Она примостилось рядом с седоволосым Бринно и они тут же начали о чем-то
шептаться. Продолжалось это до тех пор, пока глава семьи не наградил ее
суровым взглядом.
В наступившей тишине Мацио оглядел стол.
- Все здесь?
Скоро выяснилось, что отсутствует лишь старик Бларки. Калека с
детства, очень вспыльчивый, грубый, не лезущий за словом в карман, он
исполнял роль шута да выполнял различные поручения по хозяйству. Готовил
приманку для рыбаков, поддерживал огонь в очаге, а если за ужином ему ни
разу не удавалось рассмешить народ, оставался мыть и вытирать все миски и
кружки. Если такое случалось, он костерил на весь свет безмозглых
дундуков, не понимающих хорошей шутки.
- Я оставил его снаружи. Часовым, - пояснил Бастато. И, обосновывая
свой выбор, добавил. - Его голос всегда выпадает из общего хора.
- Тогда подайте сигнал, - распорядился Мацио.
Мужчина, сидевший ближе всех к очагу, постучал по стене. Заскрежетал
механизм, открывающий потайную дверцу и мгновением позже в обеденном зале
появился отец Симон в развевающейся сутане. Сидящие за столом встали и
запели один из первых христианских гимнов, со временем забытый и
замененный другими, пришедшими ему на смену.
Низенький священник, певший громче остальных, оглядел обеденный зал и
сердце его наполнилось счастьем.
"Как тверды они в вере! - подумал он. Я поступил правильно, приехав
сюда, хотя поначалу меня мучили сомнения. Мои усилия не пропали даром.
Более они не поклоняются Вотану, отцу всего живого, и Тору, громовержцу.
Они потеряли веру в Асгард, крепость, где живут боги Аламанни, и не боятся
прихода Рагнарека, дня последней битвы богов и чудовищ. Они христиане и
осчастливлены учением Господина нашего Иисуса Христа. Стеклий может
изгнать меня с плоскогорья, но ему ничего не поделать с той верой и
умиротворением души, что я вижу в каждой паре глаз".
2
Человек, Который Хотел Покорить Мир, был хмур и раздражен.
Развалившись на скамье в комнате под обеденным залом дворца, где он обычно
работал, Аттила сверлил взглядом Онегезия, своего первого министра и
помощника.
- Так ты говоришь, последний из них, немецкий король, уже прибыл.
Почему ты уверен, что он последний?
У него вошло в привычку неоднократно задавать один и тот же вопрос.
Малейшая же разница в ответе неизменно вызывала приступ ярости. "Даже ты,
- обычно вопил Аттила, - даже ты, единственный, кому я доверял, теперь
пытаешься обмануть меня!" Помня об этом, Онегезий тщательно подбирал слова
для ответа.
- Господин мой, все десять у меня в руках. Этого немца привезли утром
в цепях. Наши люди обшарили всю империю в поисках признаков неповиновения.
И ничего не нашли. Остальные правители готовы выполнить все выставленные
тобой требования. По солдатам, лошадям, деньгам. Но будь уверен, король
королей, наши люди не теряют бдительности. Они начеку. Все слышат, все
замечают. Если возникнет что-то непредвиденное, мы узнаем об этом первыми.
Они говорили о правителях государств, покоренных гуннами, сначала под
предводительством Ругиласа, а затем великого, всемогущего Аттилы. Десять
из них, вожди тевтонских племен, бароны сарматов, короли скифов отказались
содействовать Аттиле. Наказание последовало незамедлительно.
Большую часть года Божественной ярости (название, сразу понравившееся
Аттиле) он провел за разработкой планов создания величайшей армии мира.
Напряжение безостановочной работы никак не сказалось на его могучем теле,
но нервы стали сдавать. Вот и теперь его глаза яростно сверкнули из-под
кустистых бровей.
- Они должны умереть! - взревел Аттила. - Немедленно. В назидание
другим.
- Но их не судили, о Великий.
- Мне ясно, что они виновны. Остальное не имеет значения.
Обычно Онегезий отличался благоразумием и ни в чем не перечил своему
господину. Но на этот раз он не выдержал.
