занимал разговор, который он слышал, сидя в кабинете Аэция за своим
маленьким столом. Собеседником Аэция был священник. Николан так и не
узнал, как того зовут, откуда он приехал в Рим. Он переписывал очередное
письмо, а подняв голову, увидел стоящего в дверях высокого старика с
горящими глазами и поднятой к небу рукой.
- Я пришел, чтобы осудить тебя, о великий Аэций.
Потом все поплыло перед мысленным взором молодого раба. Он слышал
голос старика, вещающего о том, что народ Рима пренебрег учением Христа и
циничный ответ Аэция, высказавшегося в том смысле, что учению этому
надобно знать свое место и негоже соваться с ним в государственные дела.
"Власть и слава Рима превыше всего", - вновь и вновь повторял Аэций на все
доводы старика, который твердил о справедливости, честности и христианских
ценностях. Слушая этот разговор в кабинете Аэция, Николан вспомнил отца
Симона, проповедовавшего те же принципы народу плоскогорья. Теперь же в
голове его все перепуталось и он не мог понять, кто говорит с Аэцием, отец
Симон или незнакомый старик-священник. Но, кто бы ни говорил с правителем
Рима, тот оставался при своем мнении. Николану хотелось крикнуть Аэцию,
что он неправ, что в долговременной перспективе идеи более важны, более
эффективны, чем легионы наемников. Но так как он ничего не сказал, будучи
свидетелем настоящего разговора, то не произнес и слова, лежа на смертном
одре.
А мог бы сказать следующее: "Потому-то Аларих взял Рим, а Аттила
вскорости побьет римлян. Они не думают ни о чем, кроме власти золота. Они
горды своим эгоизмом, они выставляют его напоказ, а потому поражение их
неизбежно.
Все дольше оставался он в сознании и наконец перестал впадать в
забытье. Целыми днями лежал он неподвижно, не имея ни воли, ни желания
вернуться к жизни. И хотя боль в спине притупилась, он знал, что малейшее
движение вызовет ее вновь. Поначалу он не осознавал, где находится, хотя и
чувствовал, что рядом есть люди. Долетавшие до ушей голоса не вызывали
стремления понять услышанное. Но в душе, несмотря на охватившую его
апатию, он чувствовал, что уже не умрет. Поначалу ему не хотелось
возвращаться к тому жалкому существованию, на которое его обрекла судьба.
Но молодость взяла свое и он вновь обрел способность радоваться жизни.
А уж смирившись с тем, что жизнь продолжается, Николан начал
проявлять интерес к происходящему вокруг. Держали его в больничке дворца,
крохотной комнатке с низким потолком и двумя окнами. Одно выходило в двор
кухни, второе - на крутой склон. В больничке едва хватало места для двух
больших кроватей, на каждой из которых лежали по два или три человека.
Компанию Николану составлял кухонный раб, родом с Востока, страдающий
каким-то странным заболеванием. В конце концов до Николана дошло, что
человек это безумен, и держаться от него надо подальше. Кухонный раб
извивался и стонал, иной раз произнося длинные, бессвязные монологи.
Бывало, что он садился, с дико сверкающими глазами, начинал качаться
взад-вперед и петь какую-то песню.
Случалось, что он приходил в неистовство и бегал меж кроватей, с
тяжелой деревянной дубинкой (он так крепко сжимал дубинку во сне, что
вырвать ее не представлялось возможным). Он кричал и колотил дубинкой по
стенам, а охранники наблюдали за ним от двери, не решаясь войти в
больничку, пока он пребывал в таком состоянии.
На другой кровати лежали два тяжело больных раба, которые, похоже,
умирали. Во всяком случае, они не разговаривали и не открывали глаз. Один
из них часто заходился кашлем, и губка, которой он вытирал рот,
становилась все краснее от крови.
И вот наступил день, когда Николан сам вышел из больнички. Вторая
кровать опустела, он не знал наверняка, но предполагал, что те двое рабов
умерли. Днем раньше безумец с Востока, зажав в руке дубинку, выпрыгнул из
окна и скатился вниз по склону. Никто не счел нужным сказать Николану, что
с ним стало.
