немедленно поднялись на борьбу.
Негр в набедренной повязке упал почти сразу же, продырявленный
пулями. Ренегат, стоявший за камерой N_2, получил очередь в живот.
Попытавшись поймать свои внутренности, он наклонился вперед и задел
камеру, которая начала медленно вращаться, воспроизводя на экранах
телезрителей неторопливо снятую панораму ада.
Оператор упал на ручку управления камерой, и во время продолжающейся
перестрелки телезрителям милосердно демонстрировался потолок студии. Через
пять минут автоматный огонь стих до уровня, отдельных выстрелов, а спустя
некоторое время и вовсе прекратился. Остались только крики.
В пять минут двенадцатого вместо потолка студии на экранах появился
нарисованный человечек, хмуро уставившийся на нарисованный телевизор. На
экране нарисованного телевизора была видна надпись: "ИЗВИНИТЕ, У НАС
ПРОБЛЕМЫ!"
Надпись эта была справедлива по отношению почти ко всем.
Из речи президента, начавшейся в девять часов вечера и не
принимавшейся многими районами страны.
- ...такая великая нация, как наша, должна справиться со всеми
трудностями. Мы не можем позволить себе пугаться теней в темной комнате,
как маленькие дети, но не можем мы и легкомысленно относиться к этой
серьезной эпидемии гриппа. Сограждане-американцы, я призываю вас
оставаться дома. Если вы почувствуете, что заболели, ложитесь в постель,
примите аспирин и пейте побольше жидкости. Будьте уверены, что скоро -
с_а_м_о_е _п_о_з_д_н_е_е_, через неделю - вам станет лучше. Позвольте мне
повторить то, что я сказал в начале своего разговора с вами этим вечером:
Не доверяйте - _н_е _д_о_в_е_р_я_й_т_е_ - слухам о том, что эта
разновидность гриппа смертельна. В абсолютном большинстве случаев больной
может рассчитывать на выздоровление в течение недели. Далее...
(Припадок кашля).
- Далее, радикальные антиправительственные группировки распространяют
злобный слух о том, что этот вирус был создан правительством в военных
целях. Сограждане американцы, это откровенная ложь. Наша страна подписала
пересмотренные Женевские соглашения по отравляющему газу,
нервно-паралитическому газу и бактериологическому оружию с чистой
совестью. Ни сейчас, ни когда-либо ранее...
(чихание)
- ...мы не занимались тайным производством веществ, запрещенных
Женевской Конвенцией. Это просто серьезная вспышка гриппа, ни больше, ни
меньше. Этим вечером мы получили сообщения об аналогичных вспышках в ряде
других стран, включая Россию и Красный Китай. Следовательно, мы...
(кашель и чихание)
- ...мы призываем вас сохранять спокойствие в ожидании того момента,
когда в конце этой недели или в начале следующей те, кто еще не успел
выздороветь сам, получат вакцину против гриппа. В некоторые районы были
посланы национальные гвардейцы, призванные защитить население от
хулиганов, вандалов и паникеров, но абсолютно лживы слухи о том, будто
некоторые города были "оккупированы" войсками и будто новости фабрикуются.
Сограждане-американцы, это явная ложь, и я хочу заклеймить тех, кто...
На фасаде Первой Баптистской Церкви Атланты баллончиком с красной
краской было написано:
"Дорогой Иисус. Скоро встретимся. Твоя подружка, Америка. P.S.
Надеюсь, у тебя еще останутся свободные места к концу недели."
26
Сидя на скамейке в Центральном Парке 27 июня, Ларри Андервуд
вспоминал о чемпионате США по бейсболу пять лет назад. Вспоминать о нем
было приятно, потому что, как казалось теперь Ларри, именно тогда он был в
последний раз совершенно счастлив, в отличном физическом состоянии и с
ясной головой.
Это было как раз после ссоры с Руди. Чертовски неприятная вышла
ситуация, и если он когда-нибудь снова встретит Руди (никогда, - подумал
он со вздохом), то обязательно извинится. Он опуститься на землю и
поцелует башмаки Руди, если только тому станет от этого легче.
