Но это не важно; мой ум снова блуждает, а рот плетется за ним, как барашек за своей пастушкой. А я собиралась сказать только, что вода из кухонного крана нисколько не помогла мне - даже парочка кубиков льда не перебьет этот запах меди, - и я скоротала вечер у телевизора, смотря какой-то глупый водевильчик, прихлебывая экзотический напиток из одной из тех баночек, которые у меня всегда были припасены для сынишек-близнецов Джо-младшего в недрах моего холодильника. Я приготовила себе холодный ужин, но у меня пропал аппетит, так что, поковыряв в тарелке, я выбросила все в помойное ведро. Вместо этого я взяла еще одну баночку напитка и уселась в гостиной перед телевизором. Одно шоу уступало место другому, но я не заметила между ними ни малейшей разницы. Наверное, потому, что я не слишком-то вникала в суть происходящего на экране.
Я не пыталась решить, что же буду делать; говорят, что утро вечера мудренее, так как вечером мозг более склонен диктовать плохое. Что бы вы ни решили после захода солнца, девять шансов из десяти, что утром вам придется изменить свое решение. Поэтому я просто сидела, а когда закончились местные новости и началось ночное шоу, я заснула.
Мне приснился сон. Он был о Вере и обо мне, только Вера была такой, какой я впервые увидела ее, когда еще был жив Джо, а все наши дети - как ее, так и мои - были с нами и вертелись поблизости большую часть времени. В моем сне мы убирали посуду - она мыла, а я вытирала. Только делали мы это не в кухне; мы стояли перед маленькой плитой в гостиной моего дома. И это было странно, потому что Вера никогда не была в моем доме - ни разу за всю свою жизнь.
Однако в этом сне она была здесь. Она складывала тарелки в стоявшую на плите пластмассовую миску-не мои старенькие тарелки, а ее чудесный китайский фарфор. Она мыла тарелки, а затем передавала их мне, и каждая выскальзывала у меня из рук и разбивалась о кирпичи, на которых стояла плита. Вера говорила: "Ты должна быть осторожнее, Долорес, потому что когда происходят несчастные случаи, а ты неосторожна, то возникает чертовски много проблем".
Я обещала ей быть осторожной, и я старалась, но и следующая тарелка выскальзывала у меня из рук, и следующая, и следующая.
"А вот это уже нехорошо, - наконец-то произнесла Вера. - Посмотри, что ты натворила!"
Я посмотрела вниз, но вместо осколков тарелок кирпичи были усеяны мелкой крошкой фарфоровых зубов Джо и кусочками камня. "Не передавай мне больше ничего, Вера, - сказала я и расплакалась. - Мне кажется, я не могу больше мыть тарелки. Возможно, я слишком стара, я не знаю, но я не хочу разбить их все, это я знаю".
Однако Вера продолжала передавать мне тарелки, а я продолжала ронять их, - а производимый ими звук, когда они разбивались о кирпичи, становился все громче и, казалось, уходил в глубину, пока не перешел в непрерывный гул. Сразу же я поняла, что сплю, и этот гул не относится к моему сну. Просыпаясь, я так дернулась, что чуть не свалилась с кресла на пол. Раздалось еще несколько таких же гудящих звуков, и теперь я поняла, что это такое - дробовики, ружья.
Я встала и подошла к окну. Два пикапа ехали по дороге. В кузовах сидели люди, и казалось, что у всех них в руках ружья и каждую пару секунд они палят в небо. Последовала яркая вспышка, затем раздался жуткий грохот. По тому, как мужчины (я считаю, что это были мужчины, хотя не могу сказать наверняка) раскачивались из стороны в сторону - и по тому, как грузовички болтало из стороны в сторону, - я бы сказала, что вся эта компания была чертовски пьяна. Узнала я и один из грузовичков.
Что?
Нет, я не собираюсь рассказывать тебе этого - у меня и своих проблем достаточно. Я не хочу вмешивать кого-нибудь еще, кроме себя, в это дело с пьяной пальбой. В конце концов, может быть, я и обозналась.
Как бы там ни было, я подняла окно, когда увидела, что они целятся в низко висящие облака, а не во что-то конкретное. Я подумала, что они развернутся на широкой площадке у подножия нашего холма. Так они и сделали. Один из грузовичков чуть не перевернулся ~ ну разве это не было смешно!
