чем-нибудь сверхъестественном. Всегда было так, насколько я помню".
По крайней мере, это объясняло то, что во время моего первого
посещения кто-то заметил Норману Стету, что он должен был бы приберечь
свою историю для Рождества. Я готов был спросить Стивенса еще о многом,
но увидел предостережение в его глазах. Это не означало, что он не
ответит на мои вопросы. Скорее, что я не должен их задавать.
"Что-нибудь еще, мистер Эдли?"
Мы остались одни. Неожиданно холл показался мне более темным, лицо
Стивенса бледнее, а его губы ярче, чем всегда. В камине выстрелило
полено, и красный отблеск скользнул по полированному паркету. Мне
показалось, что я услышал что-то напоминающее звук удара в тех
отдаленных комнатах, куда я еще не заходил. Мне очень не понравился этот
звук. Очень.
"Нет, - сказал я не совсем ровным голосом. - Думаю, что нет".
"Что же, спокойной ночи", - попрощался Стивенс, и я вышел наружу. Я
слышал, как тяжелая дверь захлопнулась за моей спиной. Щелкнул замок. Я
шел навстречу огням Третьей авеню, не оборачиваясь и, в какой-то мере,
боясь посмотреть назад, словно мог бы увидеть нечто ужасное, следующее
за мной по пятам, или обнаружить что-то, о чем лучше не догадываться. Я
дошел до угла, увидел такси и помахал ему.
"Опять истории о войне?" - спросила Эллен, когда я пришел. Она лежала
в постели с Филиппом Марлой, единственным любовником, который у нее был.
"Была одна история или две, - ответил я, вешая пальто. - В основном я
читал книгу".
"Только когда ты не хрюкал".
"Согласен. Когда не хрюкал".
"Послушай-ка вот это: "Когда я впервые увидел Терри Леннокса, он был
пьян и сидел в серебристом "Роллс-Ройсе" у террасы "Танцоров". Эллен
продолжали: "У него было молодое лицо, но белые, цвета кости, волосы.
Судя по его глазам, можно было сказать, что каждый волос на его голове
был крашеным, однако он выглядел как и любой другой красивый молодой
парень, тративший слишком много денег на кабак, который и существует для
этой цели и никакой другой". Неплохо, а? Это..."
"Долгое прощание", - сказал я, снимая ботинки. - Ты читаешь мне один
и тот же отрывок раз в три года. Это часть твоего жизненного цикла.
Она наморщила нос: "Хрю-хрю".
"Спасибо".
Она вернулась к книге. Я вышел на кухню и взял бутылку виски. Когда я
возвратился, Эллен оставила книгу открытой на одеяле и пристально
посмотрела на меня: "Дэвид, ты собираешься вступить в этот клуб?"
"Я думаю, что это возможно... если меня попросят". Я чувствовал себя
неуютно. Вероятно, я еще раз сказал ей неправду. Если бы существовало
членство в 249Б на 35 улице, я бы уже был членом клуба.
"Я рада за тебя, - сказала она. - Тебе необходимо что-то постоянное
сейчас. Я не уверена, что ты отдаешь себе в это отчет, но тебе это
нужно. У меня есть Комитет по правам женщин и Театральное общество, и ты
тоже нуждался в чем-то".
Я сел на кровать рядом с ней и взял "Долгое прощание". Это было новое
издание в светлой обложке. Я помнил, как я покупал оригинальное издание
в подарок на день рождения Эллен. В 1953.
"Мы что, уже старые?" - спросил я ее.
"Боюсь, что да", - сказала она и ослепительно улыбнулась.
Я положил книгу и коснулся ее груди: "Слишком стара для этого?"
Она потянула на себя покрывало с видом великосветской дамы, а потом,
хихикая, сбросила его ногой на пол.
"Побей меня, папочка, - сказала она. - Я плохо себя вела".
"Хрю-хрю", - ответил я, и мы оба рассмеялись.
Наступил предрождественский вторник. Этот вечер был похож на все
остальные, за исключением двух обстоятельств. Было больше народу,
возможно, не меньше восемнадцати человек. И остро ощущалась атмосфера
возбужденного обещания. Иохансен лишь бегло пробежал глазами свою газету
и присоединился к Маккэррону, Хьюгу Биглмэну и ко мне. Мы сидели у окон
и говорили о том о сем, пока неожиданно не завели горячий и часто
смешной спор о довоенных автомобилях.
