доме, невдалеке от Тверской.
Неделю Владимир прожил с родными. Сохранился документ, подтверждающий
пребывание его в Москве, запись в книге регистрации читателей библиотеки
Румянцевского музея, относящаяся к 26 августа 1893 года:
"Владимир Ульянов. Помощник присяжного поверенного. Б. Бронная, д.
Иванова, кв. 3". Как видим, здесь указан не переулок, а близкая к нему
Большая Бронная улица. Почему?
Как полагают историки, адрес этот - мифический, выдуман читателем
библиотеки "в целях конспирации", так как точно известно, что родные его
тогда обитали в Большом Палашевском переулке. В другом месте он не
останавливался.
Умерший своей смертью академик Петр Павлович Маслов, в юности примкнувший
к социал-демократам, участвовавший в революционном движении (отошел от
политики после Октября), познакомился с Владимиром Ульяновым как раз в 1893
году. Уже тогда Маспов поражен был целеустремленностью своего товарища,
сосредоточенной на одном пункте, сводившейся к "основной революционной
задаче", которая поглощала его ум и волю.
Вспоминая молодость свою и Ленина, после его смерти, академик Маслов в
"Экономическом бюллетене" опубликовал в 1924 году воспоминания, где
приводится поразительное по откровенности размышление об отличительной
особенности характера молодого Ульянова:
"Может быть, я ошибаюсь, - писал Петр Маслов, - но мне кажется, что на
все основные вопросы, которые можно поставить, его цельность дела дала бы
такой ответ: "Что есть истина?" - "То, что ведет к революции и победе
рабочего класса"; "Что нравственного?" - "То, что ведет к революции"; "Кто
друг?" - "Тот, кто ведет к революции"; "Кто враг?" - "Тот, кто ей мешает";
"Что является целью жизни?" - "Революция"; "Что выгодно?" - "То, что ведет
к революции".
Такой вот моральный кодекс революционера. Из этой цитаты во многих
изданиях исключался вопрос, касающийся нравственности. И не случайно.
Запись в регистрационной книге библиотеки - одно ив документальных
доказательств сформировавшейся в молодости безнравственности Ленина. Если
требовалось солгать "во имя революции", то тут же появлялась очередная
ложь, маленькая или большая. Сначала - из уст помощника присяжного
поверенного (адвоката), а в конечном счете - из уст главы правительства.
В отличие от анкет, что заполняют сейчас читатели наших библиотек, та
старая, Румянцевская, содержала только три вопроса: фамилия, имя, отчество.
Профессия. Место жительства. Ни о партийность, ни о национальности, ни о
образовании. прочих подробностях дореволюционный формуляр не интересовался.
Биографы Ленина, которые пытались выяснить его происхождение,
национальность предков - сурово наказывались. Так, на двадцать с лишним лет
была изъята из библиотек книга М. Шагинян "Семья Ульяновых", а сама она, по
ее признанию, "порядком пострадала" из-за того что открыла калмыцкое начало
в роде отца, чем воспользовались немецко-фашистские газеты в 1937 году. Как
выяснила писательница, бабушка Ленина со стороны отца "вышла из уважаемого
калмыцкого рода", кроме того, и в жилах русского деда Николая Ульянова
текла калмыцкая кровь.
То, что фашистские газеты Германии придали этому обычному среди уроженцев
Волги факту некое значение и затрубили о нем в газетах, вполне понятно. На
то они фашисты, расисты, преступники.
Но вот почему по инициативе казалось бы, интернационалиста,
марксиста-ленинца товарища Сталина и его соратников принимается решение ЦК
ВКП(б) от 5 августа 1938 года "О романе Мариэтты Шагинян "Билет по
истории", часть 1, "Семья Ульяновых", которое отправляет книгу Шагинян в
застенок спецхранов и на костер именно за это генеалогическое открытие?
Разве большевики - расисты?