Они вернулись, вопя и непрерывно стреляя. Сложив руки рупором, я крикнула что есть мочи:
- Убирайтесь отсюда! Не мешайте людям, которые пытаются заснуть! - Один из грузовичков так занесло, что он чуть не съехал в кювет. Так что мне кажется, я тоже здорово напугала их. Один из мужчин, стоявший в кузове этого грузовичка (тот, которого, как мне показалось, я узнала), вылетед за борт. У меня отличные легкие, и я спокойно могу перекричать всех их вместе взятых, если захочу.
- Убирайся с Литл-Толла, ты, проклятая убийца! - выкрикнул кто-то из них и пальнул в воздух. Но мне кажется, они просто хотели показать мне, какие они крутые ребята, потому что больше не повторили своей выходки... Я слышала, как шум моторов удалялся в направлении городка - и того проклятого бара, открывшегося в прошлом году, - мужчины раскачивались, размахивали руками и кричали, ну вы же знаете, как ведут себя пьяные мужики.
Что ж, это развеяло все мое плохое настроение. Я уже больше не боялась и уж, конечно, не хотела больше плакать. Я разозлилась, но не утратила способности думать и понимать, почему люди делают то, что делают. Когда моя ярость достигла предела, я остановила ее воспоминанием о Сэмми Маршане, о том, как выглядели его глаза, когда он стоял на коленях на лестнице и увидел мою комбинацию, а потом посмотрел на меня, - такие же темные, как океан перед штормом, такие же, как у Селены в тот день в огородике.
Я уже знала, что мне предстоит вернуться сюда, Энди. Но только после того, как уехали эти мужчины, я перестала тешить себя надеждой, что еще моту выбирать, что сказать, и что у меня есть путь к отступлению. Я поняла, что мне придется рассказать обо всем. Я легла в постель и мирно проспала до четверти девятого. Это было моим самым поздним пробуждением с тех пор, как я вышла замуж. Наверное, я отдыхала перед столь длинным ночным разговором,
Проснувшись, я намеревалась сделать это как можно скорее - горькое лекарство лучше принимать сразу, - но что-то отвлекло меня от этой мысли, прежде чем я вышла из дома, иначе я давно уже рассказала бы вам свою историю.
Я приняла ванну и, прежде чем одеться, включила телефон. Ночь прошла, и я чувствовала себя достаточно бодрой. Я решила, что если кто-то захочет позвонить и оскорбить меня, то я и сама смогу отпустить в его адрес парочку ругательств. Уверена, что не успела я еще надеть чулки, как телефон действительно зазвонил. Я сняла трубку, готовая дать отпор кому бы то ни было, когда женский голос произнес:
- Алло? Могу я поговорить с мизс Долорес Клейборн?
Я сразу же поняла, что звонят издалека, но не только из-за шума, отдающегося эхом в трубке. Я поняла это потому, что никто на острове не называет женщин "мизс". Вы можете быть "мис", а можете быть и "миссис", но никак уж не "мизс".
- Это я.
- Вам звонит Алан Гринбуш, - продолжала женщина.
- Забавно, - заметила я, - вы вовсе не похожи на Алана Гринбуша.
- Это звонят из его офиса, - сказала она, как будто я была неимоверной тупицей. - Вы будете разговаривать с мистером Гринбушем?
Она застала меня врасплох, я даже не сразу уловила имя - я знала, что слышала это имя прежде, но не могла вспомнить - где.
- А в чем, собственно, дело? - спросила я. Возникла пауза, как будто говорившей нельзя было раскрывать информацию подобного рода, а потом она сказала:
- Мне кажется, это касается миссис Веры Донован. Так вы будете разговаривать, мизс Клейборн?
Затем до меня дошло - Гринбуш, человек, присылавший все эти пухлые заказные письма.
- Ага, - ответила я.
- Простите? - не поняла она.
- Буду, - сказала я.
- Благодарю, - послышалось в ответ. Затем последовал щелчок, и я осталась стоять в нижнем белье. Ожидание продлилось недолго, но мне это показалось вечностью. Как раз перед тем, как он заговорил, я подумала, что разговор пойдет относительно тех случаев, когда я подписывала бумаги вместо Веры, - они поймали меня. Это было вполне возможно; разве вы не замечали, как одно несчастье влечет за собой другие?