Была еще, - сейчас, когда я думаю об этом, - и третья особенность:
Стивенс приготовил великолепный пунш. Он был мягким, хотя и с ромом и
специями, и подавался из невероятного кувшина, похожего на ледяную
скульптуру. Беседа становилась все оживленней по мере того, как
уменьшался уровень пунша в кувшине.
Я перевел взгляд в сторону маленькой двери, ведущей в бильярдную, и
был поражен, увидев, как Уотерхауз и Норман Стет засовывали бейсбольные
карточки в какое-то подобие цилиндра. При этом они громко смеялись.
Повсюду образовывались, а потом расходились грудой людей. Становилось
все позднее... и наконец, когда наступило время, в которое обычно все
начинали расходиться, я увидел Питера Эндрюса, сидящего перед камином с
каким-то пакетом в руке. Он бросил его в огонь не распечатав, и через
мгновение пламя заплясало всеми цветами спектра, пока вновь не стало
желтым. Мы расставили стулья по кругу. Через плечо я Эндрюса увидел
камень с выгравированным изречением: СЕКРЕТ В РАССКАЗЕ, А НЕ В
РАССКАЗЧИКЕ. Стивенс скользил среди нас, забирая бокалы и возвращая их с
бренди.
Слышались негромкие пожелания "Счастливого Рождества" и "Это гвоздь
сезона, Стивенс", и я впервые увидел, как здесь расплачивались,
протягивая десятидолларовую и даже стодолларовую бумажку.
"Спасибо, мистер Маккэррон... мистер Иохансен... мистер Биглмэн..."
Я прожил в Нью-Йорке достаточно долго, чтобы знать, что во время
Рождества чаевые текут рекой: что-то мяснику, что-то булочнику и
владельцу скобяной лавки, не говоря уже о швейцаре, мажордоме и
уборщице, приходившей по вторникам и пятницам. Я еще не встречал людей
моего круга, которые относились бы к этому как к обязательному
пустяку... однако, мне не хотелось плохо думать о ком-нибудь в этот
вечер. Деньги давались по доброй воле и легко...
Я нашел свой бумажник. В нем я всегда держал за фотографиями Эллен
пятидолларовую бумажку на всякий случай. Когда Стивенс подал мне бренди,
я положил ее ему в руку безо всякого колебания, хотя и не был богат.
"Счастливого Рождества, Стивенс", - сказал я.
"Спасибо, сэр. И вам того же".
Он раздал бренди, собрал чаевые и ушел. В какой-то момент, уже на
середине рассказа Эндрюса, я повернул голову и увидел его стоящим в
двери, словно тень, густая и молчаливая.
"Сейчас я адвокат, как многие знают, - сказал Эндрюс, отпив из своего
бокала. Он прочистил горло и снова пригубил. У меня несколько контор на
Парк Авеню, вот уже 22 года. До этого я был ассистентом в адвокатской
фирме, ведущей дела в Вашингтоне. Однажды вечером, в июле, меня
попросили задержаться допоздна, чтобы составить перечень дел для справки
адвокату, что не имело никакого отношения к данной истории. Вскоре в
контору вошел человек, который в то время был одним из наиболее
известных сенаторов в Капитолии и ставший впоследствии президентом. Его
рубашка была испачкана в крови, а глаза буквально вылезали из орбит.
"Мне нужно поговорить с Джо", - сказал он. Джо, как вы понимаете, был
никто иной, как Джозеф Вудс, глава моей фирмы и один из самых
влиятельных частных адвокатов в Вашингтоне. К тому же он является
близким другом этого сенатора.
"Он ушел домой несколько часов тому назад", - объяснил я ему. Говоря
откровенно, я был ужасно напуган - он выглядел, как человек, который
только что попал в жуткую аварию или участвовал в смертельной схватке.
Глядя на его лицо, которое я часто видел в газетах, все в запекшейся
крови, с нервно подергивающейся щекой под обезумевшим глазом, я все
сильнее поддавался панике.
