Матертера, ограбивший ее и отравивший ей жизнь, наконец, сам упал
духом, и жизнь ему опротивела, но Бася была довольна этой переменой.
Во-первых, она увидела, что черный цвет ей к лицу, и к ней немножко
возвратилась ее прежняя красота; затем, люди оценили ее теперешнюю
солидность, религиозность, возвращение на путь истины, и те, которые были
раньше на стороне мужа, теперь все были за нее и находили Фрица виновным.
Бася своим рвением первенствовала среди других женщин, и ее
религиозность служила для них недостижимым идеалом. Она ежедневно в
течение, по крайней мере, одной обедни лежала пластом, во время других
молитв она стояла на коленях. Участвуя в процессиях, она выбирала для себя
самый тяжелый крест, под тяжестью которого она сгибалась. Бася одевала на
себя одежду послушниц и зимою, босая, странствовала из одного костела в
другой; во время поста она отбывала долгие стоянки на коленях.
Но ей всего было мало; вступившая раз на этот путь, она находила, что
ей следовало еще больше наказать свою плоть, потому что люди слишком
заняты светскими делами, а Богу служили вяло и небрежно.
Ее даже не удовлетворила строгая отшельническая жизнь монахинь в
Новом Сонче и в других монастырях, куда она ездила и иногда даже проводила
несколько дней.
Она придумывала для себя особенные мучения, истязала свое тело
ежедневно до крови, сдавливая его впившимися в него поясом, не снимала с
себя власяницы.
Эти религиозные упражнения одуряли ее, приводя ее в состояние
страстного восторга, опьянения, которое проявлялось иногда плачем, а
иногда странным истерическим смехом.
Более примерного и явного покаяния в грехах никогда не было. Она
сама, ударяя себя в грудь, рассказывала о своем прошлом такие вещи, о
которых никто не знал, а так как она публично исповедалась при муже, то
она его этим унижала и заставляла страдать.
Дом получил совершенно новый вид: постепенно из него исчезли все
драгоценные и красивые украшения, которые она частью подарила костелам,
частью продала, а некоторые выбросила как излишний соблазн; вместо них на
стенах висели иконы, картины религиозного содержания и различные эмблемы.
У каждой двери висела кропильница, в каждой комнате стояло распятие; в
спальне на видном месте были разложены все орудия для умерщвления грешного
тела, разные плети, пояса и т.п., а аналой для молитв был нарочно так
устроен, чтобы изранить колени.
Фриц всего этого видеть не мог, и жизнь в доме была ему до того
противной, что он удирал. Но он, однако, не мог запретить жене своей
стараться таким образом покаяться в своих грехах и спасти душу.
Вначале во всем этом было больше каприза, чем действительного
раскаяния; потом - желание Баси стать известной своей набожностью так же,
как она когда-то была известна своей красотой.
Постепенно эти жестокие упражнения повлияли на характер Баси, и то,
что было раньше для нее причудой, сделалось для несчастной потребностью, и
она находила утешение и успокоение в таком покаянии.
К концу третьего года не только одна Бася поддалась духу времени,
требовавшего такого строгого наказания за грехи, но и в соседних
государствах, и в самой Польше повсюду давала себя чувствовать религиозная
экзальтация.
Страшные бедствия, обрушившиеся на страну, переполняли кладбища
трупами; голод, чума, наводнения, странные изменения погоды казались
изменениями времен года и угрозой истребления; духовенство повсюду на это
указывало как на наказание за грехи, как предупреждение и напоминание об
исправлении и о покаянии.
Зерна религиозного воодушевления и экзальтации, засеянные в прошлые
века, теперь начали наново обильно всходить.
Необычайные бедствия требовали необычайных средств для того, чтобы
умилостивить разгневанного Бога.
Страх доводил чуть ли не до сумасшествия. У некоторых были видения,
наитие и какое-то вдохновение, которые, казалось, соответствовали общей
душевной потребности.