Они отправились через всю страну на страдающем одышкой старом
"Меркури", у которого в Омахе полетела коробка передач. С тех пор им
пришлось работать недельки две, потом автостопом пробираться какое-то
время дальше на запад, потом снова работать и снова ехать автостопом.
Как-то они нанялись на ферму в западной Небраске, и однажды вечером Ларри
проиграл в покер шестьдесят долларов. На следующий день ему пришлось
попросить у Руди взаймы. Через месяц они оказались в Лос-Анджелесе, и
Ларри первым нашел работу - если только можно назвать работой мытье
тарелок за мизерную плату. Однажды вечером, недели через три, Руди
напомнил о долге. Он сказал, что встретил парня, который порекомендовал
ему действительно хорошее бюро по трудоустройству. Работа гарантируется,
но плата составляет двадцать пять долларов. Именно столько Руди одолжил
Ларри после его проигрыша.
- В обычной ситуации, - сказал Руди, - я не стал бы напоминать, но...
Ларри запротестовал и сказал, что уже вернул долг. Они квиты. Если
Руди нужен четвертной - о'кей, но он надеется, что Руди не заставит его
дважды уплачивать один и тот же долг.
Руди сказал, что ему не нужны _п_о_д_а_р_к_и_, он хочет получить
назад _с_в_о_и_ деньги, и россказни Ларри его не слишком-то интересуют.
Боже мой, - воскликнул Ларри, пытаясь добродушно рассмеяться. Никогда не
думал, что надо требовать от тебя расписку. Теперь я вижу, что ошибался.
Дело чуть не дошло до драки. В конце концов лицо Руди налилось
кровью. В этом весь ты, Ларри, - закричал он. Вся твоя сущность. Я получил
хороший урок. Пошел на хер, Ларри.
Руди пошел к выходу. Ларри последовал за ним на лестницу, доставая
бумажник из заднего кармана. В секретном отделении за фотографиями лежали
аккуратно сложенные три десятки. Он швырнул их вслед Руди. "Давай, лживый
сукин сын! Бери! Бери эти чертовы деньги!"
Руди хлопнул дверью и ушел в ночь, так ни разу и не оглянувшись.
Тяжело дыша, Ларри стоял на лестнице. Примерно через минуту он огляделся в
поисках своих десяток, подобрал их и положил обратно в бумажник.
Время от времени вспоминая об этом случае, Ларри все больше и больше
убеждался в том, что Руди прав. Когда Руди напомнил ему о четвертном, все
внутри Ларри сжалось. Его мозг вычел двадцать пять из тридцати и сделал
вывод: "Останется только пять долларов. Стало быть, ты уже заплатил ему.
Не помню точно, когда это было, но это было. И больше обсуждать тут
нечего."
Ларри остался один в городе. У него не было друзей, и он не пытался
даже познакомиться с теми, кто работал вместе с ним в кафе. Дело было в
том, что он был абсолютно уверен: никто, начиная с шефа-повара с плохим
характером и кончая официантками, виляющими задницами и жующими жвачку, не
мог сравниться с ним - Ларри Андервудом, которого вскоре ждет успех.
Страдая от одиночества в мире сплошных болванов, он чувствовал себя, как
побитая собака. Он уже начал подумывать о том, чтобы вернуться в Нью-Йорк,
так и поступил бы... если бы не Ивонна.
Он познакомился с Ивонной Ветерлен в кинотеатре, расположенном в двух
кварталах от клуба, в котором она работала танцовщицей. После фильма она
начала плакать, так как обнаружила, что пропала ее сумочка с деньгами и
документами. Хотя Ларри был уверен, что сумочку стащили, он, тем не менее,
помог ей в поисках. И чудо свершилось: он наше сумочку в трех рядах от ее
места в тот момент, когда они уже почти отчаялись. Она обняла его со
слезами благодарности на глазах.
Они стали встречаться. Меньше, чем через две недели, встречи стали
постоянными. Ларри нашел себе работу получше - клерком в книжном магазине.