- О Владыка земли и небес, к чему столь поспешное и не слишком мудрое
решение. Некоторые из них, как ты знаешь, правят могущественными
государствами. Если их вину можно установить до того, как ты заберешь их
жизни...
- Нет! - кулак Аттилы обрушился на столик, у которого он сидел. -
Некогда. Через шесть недель, максимум, через два месяца, я должен
выступить в поход. Полностью подготовив армию. А устраивать суд, думать о
том, какое влияние окажет он на моральных дух людей... На это и уйдет все
время. Моим подданным надо преподать урок, быстрый и ужасный. Правители
государств, отказавшиеся выполнить мой приказ, должны заплатить за свою
измену. Незамедлительно. Тогда другие будут повиноваться мне без долгих
раздумий.
Аттила поднялся, начал вышагивать взад-вперед. Его мощный торс
визуально укорачивал и без того непропорционально короткие ноги. Круглая
голова напоминала арбуз. Маленькие, глубоко посаженные глазки
соседствовали с коротким, забавно вздернутым носом. Однако, едва ли кто
посмел бы улыбнуться, взглянув на Аттилу. В нем не было ничего комичного,
наоборот, он источал силу, жестокую и неудержимую. При виде Аттилы людей
охватывал ужас, так что им было не до смеха.
- Вот что я сделаю... - он говорил так, словно выступал перед толпой
своих вассалов, а не одним единственным чиновником. - Я превращу их казнь
в зрелище. Слушай внимательно, Онегезий, чтобы потом в точности исполнить
все мои приказы. Сегодня вечером все должны собраться на площади. Пусть
там будет большой помост, для правителей, повинующихся мне, армейских
командиров, придворных. Часть площади держи свободной. Установи там десять
сидений и плаху перед каждым из них. Меня не будет. Я перестану быть одним
из вас. Я стану высшей силой, карающих виноватых, - внезапно он вскинул
руки вверх. - У меня слишком много проблем, вызванных их неповиновением. Я
не могу терять время на лицезрение их смерти!
Он помолчал, продолжая прохаживаться по зале, переваливаясь с ноги на
ногу, словно моряк, только ступивший на берег.
- В первый вечер, сегодня, умрут только двое. Пусть бросят жребий.
Тем двоим предателям, на кого он выпадет, тут же должны отрубить головы.
Завтра все в точности повторится, и умрут еще двое. Так будет продолжать
до тех пор, пока наказание не понесут все. Онегезий, позаботься о том,
чтобы это зрелище надолго осталось в памяти людей. Может, всех десятерых
надо нарядить в рубища. Детали оставляю на тебя.
Более Онегезий спорить не решился.
- Твоя воля будет исполнена, о Великий.
Каждый полдень Аттила посещал Двор королевских жен. Гунны не
придерживались жестких правил Востока и не держали своих жен в гареме,
недоступными для чужих глаз. Жены кривоногих воинов Аттилы могли выходить
из дома, сплетничать, стоять в дверях и переругиваться с прохожими. Но эти
нормы не касались королевских жен. У владыки гуннов было слишком много
жен. Поскольку он не мог уделить свое внимание каждой, в их прелестных
головках, дай им свободу, могли возникнуть мысли об измене. А потому их
держали взаперти, в маленьких домиках, окруженных бревенчатой стеной
высотой двенадцать футов, в городе посреди города. И те вольности, что
могли позволить себе жены командиров, советников или лучников, были им
абсолютно недоступны.
Обычно, отправляясь к дамам, Аттила надевал расшитую золотом синюю
тунику, длиной до колен, и треугольную шляпу, украшенную рубином и орлиным
пером. Но этот день выдался очень жаркий и все утро великий завоеватель
работал, обнаженный по пояс. Встав, Аттила, прищурившись, глянул на
солнце.
- Времени у меня мало, да и зачем одеваться в такую жару, -
пробормотал он. - Мои маленькие бутоны лотоса примут меня и таким, - он
огляделся и крикнул. - Гизо!
