не знала, что делать.
Чтобы хоть как-то разрядить напряженную атмосферу в доме,
Акакий Петрович иногда приглашал в гости Бориса Руднева. Просто
так, как друга дома. Иногда другу дома казалось, что папа
Миллер приглашает его нарочно: чтобы разбудить спящую
красавицу, которая запаздывает с пробуждением. Но спящая
красавица пробуждаться не торопилась, и друг дома даже не знал
толком, к кому он, собственно, ходит в гости: к дочке или к
папе с мамой?
Дверь комнаты, где спала Нина, закрывалась так тщательно,
словно там была мастерская фальшивомонетчиков.
-- Там у меня ужасный беспорядок,-- объясняла спящая
красавица.
Осенью в доме Миллеров прибавились новые люди. К Милиции
Ивановне из провинции приехала Агнесса Ивановна с дочерью
Катей, которая была почти одного возраста с Ниной.
-- Это что, мамина сестра?-- спросил Борис.
-- Нет, просто знакомые,-- ответила Нина. Позже
выяснилось, что гости из провинции -- это все-таки Нинины тетка
и двоюродная сестра. Казалось, что Нина то ли стесняется, то ли
недолюбливает своих родственников. Благодаря искалеченным
бедрам одна нога Агнессы Ивановны была значительно короче
другой, и она с трудом ковыляла по комнате, опираясь на толстую
палку с резиновым наконечником и постоянно цепляясь за стулья и
за дырки в старом ковре на полу.
-- Что это у нее такое?-- сочувственно спросил друг дома.
-- Искривление позвоночника,-- неохотно ответила Нина.-
Упала. Когда была ребенком.
-- А где ее муж?
-- Пропал без вести... На войне...
-- Но дочка у нее очень симпатичная,- похвалил друг
дома,-- Только что это она, когда разговаривает, так все время
в сторону смотрит?
-- Она просто глаза прячет,фыркнула кузина Нииа,-Потому
что она косоглазая.
-- Нина, как тебе не стыдно!вмешался Акакий Петрович,
который дремал в своем кресле.-- Да, вчера я обещал Кате мой
фотоаппарат, а ты его взяла с собой. Зачем ты это делаешь?
-- Да, но я сама фотографировала.
-- Но ведь в аппарате нет пленки. Зачем ты врешь?
-- Раз я говорю, значит, это так1-- упрямо тряхнула
кудрями дочь.
-- Мерзавка,-- тихо, словно самому себе, пробормотал отец.
Нина обиженно надула щеки. На мгновение в ее лице
мелькнуло что-то неприятное. Затем она ушла в свою комнату и
хлопнула дверью.
Чтобы преодолеть неловкое молчание, поскольку заговорили о
фото, Борис попросил разрешения посмотреть семейный
фотоальбом, который лежал на комоде.
Вот фотография. Акакия Петровича в молодости. На редкость
красивый молодой человек. Хорошенький, как херувим. Даже
немножко сладенький. Но глаза усталые и печальные. Словно он
уже родился таким же сонным флегматиком, как сейчас, когда он
сидит и клюет носом в своем кресле. Словно у него усталая
кровь.
Затем шла семейная фотография Милиции Ивановны: большая
купеческая семья с угрюмыми лицами. Даже в молодости Милиция
Ивановна была такой же жабой, как теперь. Но видно, что
властная бой-баба. И глаза как у совы. И как только эта жаба
умудрилась поймать такого херувимчика?
Перелистав еще несколько страниц, Борис увидел фотографию,
которая показалась ему знакомой. Мужчина в военной форме времен
революции. На голове дикая копна волос, спадающих до
плеч, как у батьки Махно. Уродливый, как черт, и глаза как
гвозди. Уродец сидел, положив одну руку на кривую кавказскую
шашку с богатой серебряной чеканкой, а другой рукой держался за
огромный маузер в деревянной кобуре. На маузере ясно виднелась
маленькая именная пластинка с загнутым углом, что означало
Почетное золотое оружие Реввоенсовета.
-- Кто это такой?-- спросил Борис.
-- А это был такой герой Перекопа,-- сонно ответил Акакий
Петрович.- Когда-то, в молодости, он ухаживал за Милицией
Ивановной. Вот и попал в альбом.
