стойку делать, и всякой другой собачьей науке. Так как у Зыряновых (хозяева
избы в которой жил ссыльный. - Л. К.) мужики часто напивались пьяными, да и
семейным образом жить там было во многих отношениях неудобно, мы
перебрались вскоре на другую квартиру - полдома с огородом наняли за четыре
рубля. Зажили семейно. Летом некого было найти в помощь по хозяйству. И мы
с мамой воевали с русской печкой. Вначале случалось. что я опрокидывала
ухватом суп с клецками, которые рассыпались по исподу. Потом привыкла. В
огороде выросла у нас всякая всячина - огурцы, морковь, свекла, тыква;
очень я гордилась своим огородом. Устроили мы во дворе сад - съездили мы с
Ильичем в лес, хмелю привезли, сад соорудили. В октябре появилась
помощница, тринадцатилетняя Паша, худущая. с острыми локтями, живо
прибравшая к рукам все хозяйство".
Так вот, припеваючи ("...Владимир Ильич очень охотно и много певший в
Сибири..." - это тоже из воспоминаний Н. К. Крупской) жили ссыльные там,
где сегодня днем с огнем не найти ни по дешевке, ни за большие деньги всего
того, что так хорошо описала Надежда Константиновна. Слова Крупской
дополняет интерьер дома в Шушенском, где ныне находится один из
многочисленных музеев Ленина. Квартиру нашего будущего вождя в сибирском
доме вдовы Петровой видели многие.
...По стенам комнаты, где поселились молодые, стоят кровати, книжный
шкаф, массивная конторка, стол, стулья, тумбочка. кресло... В такой
обстановке, при крепком рубле, позволявшем за копейки покупать телятину,
осетрину, за десять рублей корову, заканчивает Ленин монографию "Развитие
капитализма в России. Процесс образования Внутреннего рынка для крупной
промышленности". Пишет статьи, где доказывает необходимость построения
партии, которая должна во главе рабочего класса разрушить до основания этот
самый рынок и построить новое общество без "богатеев", без "маломощных
баб", без "заседателей", так плохо надзиравших за ссыльным, норовивших
сбыть по дешевке ему свою телятину.
Из мемуаров Крупской и многих других революционеров создается
впечатляющая картина царской ссылки, испытанной тысячами противников
самодержавия. Своих политических врагов режим отправлял на жительство в
места "не столь отдаленные" нередко без охраны, за казенный счет. Получал
каждый по 8 рублей жалованья в месяц. Никто не принуждал отрабатывать эти
приличные деньги на лесоповале, на "химии", в рудниках и так далее. За
восемь рублей ссыльные могли не только снимать нормальное жилье, но и
питаться так, как сегодня не снится нам, свободным гражданам, семьдесят лет
пытавшимся безуспешно претворить в жизнь заветы Ильича. А именно:
регулярно, каждый день, потреблять телятину, объедаться клецками, бараньими
котлетами, шаньгами и прочими сибирскими блюдами, дополняя мясо, рыбу
овощами из собственного огорода, нанимая прислугу в помощь жене.
Никаких при этом зон, лагерей, колючей проволоки, собак, чекистов,
вертухаев, сексотов. шмонов и прочих большевистских изобретений и
прелестей, никаких!
Как же так вышло, что блестяще образованный юрист, пройдя такие ссыльные
университеты, и его соратники, интеллектуалы, испытавшие царскую ссылку,
создали невиданный в истории по жестокости "Архипелаг ГУААГ"? Загадка века,
не иначе. Человек, который в Шушенском по вечерам "обычно читал книжки по
философии - Гегеля, Канта, французских материалистов, а когда очень устанет
- Пушкина, Лермонтова. Некрасова", стало быть, философски образованный,
напряженно постоянно думающий о всеобщих законах развития природы и
общества, воспитанный на шедеврах русской (лучшей в мире) литературы,
именно он - автор 58-й чудовищной статьи советского Уголовного кодекса.