"Я могу позвонить ему, если вы..." Я уже держал в руках телефон,
сходя с ума от желания переложить свалившуюся на меня ответственность на
кого-то другого. Заглянув за спину сенатора, я увидел кровавые следы,
оставленные им на ковре.
"Я должен переговорить с Джо немедленно, - повторил он, будто не
слышал моих слов. - Кое-кто находится в багажнике моей машины... То, что
я обнаружил в Вирджинии. Я стрелял в это, но не мог убить. Это не
человек, и я не мог это убить".
Он начал хихикать, потом засмеялся и, наконец, закричал. Он все еще
продолжал кричать, когда я дозвонился до мистера Вудса и попросил его,
ради всего святого, приехать как можно скорей..."
Я не собираюсь рассказывать историю Питера Эндрюса полностью. По
правде говоря, я не уверен, что осмелился бы ее рассказать. Достаточно
будет сказать, что этот рассказ был столь ужасным, что я думал о нем в
течение нескольких недель. Как-то за завтраком Эллен посмотрела на меня
и спросила, почему я закричал ночью: "Его голова! Его голова на земле
все еще говорила!"
"Я думаю, это был сон, - сказал я. - Один из тех, которые потом
невозможно вспомнить".
Но я тут же опустил глаза и полагаю, что Эллен поняла, что это была
ложь.
В один из августовских дней следующего года я работал в библиотеке, и
меня позвали к телефону. Это был Уотерхауз. Он спросил, не могу ли я
зайти к нему в кабинет. Когда я пришел, я увидел, что там находились
также Роберт Карден и Генри Эффингем. В первый момент я подумал, что
меня собираются обвинить в каких-то неразумных и некомпетентных
поступках. Карден подошел ко мне с казал: "Джордж полагает, что настало
время сделать вас младшим партнером, Дэвид. Мы все согласились".
"Вы должны пройти этот путь, Дэвид, если все будет хорошо, мы сделаем
вас полноправным партнером к Рождеству", - заверил Эффингем.
В эту ночь мне не снились кошмары. Мы с Эллен, изрядно выпившие,
выбрались пообедать в одно джазовое заведение, которое не посещали почти
шесть лет, и слушали удивительного голубоглазого негра, Дикстера
Гордона, дувшего в свою трубу почти до двух утра. На следующее утро мы
проснулись с неприятными ощущениями в желудке и головной болью и не
могли полностью поверить в то, что произошло. Самым невероятным было то,
что мой заработок поднялся до восьми тысяч долларов в год, хотя мы
перестали верить в возможность такого повышения.
Фирма послала меня на шесть недель в Копенгаген, и когда я вернулся,
то узнал, что Джон Хенрахен - один из постоянных посетителей 249Б - умер
от рака. Был произведен сбор средств для его жены, которая оказалась в
трудном положении. Меня уговорили заняться подсчетом собранной суммы и
оформлением банковского чека. Набралось больше десяти тысяч долларов. Я
передал чек Стивенсу и предполагаю, что он отослал его по почте.
Так уж случилось, что Арлин Хенрахен была членом театрального
общества Эллен, и Эллен рассказала мне через какое-то время, что Арлин
получила анонимный чек на десять тысяч четыреста долларов. К чеку
приложена короткая и загадочная записка: "От друзей вашего мужа Джона".
"Разве это не самая удивительная вещь, которую ты когда-либо слышал в
жизни?" - спросила меня Эллен.
"Нет, - сказал я, - но, по-видимому, она входит в первую десятку. У
нас есть еще клубника, Эллен?"
Прошли годы. Я обнаружил наверху в 249Б множество комнат: кабинет,
спальню, где гости иногда оставались на ночь (хотя после того, как я
услышал звук удара или мне показалось, что я услышал, лично я предпочел
бы остановиться в хорошем отеле), небольшой, но хорошо оборудованный
гимнастический зал и бассейн с сауной.
Кроме того, имелось также длинная узкая комната во всю длину здания с
двумя дорожками для игры в шары.
За эти годы я перечитал романы Эдварда Грей Севиля и открыл для себя
совершенно удивительного поэта, равного, может быть, Эзре Паунду и
Уолласу Стивенсу, по имени Норберт Роузен. Согласно справке в конце
одного из томов его сочинений, он родился в 1924 и был убит в Анзио. Все