-- Я его тоже немножко знал,- сказал Борис,- Мы тогда жили
по соседству. Около Петровского парка.
Альбом шел в хронологической последовательности, как
семейная хроника. На следующей странице было несколько
фотографий очень красивой молодой женщины. Сначала она в белом
кружевном платье с оборочками -- как кисейная барышня. Но на
следующей фотографии эта кисейная барышня уже в военной форме
из грубого сукна и с наганом у пояса. Лицо у нее холодное,
гордое и надменное. И это лицо опять показалось Борису
знакомым.
-- А кто это?- спросил он.
-- Это сестра героя Перекопа. Когда-то они все с Милицией
Ивановной дружили. Воспоминания молодости.
-- А-а-а... Так я ее тоже немножко знал. Я тогда еще
совсем мальчишкой был. А она тогда ромбы носила, что-то вроде
генерала в ГПУ-- НКВД. Как ее звали? Орбели.. Зинаида
Генриховна.
-- Да, она взяла эту фамилию после революции. А вы знаете
ее настоящую фамилию?
Вспомнив свою молодость, Акакий Петрович немного
оживился:
-- Она урожденная княжна Шаховская. Столбовое дворянство,
от Рюриковичей. Но старый князь Шаховской был большой чудак.
Когда ему было уже под семьдесят, он женился на молоденькой
еврейке с целой кучей еврейских детей. Старый князь всех этих
еврейчиков усыновил. Чтобы люди потом думали, что это от него
самого. С тех пор пошли князья Шаховские, во чистокровные
евреи.
-- А почему ж она переменила фамилию?
-- Она была очень экзальтированная натура. Прямо из
Смольного института благородных девиц она пошла работать в ЧК.
Ну и фамилия князей Шаховских там немножко мешала.
На следующей странице Борис нашел еще одну интересную
фотографию. Какая-то другая девица, одетая по моде 30-х годов.
И тоже очень красивая. Она идет по парку и катит впереди себя
нарядное, из кожи и никеля, кресло для инвалидов, в котором
сидит горбун с умным лицом, с огромной, как у марсианина,
головой и маленькими, высохшими и мертвыми ногами. А рядом
шагает герой Перекопа с шашкой и маузером.
-- А это кто?-- спросил Борис.
-- Просто так,-- пожал плечами Акакий Петрович,- общие
знакомые.
Борис посмотрел на фотографию еще раз. Да, действительно
общие знакомые. Ведь это красавица Ольга, жена Максима. Тихий
ангел, после которого и началась вся эта чертовщина с Максимом.
Ведь и этот горбун тогда тоже жил где-то около Петровского
парка. Ольга из жалости, чтобы составить ему компанию, иногда
катала его по парку. А Борис тогда ловил в пруду головастиков и
удивлялся, зачем эта красавица гуляет с горбуном, про которого
говорили, что он потомок знаменитого революционера декабриста
князя Оболенского.
В переулке Энтузиастов пахло осенью, дождем и прелыми
листьями. Когда Борис шел домой, ему стало немножко грустно на
душе. Может быть, от этих старых фотографий, которые напомнили
ему его детство и отеческий дом.
Все было так хорошо, пока не случилась эта чертова история
с Максимом, где главную роль играла эта злосчастная Ольга. Хотя
она и выглядела как бледный ангел, но ведь уже и до Максима
из-за нее было два самоубийства. Сначала студент, который
выстрелил себе в рот из нагана. А потом Завалишин, дальний
родственник поэта Серафима Аллилуева.
Рядом с Ольгой, как пудель, постоянно крутился этот
колченогий герой Перекопа в своих идиотских красных галифе. Как
будто красавице Ольге нравилась эта компания горбунов и уродов.
А с другой стороны около Ольги как змея все время увивалась эта
княжна Шаховская-Орбели, кисейная барышня и чекистка. Такая
трогательная дружба, прямо как в романах Чарской.
Но кончилось все это плохо. Ольга умерла загадочной
смертью. А Максим от горя чуть не помешался. Потом умер и их
ребенок. А Максим занялся сатановедением и всякой чертовщиной.
Сидит, как доктор Фауст, зарывшись в свои средневековые книжки,
и бредит про ведьм и ведьмаков.
