... Они, по всей вероятности, остановятся на рынке.
- Пойдем, - прибавил Иренеуш, - но зайдем в какой-нибудь дом и лучше
будем смотреть издали, а то опять скажут, что это дело рук доминиканцев, и
что мы с ними заодно.
- Пойдем к Вержинеку, - произнес приор, - там нас примут, и для всех
хватит окон.
С этими словами они медленными шагами направились к рынку, устремив
любопытные взгляды в даль. Улицы были наполнены толпами любопытных, на
лицах которых выражалось не только любопытство, но и тревога, беспокойство
и то необыкновенное чувство, которое испытывают люди при виде чрезвычайных
необъяснимых явлений.
В натуре человеческой есть что-то такое, что делает ее податливой
влиянию проявления глубоких страстей и глубокого чувства. Они в полном
смысле этого слова заразительны. Часто человек старается защитить себя от
них насмешками, недоверием, но в конце концов какая-то непонятная для него
сила преодолевает его сопротивление, и когда такой огонь охватывает толпу
и увлекает ее, единичные личности должны подчиниться и поплыть вместе с
течением. Предстоящее зрелище, о котором рассказывали те, которые его
видели и которые о нем слышали, внушало опасение слабым натурам; они
боялись, что увлекутся примером и, не сознавая того, что они делают,
бросят свои дома и присоединятся к кающимся.
Поэтому они прятались по домам, но любопытство одерживало верх.
Вся эта толпа, умышленно собравшаяся около костела Пречистой Девы и
на рынке, имела перепуганный вид и молчала. Все были собраны в одну кучу,
как будто искали защиты один от другого. Их тревожные взгляды были
устремлены в ту сторону, откуда ждали прихода бичевников. В тесной толпе
царила гробовая тишина, изредка прерываемая шепотом и бормотанием.
Не только улицы, ведущие к рынку, и панели возле домов были
переполнены, но и во всех окнах было множество зрителей.
Преобладали преимущественно женщины и дети.
День был знойный, воздух удушливый; темные густые облака неслись по
небу, и солнце, пробивавшееся сквозь облака, сильно пекло.
Чернь, не поместившаяся на улицах, в некоторых местах забралась на
лестницы и расположилась на крышах домов.
Ксендз приор и Иренеуш с трудом протолкались через тесную толпу к
дому Вержинека; из уважения к их духовному сану им уступали дорогу. Как
только они прошли, расступившаяся толпа моментально тесно сомкнулась, и
стоявшие в первых рядах из боязни потерять место, с которого лучше всего
было видно, всеми силами старалась удержать за собой свои прежние места.
Приор, сильно уставший от ходьбы, поднял свои отяжелевшие веки к
окнам дома, к которому они направлялись. То, что он увидел, не предвещало
удачи: все окна были заняты. Несмотря на это, оба ксендза вошли в дом, так
как они нигде не нашли бы лучшего, более безопасного места.
Сени были переполнены не мещанами, но рыцарями и людьми, по одежде
которых можно было видеть, что они принадлежат к двору короля. Между ними
узнавали королевских слуг.
Стоявшие на улице шептались о том, что сам король черным ходом
пробрался в дом, чтобы посмотреть на этих кающихся, о которых было столько
разговоров.
Действительно, присмотревшись внимательно к окнам квартиры Вержинека,
можно было заметить за занавесками, наполовину спущенными, костюмы и лица,
которых привыкли видеть в свите короля. Но сам король, по всей
вероятности, если он там был, не хотел, чтобы его видели и стоял за
занавеской; глядевшие на окно догадывались о его присутствии, потому что
иногда занавес колыхалась, из-под нее показывалась белая рука и исчезала.
Толкая друг друга, шепотом передавали из уст в уста:
- Король!
В толпе господствовали два взгляда относительно короля и кающихся,
прибытия которых ожидали. Все сторонники епископа и находившиеся под его
крылышком роптали на Казимира и косо на него смотрели. Ему ставили в вину
все зло и все бедствия, обрушившиеся на страну. Еще больше, чем против
короля, были восстановлены против придворных и Кохана, клеймя его убийцей.
- Там, там, - роптали слуги епископа, - разбойники... Пришли
посмотреть, как за их грехи страдают другие... А им-то что?
Епископ, хотя с своей стороны еще не предпринял никаких шагов против
бичевников, однако известно было, что он намерен как можно скорее
избавиться от них и удалить их из Кракова.
Из известий, полученных в епархии о кающихся в Пруссии и Венгрии, о
них составили плохое мнение, и духовенство вообще их осуждало, опираясь на
буллу папы Клементия.
Из Швабии, Спиры, Страсбурга их повыгоняли, стараясь напугать, но
чернь, несмотря на приговоры церкви, жадно льнула к тем, чье добровольное
мученичество притягивало ее непреодолимой силой. В каждом что-то
заговорило при виде этих кровью обрызганных, бездомных нищих, кающихся не
за свои грехи, а за грехи целого света.
Боялись выступить против них с насильственными мерами и медлили. Они
разбрелись по всей Польше, и их не преследовали, лишь с амвона иногда
против них говорили, да и то после их ухода.
Недалеко от дома, в котором предполагали присутствие короля, и в
который зашли ксендзы, стояла на панели в первом ряду известная всему
городу Бася Свиняглова с раскрасневшимся лицом, взволнованная,
беспокойная, порываясь каждую минуту сорваться с места.
Она была одета соответственно настроению этого дня в коричневое
платье монашеского покроя, опоясана простой веревкой, с большими
деревянными четками, на которых висел череп и крест. Коротко остриженные
волосы на голове были покрыты вуалью, когда-то белого цвета, но от долгого
употребления пожелтевшей и испачканной. Из-под платья видны были босые,