Устраивавшиеся процессии с кающимися, покрытыми капюшонами, которые
публично себя бичевали, вскоре породили множество бичующихся, нашедших
себе вождей; отрекшись от личной жизни, родных и всех уз, связывавших их с
обществом, они, обливаясь кровью, пошли в свет искать новых апостолов,
которые охранили бы от соблазна.
В Польше отлучение короля от церкви хотя и не произвело того
громового впечатления, на которое надеялись, так как оно не
распространилось за пределы краковской епархии, однако, сильно взволновало
и обеспокоило всех.
Костелы стояли закрытыми, религиозные обряды не совершались, и народ
был перепуган, опасаясь наказания Божия.
Говорили, что во всем виноват король, его обвиняли в злодеянии, а
духовенство не щадило его, предсказывая новые бедствия, голод, нашествие,
саранчу, которая уже опустошила Чехию, нападение язычников и т.п.
Хотя король при помощи архиепископа гнезнинского делал шаги к
достижению соглашения, но Бодзанта, требуя большего, чем это дозволяло
достоинство короля, затягивал спор между Казимиром и церковью, коверкая и
затрудняя жизнь.
Верующим и набожным приходилось ежедневно страдать за грехи короля,
так как требы совершались только в исключительных случаях, втихомолку, и
каждый раз с разрешения епископа, которое получалось, как особенная
милость.
Такое положение вещей продолжалось очень долго, а спор,
поддерживаемый обоими противниками в Риме, до сих пор не был разрешен.
Король тяготился этим спором и хотел бы хоть дорогой ценой достигнуть
соглашения; но отношения слишком обострились, а посторонние этим
пользовались и затрудняли примирение.
Большая часть духовенства из других епархий не покинула короля, и
капелланы служили обедни в замке, но лишь только Казимиру приходилось
сталкиваться с властью епископа, его не признавали и обращались с ним, как
с проклятым и отлученным.
Архиепископ и его племянник усердно работали над примирением, король
был удручен, а Бодзанта, чувствуя, что в нем нуждаются, становился все
требовательнее.
Легко понять, что такое состояние страны сильно способствовало
развитию религиозной экзальтации.
Умолкнувшие колокола, закрытые на замки двери костелов, похороны без
пения, без хоругвей и без всяких обрядов, обедни, совершенные втихомолку в
уединенных каплицах, затруднения при крестинах и свадьбах, все это сеяло
тревогу в сердцах.
Более хладнокровные научились обходиться без того, в чем им
отказывали, но более горячие беспокоились, тосковали и кричали, возмущаясь
положением вещей.
Все еще помнили о чуме, которая еще так недавно как бич пронеслась
над Краковом, унося с собой тысячи жертв, и боялись возвращения такого
бедствия. Распространялись слухи, что чума опять появилась в некоторых
местах.
Поэтому повсюду царило беспокойство, увеличивавшееся с каждым часом.
Одной из проповедниц о наказании и мести Божьей была Бася, бывшая когда-то
большой ветреницей и предавшаяся теперь страстному покаянию. Вместе с
религиозным экстазом в ней было огромное мужество, толкавшее ее на самые
смелые шаги; она пробиралась повсюду и проповедовала о том, чего требовало
ее вдохновение.
Однажды она, одетая в платье послушницы, с четками и с крестом
пробралась в замок сначала к Кохану, потом к королю и, упрекая их в
злодеянии, угрожала им и призывала их к покаянию.
Это был век, когда вера в Бога еще не была поколеблена; поэтому голос
такой женщины производил впечатление.
Король выслушал призыв молча. Кохан опечалился; он долгое время после
ее посещения был встревожен и удвоил свои пожертвования на костел, которые
он делал со дня смерти Барички.
Однажды вечером в доме Фрица Матертеры, в котором он сам редко
показывался, хозяйка дома одна принимала своих обычных гостей. За столом
сидели только что прибывший доминиканский приор, ксендз Томаш, капеллан
этого же монастыря Иренеуш и рядом с ним - младший викарий костела
Пресвятой Девы ксендз Павел из Бжезия, известный своей набожностью и
ученостью.