Наконец Гринбуш отозвался:
- Мисс Клейборн?
- Да, это Долорес Клейборн, - ответила я.
- Вчера мне позвонили из местного отделения полиции на Литл-Толле и сообщили, что Вера Донован умерла, - сказал он, - Было уже поздно, когда я узнал об этом, поэтому я подождал до утра, чтобы позвонить вам.
Я подумала, что на острове есть люди, которые не особенно заботятся, в какое время они звонят мне, но, конечно же, я не сказала этого вслух.
Откашлявшись, он продолжил:
- Пять лет назад я получил письмо от миссис Донован, в котором содержалось указание сообщить вам о состоянии ее имущества в течение двадцати четырех часов после ее смерти. - Он снова откашлялся и добавил: - Хотя я потом частенько разговаривал с ней по телефону, это было последнее письмо, полученное от нее.
У него был сухой, нервный голос. Такой голос невозможно слушать.
- О чем вы говорите? - удивилась я. - Оставьте все эти отступления и наконец скажите мне!
Он мне сказал:
- Я рад сообщить вам, что, кроме небольшого пожертвования на сиротский приют в Новой Англии, вы единственная наследница, указанная в завещании миссис Донован.
У меня пересохло в горле; единственное, о чем я могла думать, так это то, как она все же попалась на трюк с пылесосом.
- Позднее сегодня вы получите подтверждающую телеграмму, - произнес он, - но я рад поговорить с вами еще до ее получения - миссис Донован очень настаивала на своем желании по этому вопросу.
- Ага, - заметила я, - она умела быть настойчивой.
- Я уверен, что вы скорбите о смерти миссис Донован - мы все скорбим, - но я хочу, чтобы вы знали, что теперь вы будете очень богатой женщиной, и если я могу помочь вам чем-нибудь в вашем новом положении, я буду так же рад, как и рад был помогать миссис Донован. Конечно, я позвоню вам после официального утверждения завещания, но я не думаю, что возникнут какие-то проблемы или отсрочки. Действительно...
- Подожди, приятель, - сказала я, скорее как-то прохрипела, проквакала, как лягушка в высохшем пруду. - О какой сумме денег вы говорите?
Конечно, я знала, что Вера богата, Энди; дело в том, что последние несколько лет она носила только фланелевые рубашки и сидела на диете, состоявшей из протертого супчика и детского питания, но это ничего не меняло. Я видела дом, видела машины, а иногда я отыскивала в бумагах, приходивших в пухлых конвертах, немного больше, чем только место для подписи. В некоторых были счета, а я знаю, что когда вы продаете пакет акций компании "Апджон" количеством в две тысячи или покупаете четыре тысячи акций компании "Миссисипи вэлли энд пауэр", то вряд ли вы закончите свои дни в приюте для бедных.
Я спрашивала не для того, чтобы потребовать кредитные карточки и заказать вещи из шикарных магазинов, - даже и не думайте об этом. У меня была более веская причина, чем эта. Я знала, что количество людей, считающих, что я убила Веру, скорее всего возрастет с каждым долларом, оставленным ею мне, и я хотела знать, чего мне ждать. Я думала, что это будет шестьдесят или семьдесят тысяч долларов... однако он сказал, что она пожертвовала определенную сумму на сиротский приют, следовательно, денег должно было оказаться меньше.
Было еще нечто, укусившее меня, - так в июне овод кусает вас за шею. Что-то неправильное было в том, что сказал Гринбуш. Однако я не могла понять, что именно не так, точно так же, как не могла сразу понять, кто такой Гринбуш, когда секретарша в первый раз произнесла его имя,
Он произнес нечто, что я не совсем расслышала. Звучало это вроде: "Лаб-даб-дэ - около-тридцати-миллионов-долларов".
- Что вы сказали, сэр? - переспросила я.
- Что после официального утверждения завещания, уплаты налогов и небольших издержек общая сумма составит около тридцати миллионов долларов.
Моя рука, державшая телефонную трубку, начала чувствовать себя так, будто я проспала на ней большую часть ночи... онемела внутри, а кожу пронзали тысячи иголочек. Ноги у меня тоже онемели, и сразу же весь мир снова стал стеклянным.