Его личный слуга мгновенно возник рядом с ним. Толстый, даже жирный,
с плоским лунообразным лицом. Ходил он, не сгибая ног, что удивляло лишь
тех, кто не знал, что Гизо родился рабом. Гунны перерезали своим рабам
сухожилия, чтобы те не могли удрать.
Слуга вопросительно оглядел своего господина.
- Синяя туника совсем износилась?
- Синяя туника в полном порядке, - Аттила отличался патологической
жадностью во всем, что не касалось армии. На ее содержание уходили все
свободные деньги. Другой нарядной одежды у него просто не было. Синюю
тунику он уже много лет надевал по всем торжественным случаям.
Во всей империи гуннов Гизо был, пожалуй, единственным, кто позволял
себе противоречить бушующему в ярости Аттиле.
- Ну и праздник же будет у них, - говорил он тихо, но так, чтобы
слова долетели до сиятельного уха. - Роскошное блюдо получат сегодня все
эти крошки, чье сердца столь гулко бьются за высокой стеной.
Аттила сердито зыркнул на него.
- Меня тошнит от твоих плоских шуток. Придет день, возможно, он уже
наступил, когда душа поднимется в небеса. А голова, которую она понесет
под мышкой, будет твоя.
Гизо так же знал, до какого предела можно гневить Аттилу. А потому
тут же загладил свою грубость.
- Мне без разницы, когда это случится, лишь бы она поднялась с одного
из семи холмов Рима. Но до своей смерти я должен увидеть тебя стоящим там,
с распластанным у твоих ног миром.
С тем они и направились в центральную часть громадного скопища
бревенчатых домов, столицы империи Аттилы. Охранники, стоящие у ворот
Двора королевских жен, отсалютовали мечами и прокричали: "Владыка Земли,
Великий Танджо!", - едва завидя полуобнаженного Аттилу. Крики эти гулко
отдавались во всех уголках обиталища жен до тех пор, пока удары по медному
гонгу не заглушили все остальные звуки.
Поначалу обычай требовал, чтобы при появлении Аттилы все жены в
лучших нарядах выбегали из домиков, приветствуя его громкими криками.
Аттиле это нравилось. Он не упускал случая потискать или ущипнуть ту, что
попадала под руку, обменивался с ними грубоватыми шутками. Но затем суета
и толкотня наскучили ему, и он решил, что куда проще выбирать женщину на
ночь без общения со всеми остальными. Так уж получилось, что двумя годами
ранее, воюя с Константинополем, он захватил греческий город, и среди
пленников оказался римский чиновник Генизарий. Аттила, пропускавший через
себя все донесения многочисленных шпионов, узнал, что в Риме Генизарий
заведовал дворцом императора, где, благодаря ему, каждый знал свое место.
Ему-то и вверил Аттила руководство Двором королевских жен, с тем, чтобы
царящий там хаос уступил место образцовому порядку.
Аттила чувствовал, что десятки горящих глаз наблюдают за ним в
щелочки между занавеской и краем окна. Ему это льстило и он инстинктивно
расправил и без того широкие плечи и выгнул грудь колесом. А вот огорчило
его другое: он увидел, что одна из жен посмела открыто нарушить заведенный
ритуал. Стоя у дальней ограды примыкающему к домику маленького двора,
одетая в красное платье, она пристально смотрела на своего повелителя.
Красивые глаза и пухлое тело женщины не смягчили неудовольствия
Аттилы. Он порылся в памяти и не без труда вспомнил ее имя.
- Это Аттамина, не так ли?
Гизо кивнул.
- Она самая, Аттамина, и, если позволишь высказать мое мнение, одна
из лучших твоих жен.
- Кого интересует твое мнение, особенно в этом вопросе?
Нисколько не смутившись, Гизо продолжил.
- Ты взял ее в одном из городов Моизии, который мы сожгли дотла. Мы
думали, что живых там не осталось, но посланный тобой патруль наткнулся на
эту женщину, роющуюся в головешках в поисках еды. Лицо ее почернело от
сажи, одежда превратилась в лохмотья, но она кусалась и царапалась, как
волчонок, когда ее притащили к тебе, - тут Гизо восхищенно глянул на