Именно Владимир Ильич - автор "расстрельных" статей, требовавший
ужесточения наказаний за инакомыслие, организатор первых в истории XX века
концлагерей для сограждан. Сомневающихся в моих словах - отсылаю к 45-му
тому Полного собрания сочинений В. И. Ленина, где напечатаны его
"совершенно секретные" письма "т. Курскому", появившиеся в том последнем
году, когда еще он мог водить пером по бумаге, незадолго до полного
паралича. Этот т. Курский был наркомом юстиции. Вот ему-то умиравший Ильмч
приказал к шести статьям Уголовного кодекса РСФСР, предусматривавшим за
политическую деятельность высшую меру наказания, то есть расстрел, с 58 по
63 статьи, прибавить еще пять, с 64 по 69, завещав "расширить применение
расстрела... По всем видам деятельности меньшевиков, с-р (то есть
социалистов-революционеров. - Л. К,) и т. п.". Значит, убивать тех
партийцев, с кем вождь отбывал срок в сибирской ссылке,,, В письмах к т.
Курскому Ленин предстает в полный рост - безо всякого коммунистического
грима. Карателем.
...В феврале 1900 года срок ссылки кончился. По дороге из Сибири
(конечный пункт следования - Псков, где полагалось жить недолго после
ссылки. - Л. К.) Владимир Ильич нелегально заезжает в Москву, к родным.
В Подольске встретил его младший брат Дмитрий, отбывавший в этом
подмосковном городе свой срок ссылки. Успел и он попасть под надзор
полиции.
"Нашел его в вагоне третьего класса дальнего поезда,- пишет Дмитрий
Ульянов, - Владимир Ильич выглядел поздоровевшим, поправившимся, совсем,
конечно, не так, как после предварилки". (Имеется в виду дом
предварительного заключения. - Л. К.).
"Мы жили в то время на окраине Москвы у Камер-Коллежского вала, по
Бахметьввской улице, - дополняет рассказ брата сестра Анна Ильинична.
Увидев подъехавшего извозчика, мы выбежали все на лестницу встречать
Владимира Ильича. Первым раздалось горестное восклицание матери: "Как же ты
писал, что поправился? Какой же ты худой!"
Не успело утихнуть радостное возбуждение (как теперь пишут - эйфория) от
долгожданной встречи, как дорогой Володя захлопотал о своем, о
революционном деле, отправив младшего брата на почту, чтобы дать телеграмму
дорогому товарищу, каким являлся для него в те дни Юлий Мартов (будущий
непримиримый враг), с которым вместе намеревался выпускать за границей
общерусскую газету, строить партию нового типа...
"Смело, братья, смело, и над долей злой Песней насмеемся удалой", -
распевал в те дни Владимир Ильич песню, сочиненную Мартовым, не чуравшимся
придумыванием песен.
Пелись тогда и другие революционные песни, сочиненные другим ссыльным
Глебом Кржижановским: "Беснуйтесь, тираны!". "Вихри враждебные"...
Мелодии к ним Владимир Ильич и младшая сестра подбирали на семейном
рояле, который, как видим, наличествовал и на Бахметьевской улице, на
окраине.
Нелегальное появление Ульянова в Москве не осталось незамеченным
"недреманным оком" полиции.
Небезызвестный начальник московского охранного отделения Зубатов доносил
"совершенно секретно":
"...в здешнюю столицу прибыл известный в литературе (под псевдонимом
Ильин) представитель марксизма Владимир Ульянов, только что отбывший срок
ссылки в Сибири, и поселился, тоже нелегально, в квартире сестры своей Анны
Елизаровой, проживающей в доме Шаронова, по Бахметьевской улице, вместе с
мужем своим Марком Елизаровым и сестрой Марией Ульяновой (все трое состоят
под надзором полиции)".
По всей вероятности, тогда охранка марксистов особенно не опасалась,
никаких мер в отношении нарушившего предписание Владимира Ульянова не
приняла, дала ему возможность пожить у родных в Москве.
Лев Колодный
Цикл "Ленин без грима"
С двойным дном
Итак, отвоевав изрядно с народниками на страницах будущей книги "Что
такое "друзья народа", ее молодой автор сложил в стопку рукопись монографии
и с сознанием исполненного долга отправился из Питера Москву.
Он заслужил право на отдых, и таковой представился впервые не на берегах
родной Волги, в глуши под Казанью, в родовом Кокушкине, не на собственном
хуторе под Самарой, где обычно собиралась летом дружная семья, а в
неведомых Кузьминках, близ подмосковной станции Люблино Курской железной
дороги.