Потом они переехали в одну квартиру, и для Ларри все изменилось. Отчасти
из-за того, что наконец-то у него появился свой дом, настоящий дом, за
который он вносил половину квартирной платы. Ему нравилось просыпаться
иногда ночью, ощущать рядом тело Ивонны и вновь соскальзывать в глубокий,
праведный сон. О Руди Марксе не вспоминал.
Они прожили вместе четырнадцать месяцев. Это было прекрасное время,
за исключением последних шести недель или около того, когда Ивонна
показала себя редкостной сучкой. Завершающим событием этого этапа жизни
оказался для Ларри чемпионат США по бейсболу. В те дни после работы в
книжном магазине он отправлялся домой к Джонни МакКоллу и двум его
друзьям. По вечерам они пытались сочинять свою музыку и играть старые вещи
типа "Никто, кроме меня".
Потом он шел домой, _к _с_е_б_е_ домой, и обед у Ивонны был уже
готов. Не какая-то дрянь, сваренная по телевизионным рецептам, а настоящая
домашняя еда. Ивонна в этом знала толк. А потом они отправлялись в
гостиную, включали телевизор и смотрели чемпионат США по бейсболу. А после
занимались любовью. С тех пор ему никогда не было так хорошо. Никогда.
Его мать умерла три дня назад. Она умерла на койке в коридоре
больницы, забитом тысячами других умирающих. Склоняясь над ней, он думал,
что сойдет с ума от поднимавшейся вокруг вони мочи и экскрементов, от
бормотания людей, впавших в состояние бреда, от хриплого дыхания и от
криков боли и страдания. Перед смертью мать не узнавала его. Не было
никакого предсмертного просветления. Просто ее грудь поднялась и
опустилась очень медленно, словно проколотая шина. Он просидел рядом с ней
около десяти минут, смутно предполагая, что надо дождаться, пока выпишут
свидетельство о смерти или пока кто-нибудь не спросит его о том, что
произошло. Не спрашивать об этом не было никакой нужды - смерть была
повсюду. И никакой серьезный молодой доктор не собирался подходить,
выражать симпатию и запускать в ход механику смерти. Он взял ее сумочку,
достал оттуда ручку, булавку и листок бумаги. На листке он написал ее имя,
адрес и, после кратких вычислений, возраст. Он приколол листок к карману
ее блузки и заплакал. Поцеловав ее в щеку, он направился к выходу,
чувствуя себя дезертиром. На улице ему стало намного лучше, хотя вокруг
него сновали обезумевшие, больные люди и военные патрули. А теперь он
сидел на скамейке в Центральном Парке и грустил о более абстрактных вещах
- о крахе своей карьеры, о том времени в Лос-Анджелесе, когда они вместе с
Ивонной смотрели чемпионат по бейсболу, зная, что за этим последует
любовь, и о Руди. Больше всего он грустил о Руди и жалея, что не может
вернуть назад шесть потерянных лет и протянуть Руди двадцать пять
долларов, слегка улыбнувшись и пожав плечами.
Направляясь к открытой эстраде, он увидел, что на одной из скамеек
сидит женщина. Ей, наверное, было около пятидесяти, но она изо всех сил
старалась выглядеть моложе. Она была одета в дорогие серо-зеленые слаксы и
шелковую блузку.
Услышав звук шагов, женщина обернулась. В одной руке у нее была
таблетка, и она небрежно швырнула ее в рот, как зернышко жареного арахиса.
- Привет, - сказал Ларри. У нее были голубые глаза, в которых
светился острый ум. Она носила очки в тонкой золотой оправе, а ее сумочка
была оторочена мехом, который выглядел, как настоящая норка. На пальцах у
нее было четыре кольца - одно обручальное, два перстня с бриллиантами и
один с изумрудом.
- Эй, я не опасен, - сказал он. Фраза получилась глупая, но на
пальцах у нее было, по крайней мере, тысяч двадцать долларов.
- Да, - сказала она. - Вы не выглядите опасным. Как, впрочем, и
больным. - Произнося последнее слово, она слегка повысила интонацию,
превращая свою фразу в вежливый полувопрос. Но выглядела она не очень