Попало тогда и вдове Ленина, которая, прочитав роман в рукописи, "не
только не воспрепятствовала его появлению, но, как сказано в решении,
всячески поощряла Шагинян по различным сторонам жизни Ульяновых и тем самым
несла полную ответственность за эту книжку". Вот такими безграмотными
невнятными словами, таким фиговым листком прикрывалась явная фашистская
нагота, сущность сталинско - большевистского партийного решения
относительно "поощрения по различным сторонам жизни Ульяновых".
До недавних дней абсолютный запрет накладывался на генеалогические
исследования по линии деда Александра.
Если крестьянское, русское прошлое Николая Ульянова биографам позволяли
описывать в мельчайших подробностях, то прошлое Александра Бланка
представлялось в самых общих словах. Достаточно посмотреть на стенд музея
В, И. Ленина в Москве, чтобы увидеть, как скрывается "не арийское"
происхождение деда по линии матери.
Единственное, что позволили Шагинян, это сообщить "Александр Дмитриевич
Бланк был родом из местечка Староконстантиново Волынской губернии". Но
сказать, что именем Александр, как и отчеством Дмитриевич, дед Ленина
обзавелся на 21-м году жизни после крещения, принятия православия, а до
того его звали Израилем, писательница, под страхом изъятия книги,
проинформировать не могла.
Изъяли в шестидесятые годы все документы из ленинградских архивов,
обнаруженные А. Перовым и М. Штейном, где сообщалось о желании братьев
Бланк перейти из иудейской в православную веру. Это позволило им поступить
в военно-медицинскую академию и получить всe права подданных российского
императора.
- Мы вам не позволим позорить Ленина! - заявили одному из
первооткрывателей документов о происхождении деда вождя в Смольном.
- А что, быть евреем позор? - спросил обескураженный историк.
- Вам этого не понять, ответили номенклатурные ревнители чистоты
ленинской крови в штабе революции. Той самой революции, которая сулила всем
своим приверженцам свободу от всякого национального гнета. Сулить-то
сулила, да только практике многим выпускникам институтов и университетов,
заполняя анкеты, приходилось, при попытке занять высокую должность,
отвечать на пресловутый пятый пункт, после чего специалисты органов по
чистоте крови проводили специфические "изыскания" по обеим линиям. Если бы
таким любопытством обладали царские чиновники, если бы они
руководствовались при решении кадровых вопросов инструкциями, которые
разрабатывались на Старой и Лубянской площадях, - не видать бы нашему вождю
ни диплома юридического факультета, ни заграничного паспорта. Ведь у него
за рубежом, а также на петербургских кладбищах по линии матери покоились
десятки родственников с совсем не чистозвонными фамилиями: Гросшопф
(бабушка), Готлиб (прадедушка), Эстедт (прабабушка), то есть явно немцы и
прочие разные шведы. Ну, а что в далеком прошлом творилось по линии Израиля
Бланка - никто и не пытался узнать, не дай Бог...
Сам же Владимир Ильич Ульянов родными языками называл русский и немецкий.
По национальности считал себя, естественно, русским, уроженцем Волги,
волжанином. Был потомственным дворянином, поскольку его отец, Илья Ульянов,
став действительным статским советником, получил права дворянина, которые
мог передавать по наследству...
Лев Колодный
Цикл "Ленин без грима"
"Ульяновский фонд"
Что известно о первом пребывании Владимира Ульянова в Москве, в Большом
Палашевском переулке?
В воспоминаниях брата Дмитрия Ильича, продиктованных в старости,
говорится:
"В Москве первая наша квартира была в Большом Палашевском переулке -
близко от Сытина переулка, район Большой и Малой Бронной, около Тверского
бульвара. Помню, что дом церковный. Тогда номера домов в Москве в ходу не
были, и я помню, что Владимир Ильич еще смеялся, говорил: "Что же Москва
еще номеров не ввела - дом купца такого-то или дом купчихи такой-то". Адрес
ему еще такой попался: "Петровский парк, около Соломенной сторожки". Он
возмущался: "Черт знает, что за адрес, не по-европейски".
Таким обыденным было явление Ильича в Палашах, как постаромоскоески
назывался район Палашевских переулков, известный близостью к Тверской,
заурядными каменными строениями, среди которых несколько принадлежало
церкви Рождества Христова. Она стояла вблизи них, в Малом Палашевском
переулке (уничтожена после революции).