На этой дороге работал Марк Елизаров, муж Анны Ильиничны вместе с двумя
сослуживцами снял он на три семьи дачу в лесной местности, удобно связанной
с Москвой.
...Видел я двухэтажный старинный дом в Кузьминках, на фасаде которого
долгое время висела мемориальная доска, сообшая прохожим, что именно здесь
проживал летом 1894 года Владимир Ильич Ленин. Рядом с особняком в лесу
располагались другие дачи, арендованные на дето москвичами. Местность эта
издавна считаталась дачной, находилась вблизи знаменитых подмосковных
усадеб "Кузьминки" и "Люблино", изобиловала ягодами, грибами, каскадами
прудов.
Вслед за водружением в тридцатые годы мемориальной доски, в шестидесятые
годы прозошла полная музеефикация всего здания стараниями
энтузиастов-краеведов, во главе которых стоял старый большевик
Бор-Раменский, кандидат исторических наук, узник советских лагерей.
Однажды, лет так двадцать тому назад, он пригласил меня в Кузьминки
взглянуть на дело рук своих. Было ветерану партии что показать, чем
гордиться: двухэтажный особняк превратился по существу в еще один
мемориальный дом-музей Ленина, причем первый - в пределах новых границ
Москвы, куда вошли некогда подмосковные Кузьминки и Люблино.
Не жалея времени, сил, средств, при помощи Московского горкома партии и
государственных музеев энтузиастам удалось раздобыть множество натуральных
вещей конца XIX века, книг, заполнить ими просторные стены. Я тогда написал
об этом музее очерк. Еще бы, именно на кузьминской даче вождь завершил
книгу, которую толкователи ленинизма признают "подлинныминным манифестом
революлюционной социал-демократии". Именно этот манифест заканчивался
возвышенными словами: "...русский РАБОЧИЙ, поднявшись во главе всех
демократических элементов, свалит абсолютизм и поведет РУССКИЙ ПРОЛЕТАРИАТ
(рядом с пролетариатом ВСЕХ СТРАН) прямой дорогой открытой политической
борьбы к ПОБЕДОНОСНОЙ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ".
Вот уже когда пролетариям соседнего с дачей Люблинского
литейно-механического и всех других заводов была уготована роль авангарда в
задуманной в голове молодого дачника мировой встряске.
Таким образом, белая дача в Люблино стала объектом музейного показа,
местной достопримечательностью. К ней проторили тропу экскурсанты,
благоговейно взиравшие на простую металлическую кровать, заправленную
тонким одеялом, стул и стол под настольной лампой с зеленым абажуром...
Здесь вроде бы допоздна горел свет, здесь будущий вождь писал свои
сочинения, переводил Энгельса, брошюру Каутского "Основные положения
Эрфуртской программы", на этой даче наш вождь учился печатать на машинке,
прочем непременно быстро.
И вдруг в один черный для энтузиастов день музей тихо прикрыли. Экспонаты
куда-то увезли. Как мне рассказывал опечаленный Бор-Раменский, доживавший
свой век в интернате для ветеранов, именно он обнаружил в архиве документы,
удостоверявшие. что семья Ульяновых жила не на этой, а на другой, не
сохранившейся даче.
Так, с одной иллюзией, связанной с Лениным, было покончено. Старые
большевики, такие, как Бор-Раменский, участники революции и гражданской
войны, отсидевшие по два десятка лет в родных советских тюрьмах и лагерях,
до последнего вздоха верили, что в эти самые лагеря они попали случайно, по
некой исторической ошибке, по злой воле предателя Сталина, изменившего
великому делу Ленина.
- А наш Ильич - человек гениальный, он не виноват в лагерях, - считал
Бор-Раменский и внушал эту мысль мне, молодому тогда члену партии.
Ему хватило мужества и честности признаться в ошибке, которую разделили с
ним партийные инстанции, давшие "добро" на открытие музея. Но докопаться до
истоков трагедии собственной загубленной жизни и своего поколения не смог.
На этой ли, на другой ли даче, но именно в Кузьминках автор монографии
"Что такое "Друзья народа" прожил все лето - два с половиной месяца. Не
только писал, переводил классиков. Научился кататься на велосипеде, купался
в пруду, встречался с московскими молодыми марксистами, решившими своими