Дворцовый врач заглянул в больничку во второй половине дня и
удивился, застав там одного Николана. Долго смотрел на пустую кровать, но
ничего не сказал. Он прошел много военных кампаний Аэция и за глаза его
звали Старый Костолом, потому что он не церемонился со своими пациентами.
Прозвище, однако, произносилось не без уважения к ветерану, который
прекрасно знал свое дело.
Врач сел на единственный стул.
- Ты знаешь, что после бичевания тебя так и бросили во дворе, решив,
что мы умер? - спросил он. - Я был в отъезде и вернулся, когда все уже
закончилось. Ты лежал посреди двора. Аэций принимал гостей, так что челяди
было не до тебя. Кроме того, пошел сильный дождь, мокнуть под которым
никому не хотелось. Я провел слишком много ночей на поле боя с факелом в
руках, разыскивая оставшихся в живых, чтобы верить кому-то на слово.
Подошел к тебе и обнаружил, что ты еще дышишь, - он покачал головой. - До
сих пор не могу понять, как тебе удалось выжить. Будь ты старше и толще,
ты наверняка бы отдал концы, - он помолчал, прежде чем задать следующий
вопрос. - Ты видел свою спину?
Николан покачал головой.
- Я боюсь посмотреть на нее. Остались следы от ударов?
- От плеч до талии спина у тебя в сплошных глубоких шрамах. Должен
предупредить тебя, что зрелище не для слабонервных.
- Они останутся навсегда?
Старый Костолом кивнул.
- Будешь ходить с ними до своего последнего дня. Воспаление, конечно,
пройдет, но шрамы останутся. И все-таки считай, что тебе повезло. Ты
остался в живых.
- Я не считаю это везением, - ответил Николан. - Но очень тебе
благодарен. Я хочу, чтобы ты это знал.
- Ты еще молод. Я слышал, умеешь читать и писать, так что в конце
концов заработаешь свободу. Да, я спас твою жизнь, - он удовлетворенно
кивнул. - Но не горжусь этим. Я спасал тысячи жизней, и в большинстве
своем, к моему сожалению, совершенно никчемных. Твой случай не вызвал
особых хлопот, потому что я специалист по поверхностным ранам. Мне даже
приходилось вынимать куски железа из черепов, после чего их обладатели
полностью выздоравливали. Разумеется, ума к ним после таких ран не
прибавлялось, да только они и раньше не годились в мыслители. Трагедия,
молодой человек в следующем: я могу спасать других, но не в силах помочь
самому себе. Видишь ли, мы, врачи, не знаем, что происходит внутри
человеческого тела. Что вызывает все эти лихорадки и болезни? Мы можем
лишь догадываться. Мы говорим, что, возможно, злая душа вселяется в
больное тело. Или что человек наказывается за свои грехи. В этот самый
момент у меня так болит правый бок, словно его проткнули раскаленным
железом. Наверное, причина тому какое-то воспаление. Но что с этим можно
поделать? Ничего. Так что через несколько дней я буду таким же мертвым,
как и любой из тех угрей, которых сейчас готовят на ужин великому Аэцию.
Врач с трудом поднялся.
- Теперь тебе нужно одно: нарастить на костях побольше мяса. Тебя
сегодня кормили?
- Нет, - ответил Николан. - За весь день сюда никто не заходил. Я
сижу тут один.
- Так ты очень голоден?
Николан понял, что так оно и есть. С тех пор, как к нему вернулось
сознание, он впервые испытал здоровое чувство голода.
Старый Костолом указал на кухню. Жизнь там била ключом: жарились,
парились, варились вкусные и дорогие блюда.
- Аэций сегодня ждет гостей, - промолвил ветеран. - Много важных
персон. В последнее время он часто устраивает приемы. Вроде бы испытывает
потребность поскорее забыть жестокий удар, нанесенный по его престижу. Как
же, император отказался отдать за него сестру, - он посмотрел на Николана.