Потом началась Великая Чистка, где подмели и героя
Перекопа, и его сестренку. А чернокнижник Максим, теперь уже
начальник 13-го отдела НКВД, сидит и хвастается, что это он их
посадил -- и за какие-то темные дела. Но что это за дела --
молчит, так как это государственная тайна.
Тогда пьяный Максим бормотал, что Зинка Орбели -это помесь
сатаны и антихриста, полукняжна и полумарсианка. А теперь
трезвый Акакий Петрович подтверждает, что она вовсе не Орбели,
а княжна Шаховская. Но и не княжна Шаховская, а чистокровная
еврейка. И не Зинаида Генриховна, а Гершелевна. Такая путаница,
что тут и сам черт не разберется. Но так или иначе, а вся эта
темная история началась с красавицы Ольги. Тихий ангел, бледная
вошь, которая завела Максима по ту сторону добра и зла.
Борис расправил плечи и вдохнул полной грудью свежий
осенний воздух. Потом он раскинул руки и потянулся, как
сильный, здоровый зверь. Так, что затрещало в суставах.
"Эх, как хорошо и просто все кругом,-- подумал
он.-- И как только люди сами себе портят эту жизнь. Сами себе?
Или одни другим?"
Когда-то в 20-х годах на окраине Ростова, в Нахичевани,
жила дружная пожилая пара скопцов, Никифор Захарович и Аграфена
Демидовна. Они принадлежали к небольшой колонии секты скопцов,
которые остались в Нахнчевани еще от царского времени. Это были
простые люди, которых соседи уважали за их трудолюбие и
готовность помочь ближнему.
Никифор Захарович держал пасеку и угощал соседских детишек
медом, а про Аграфену Демидовну говорили, что у нее золотые
руки и что дом у них -- полная чаша. В этом доме не хватало
только одного -- детей.
Поэтому на старости лет Никифор Захарович и Аграфена
Демидовна решили взять себе приемного ребенка. Тогда, после
революции и гражданской войны, в детдомах было полно всяких
детей. Они просто пошли в детдом и выбрали себе там подходящего
мальчишку с рыжими вихрами. По документам малыш был круглым
сиротой по имени Остап Ос-тапович Оглоедов.
Маленький Остапка прижился в доме скопцов, и они полюбили
своего приемного сына. Но однажды, искупав Ос-тапку в корыте,
мать сказала отцу:
-- А ты знаешь, Никифор Захарыч, наш Остапка-то того...
обрезанный.
-- Ну и что? С людьми всяко бывает.
-- Да, но ведь в Ростове полно евреев...
-- Что ты, Аграфена Демидна. Ведь он на еврея совсем не
похож. Да и фамилия у него русская.
-- А может, он не чистый еврей, а того... с прожидью?
-- Кто это знает?-- развел руками Никифор Захарович.-Пущай
это Господь Бог решает.
Когда мальчик немного подрос, он совсем забыл про детдом и
стал задавать всякие вопросы. Чтобы не рассказывать сказки про
аиста, приемные родители сказали Остапке, что его подбросили
бродячие цыгане, которые оставили его на пороге их дома. В
Ростове было много цыган, которым приписывали всякие трюки, и
Остапка поверил этому.
Когда Остапка пошел в школу, он даже гордился этим и
говорил, что он цыган. Но потом мальчишки стали смеяться:
-- Какой ты цыган, коли ты обрезанный!
Когда Остап достиг юношеского возраста, он стал
подозревать, что с ним что-то не в порядке: хотя сам он вырос
огромного роста, больше всех своих сверстников, но половые
-органы у него остались маленькие, как у ребенка. А
мальчишки, когда их водили на общие медицинские осмотры,
конечно, посмеивались:
-- Эй, ты, гермафродит!
В душе Остап стал стесняться сначала мальчишек, а потом и
девчонок. А внешне, чтобы компенсировать этот недостаток, он
стал выкидывать в школе такие замысловатые фокусы, что вскоре
приобрел себе двойную славу: первого хулигана -- и первого
труса.
Вскоре и приемные родители заметили, что с Остапом что-то
не в порядке. Парень он был довольно смышленый и