Хозяйка дома, которая наказывала себя самыми строгими постами, в
отношении к духовным отцам была очень снисходительна и старалась всячески
им угодить. На стол поставили кушанье и напитки, а сама Бася прислуживала
отцам, подавая им вместо прислуги воду для мытья рук и полотенца; в это
время ксендз Павел, худой, высокого роста мужчина с длинным лицом вытянул
белую, большую, с костистыми пальцами руку в сторону Томаша и обратился к
нему:
- Слышали ли вы, отец мой, о бичевниках?
Ксендз Томаш, седой, полный, тяжеловесный мужчина с круглым, довольно
веселым лицом как раз в этот момент вытирал пот со лба, потому что было
начало лета, и стояли жаркие дни.
Взглянув с удивлением на говорившего, он спросил:
- О каких?
- Молва о них идет по всему свету, - возразил ксендз Павел, - и
говорят, что они уже и у нас появились из-за границы и в некоторых городах
увлекли за собой большую толпу. Только в Кракове их еще пока не видно.
Худой и бледный кашлявший монах, ксендз Иренеуш, быстро бегавшие
глаза которого выдавали его проницательный ум, покачал головой, как бы
желая высказать некоторое сомнение и недоверие.
Бася, державшая еще в руках воду и полотенце и собиравшаяся уходить,
заинтересованная, остановилась. Взгляд ее, обращенный на ксендза Павла,
выражал горячую просьбу.
- Бичевники? - спросила она.
- Да, кающиеся, бичующие себя. И странствующие по всему свету, живя с
подаяния и призывая грешников к покаянию.
Все молчали, ксендз Павел тоже замолк на мгновение.
- Это явление имеет большое значение, - прибавил он, задумавшись. -
Чаша грехов переполнилась, и все чувствуют, что необходимо изменить жизнь.
Господь наделяет вдохновением бедняков и нищих так же, как Он выбирал
апостолов из черни. О них рассказывают чудеса.
Бася поставила на пол кувшин с водой, бросила полотенце и со
сложенными накрест руками приблизилась в ксендзу Павлу.
- А! Скажите! Скажите! - воскликнула она. - Это поразило мое сердце!
Это перст Божий! Публичное покаяние, добровольное телесное наказание...
Нужда и голод... Новый закон... Новые апостолы!..
Ксендз Павел насупился.
- Нового закона не может быть, а также нет надобности в новых
апостолах, - с кислой миной сказал он. - Всю правду и всю науку принес нам
Христос. Но мы и части ее не восприняли и исполняем только то, что нам
удобно.
Приор и ксендз Иренеуш молчанием подтвердили свое согласие.
- Где же они? Откуда они идут? Я буду искать этих святых кающихся! -
воскликнула хозяйка дома, приблизившись к ксендзу Павлу.
Вдруг Иренеуш тихим голосом быстро проговорил:
- Осторожно, осторожно! Необходимо, чтобы церкви осмотрелись и
убедились, что под этой набожностью не скрыта какая-нибудь ересь.
Бася остановилась в изумлении.
- Отец мой, - начала она, - какая же тут может быть ересь, и что
может быть греховного в покаянии? Чем оно строже, тем милее Богу!
Ксендз Иренеуш руками перебирал по столу.
- Тут что-то темное, - произнес он, - и пока это не будет
расследовано и выяснено, необходимо быть осторожным, а то вместо того,
чтобы служить Богу, можно попасться в сети сатаны.
Он угрожающе поднял руку, и хозяйка замолчала; но видно было, что она
сгорает от любопытства.
Ксендз Павел из Бжезия уселся при столе. Он, по-видимому, жалел
женщину.
- Где она первоначально образовалась, эта кающаяся...
- Секта? - добавил ксендз Иренеуш.