- Он наконец-то прознал, что ты жив. Ни разу не спросил про тебя, хотя
обычно желает знать все, что происходит в его дворце. Такое ощущение, что
он немного стыдится того приступа гнева, что стал причиной твоего
наказания. Так ли это, не знаю. Но, если да, то он впервые в жизни
сожалеет о содеянном им.
Николан промолчал. Голод забылся, волна ненависти сотрясла его тело.
- Два дня тому назад я принес ему список рабов, чтобы поговорить о
состоянии их здоровья. Я это делаю раз в месяц. Он начал быстро
проглядывать его, а когда дошел до твоего имени, я это знаю, потому что
наблюдал за ним, остановился и вскинул на меня глаза, в которых застыло
изумление. Скрыть его он не мог. Но ничего не сказал. Вновь вернулся к
списку и дочитал его до конца. Вопросов о тебе он не задал. Мне сказали,
что он выяснил, кто его предал, и знает, что ты невиновен. Надеюсь, это
известие согреет тебе душу.
Николан ответил не сразу.
- Сейчас я думаю не о душе, - вырвалось-таки у него.
Старый Костолом помассировал рукой бок.
- Как больно, - простонал он. - Мне сказали, что он вновь возьмет
тебя в секретари, когда ты выйдешь отсюда. Думаю, это случится через день
или два. Тебя это радует?
Лицо Николана закаменело.
- Нет. Нисколько. Но я раб и обязан повиноваться.
Старик направился к двери.
- Я поговорю со старшим поваром. У него есть сердце и он пришлет тебе
еды. Но, боюсь, тебе придется подождать, пока не отужинают хозяин дом и
его гости. Это будет не скоро, поскольку им только что подали первое
блюдо.
И действительно, Аэций и его гости ужинали долго. Давно опустилась
ночь и на склоне холма застрекотали цикады, когда кухонный раб, черный как
сажа негр, широко улыбаясь, внес блюдо с едой и поставил ее на стол.
- Больной умирает с голода? - осведомился он.
Один взгляд на тарелку показал Николану, что ждал он не зря.
Дразнящий запах шел от отбивной, политой вкуснейшим соусом, блестела
коричневой корочкой поджаренная ножка каплуна, на пирожном-корзиночке
краснела клубника.
- Я уверен, что благодаря такому ужину выздоравлю окончательно.
Спасибо старшему повару и тебе. Больше мне нечем вас отблагодарить.
Он продолжал смотреть на блюдо и после ухода негра. С того утра, как
его схватили и продали в рабство, он не знавал такой вкусной еды. Но,
начав есть, при свете фитиля, плавающего в плошке с маслом, стоящей у его
локтя, Николан понял, что особого аппетита у него нет. А потому вполне
удовлетворился ножкой каплуна и кусочком отбивной.
Тут его внимание привлекли какие-то звуки на склоне. Он прислушался.
Догадался, что кто-то карабкается вверх. Неужели возвращается сумасшедший,
подумал Николан. Этого ему очень не хотелось: от психа можно было ждать
чего угодно.
Николан поднялся. Оказалось, что тело слушается его, да и спина при
движениях болит не так сильно. Взяв лампу, подошел к окну, выглянул из
него.
Тот, кто карабкался по склону, похоже, следил за окном, потому что
застыл, как только в нем возник Николан.
- Кто тут? - прошептал юноша.
Ответ пришел после долгой паузы.
- Николан?
- Да. Это я.
- Ты один?
- Да. Не знаю, надолго ли, но до утра ко мне наверняка никто не
придет.
- Тогда я поднимаюсь.
То был Ивар. Николану показалось, что он сразу узнал голос, а уж
когда лампа осветила рыжие волосы и широкие плечи бритонца, отпали
последние сомнения. Для того, чтобы их не заметили из других окон дворца,
Николан отнес лампу на стол.
Ивар перебросил мускулистую ногу через подоконник и одним плавным
движением оказался на полу.
- Мой дорогой друг, как же нам повезло. Я постоянно получал известия
о тебе, через других рабов, и давно хотел повидаться с тобой. И надо же
мне было прийти в такой день, когда в больничке кроме тебя никого нет.