После того как Ульяновы обосновались в Москве, Владимир Ильич стал
регулярно приезжать к родным: по праздникам и летом, когда семья
перебиралась на дачу.
В начале 1894 года состоялось первое его публичное выступление в Москве,
свидетелем которого оказалось несколько десятков человек...
По описанию участника этого нелегального собрания Владимира Бонч-Бруевича
можно представить, сколько усилий тратили тогдашние диссиденты, чтобы
замести следы, уйти от филеров.
"Я в этот день принял все меры, чтобы явиться туда совершенно "чистым", -
пишет В. Д. Бонч-Бруевич в статье "Моя первая встреча с В. И. Лениным".
Спустя битый час после конных и пеших перемещений наш конспиратор
произнес пароль и оказался в просторной квартире, где собралась большая
группа интеллигентов, решивших послушать реферат народника Василия
Воронцова.
В группе собравшихся и увидел впервые Бонч-Бруевич своего будущего шефа
по службе в "рабоче-крестьянском правительстве".
Это, по его словам, "был темноватый блондин с зачесанными немного
вьющимися волосами, продолговатой бородкой и совершенно исключительным
громадным лбом, на который все обращали внимание".
Поразил он полемическим выступлением, длившимся минут сорок, поразил
памятью, способностью цитирования без бумажки. Естественно, что без бумажки
говорил он все это время.
Своего оппонента, почтенного, пожилого писателя, молодой Петербуржец
наградил серией негативных эпитетов. Теорию его назвал "обветшалым
теоретическим багажом", "старенькой и убогой", а лично выступавшего обозвал
"господином почтенным референтом", который не имеет о марксизме "ни
малейшего понятия". Писатель не обиделся, даже оживился после столь
яростного обличения, поприветствовал Петербуржца, имени которого так же,
как все, не знал, более того, даже поздравил марксистов, что у них
появилась восходящая звезда, которой пожелал успеха.
Вряд ли услышал эти слова покрасневший от волнения оппонент, поскольку,
как пишет В. Бонч-Бруевич, после выступления сразу же исчез из его поля
зрения. На то и конспиратор.
Присутствовавшая на том собрании Анна Ильинична пригласила Бонча домой.
Соблюдая правила конспирации, молодые революционеры разошлись: Анна
Ильинична одним путем, Владимир Дмитриевич - другим, чтобы не привлечь
внимания охранки.
Каково же было удивление Бонча, когда за семейным столом в квартире
Ульяновых он увидел Петербуржца, в тот семейный вечер так и не
представившегося гостю своим именем.
Сидя за столом, будущий соратник и наперсник услышал впервые во время
оживленной беседы скептическое ленинское "гм, гм", которым выражалось
множество оттенков чувств, в частности ирония, сомнение, услышал также
известное нам всем обращение "батенька".
- Расскажите-ка вы, батенька, - обратился якобы молодой будущий вождь к
столь же тогда молодому будущему управляющему делами советского
правительства, - что у вас здесь делается в Москве. Мне говорят, что вы
имеете хорошие социал-демократические связи. И, не спрашивая имени-отчества
Петербуржца, Бонч-Бруевич все взял да и рассказал, не таясь, вроде бы
отчитался о проделанной работе, хоть сам считал себя конспиратором, как мы
выдели, часами разгуливал по задворкам, чтобы не привлечь к себе внимание
полиции. Значит, было что скрывать.
Только через год от Анны Ильиничны узнал "батенька" Бонч, что выступавший
против народника Воронцова блистательный Петербуржец не кто иной, как
Владимир Ульянов, ее родной брат. Десятки лет спустя, в 1923 году, получил
Бонч-Бруевич из бывшего полицейского архива фотографию донесения в
департамент полиции, где агентом охранного отделения подробно
описывалось... то самое тайное собрание на Арбатской площади, которое
состоятельные революционеры тщательно скрывали, колеся по Москве на
извозчиках. Агент, оказывается. все тогда и увидел, и услышал. Он
докладывал начальству:
