пальцев молодых людей в темных ложах театров, на обнаженные
модели художественных школ. Он доносил на своих друзей, которые
читали Вольтера или Руссо, Шаррона, Пиррона или Баффо, Ламеттри
или Гельвеция. Он подписывал шпионские сообщения "Антонио
Пратолини".
В конце января 1781 года он теряет и эту службу. И Казанова
пишет униженное письмо государственным инквизиторам из-за пары
дукатов, суммы, которую он когда-то давал нищему или слуге. Он
пишет: "Полный смущения, скорби и раскаянья, я сознаю, что
абсолютно недостоин составлять своей продажной рукой письмо
Вашему превосходительству, и сознаю, что при всех обстоятельствах
я упустил свой долг, но все же я, Джакомо Казанова, взываю на
коленях к милости моих князей, я умоляю из сострадания и милости
предоставить мне то, в чем не может отказать справедливость и
превосходство. Я умоляю о княжеской щедрости, что придет мне на
помощь, чтобы я мог существовать и крепко посвятить себя в
будущем службе, в которую я введен. По этой почтительнейшей
просьбе мудрость Вашего превосходительства может судить, каково
расположение моего духа и каковы мои намерения." Благодаря этому
письму он получил еще одно месячное содержание.
В Венеции он также нашел одну постоянную подругу, Франческу
Бусчини, маленькую портниху, считавшую Казанову великим
человеком, у которого есть сердце, дух и мужество.
В Венеции в 1775-1778 годах Казанова опубликовал перевод
"Илиады" рифмованными восьмистрочными стансами, но только три
тома, которые кончаются смертью Патрокла. Первый том посвящен
генуэзскому маркизу Карло Спиноле, у которого Казанова короткое
время был секретарем; второй - графу Тилне; третий - Стратико; в
архиве Дукса сохранилась рукопись четвертого тома. Этот архив был
позже переведен в замок Хиршберг. Кроме того там находятся
переводы отдельных песен "Илиады" на венецианском диалекте. В
1779 году Казанова новый памфлет против Вольтера: "Scrutino del
libro Eloges de M. de Voltair par differents auteurs", Венеция,
1789. ("Избранное из книг похвалы Вольтеру различных авторов"). В
1780 году появляются "Opuscoli Miscellanei" и театральный журнал
"Le Messeger de Thalie" ("Вестник Талии"), в 1782 году "Di
Anedotti Viniziani" ("Венецианские анекдоты") и памфлет "Ne amori
ne donne ovvero la Stalla repulita". В нем Казанова нападает на
Карло Гримани и других патрициев. В споре и диспуте между неким
Карлетти и Казановой Гримани признает Казанову неправым и велит
молчать. Памфлет чрезвычайно остр. После него Казанова может
покинуть Венецию. Он излечился от своей тоски по родине.
"Мне пятьдесят восемь лет, я больше не могу путешествовать
пешком, а теперь идет зима, и как только я подумаю начать снова
мою жизнь авантюриста, то смеюсь, посмотрев в зеркало."
В январе 1783 года он едет в Вену. Он был беден и вызывал
подозрение. У него была слава политического эмигранта и
мошенника. Он бродяжничал по Австрии, Голландии, Парижу. Всплыли
старые большие прожекты: он хотел основать газету, построить
канал между Байоной и Нарбонном, устроить путешествие на
Мадагаскар, он интересовался братьями Монгольфье. В Париже он
пробыл два месяца. В Вене он стал секретарем венецианского посла
Фоскарини. Он снова ходил на балы, на праздники, в хорошее
общество. В шестьдесят лет он танцевал как юноша и хотел жениться
на молодой девушке. Но тут Фоскарини умер. Казанова в бедности
сидел в Теплице, когда о нем узнал молодой и очень богатый граф
Вальдштайн, племянник князя Шарля де Линя. Оба знали Казанову по
Парижу. Вальдштайн сочувствовал Казанове и предложил ему пост
библиотекаря в своем богемском замке Дукс (Духов), с тысячей
гульденов в год, коляской и обслуживанием.
Благодаря ему старый авантюрист получил сострадание и
удовольствия; должно быть молодой граф был его породы, фривольный
и двусмысленный, кавалер и игрок, грубый и изящный, полный
бравурности и безумства. Граф Ламберг с полным правом поздравил
Казанову письмом в марте 1784 года с таким меценатом - такому
графу подходил такой библиотекарь. Мать Вальдштайна сердилась,
что в тридцать лет ее сын все еще не был серьезным человеком.
Лоренцо да Понте, друг, земляк и критик Казановы, сообщает ему в
марте 1793 года: "Граф Вальдштайн ведет в Лондоне весьма темное
существование: плохо живет, плохо одевается, плохо обслуживается;
всегда в пивных, всегда в борделях, всегда в кофейнях, с
бездельниками, с ленивцами, с ... Но не забудем другое: у него
сердце ангела, превосходный характер, но нрав еще бешенее, чем
наш." (Архив Дукса)
Библиотека Дукса составляла сорок тысяч томов. Замок был
роскошен. Старый шестидесятилетний итальянец, оставивший позади
дюжину жизней, дореволюционный революционер, шагавший по жизни в
менуэте, суперромантик с канувшими в бездну (и мнимыми)
придворными манерами, с отблеском всей высшей аристократии
Европы, из всей Европы высланный, с колоссальным
словоизвержением, с гротескной для невежд начитанностью,
цитировавший Горация и Ариосто, королей и Вольтера, не подходил к
немецко-богемским душам гайдуков и характерам камердинеров. Его
претензии не подходили к его должности, его должность не
подходила ему. Он был похож на заколдованное существо из сказки,
но того воскресшего героя, который раз в неделю, в месяц, в год
становится принцем, но выглядит чудовищем. Колдовство начиналось,
когда Вальдштайн был в замке, тогда для пиров, охоты, салонных
разговоров в замок собирались князья, графы, музыканты,
литераторы, иностранцы. Тогда старый авантюрист блистал, почти
шести футов ростом, костистый итальянец с широкими жестами,
длинной шпагой, поддельными украшениями, элегантными манерами
Тальми, навсегда пропавшей в мире любезностью и французской
придворной речью, в одеждах с истлевшей элегантностью, с умом,
лучащимся, как и у большинства гостей, с остроумием, равным
остроумию лучших гостей, например, дяди Вальдштайна,
блистательного князя Шарля де Линя, который принадлежал к
умнейшим людям и писателям этого остроумного столетия.
С персоналом замка Вальдштайна Казанова был в состоянии
перманентной войны, ведущейся на нервах и шедшей весьма пошло,
как только и могут эти насекомые души.
Среди графского обслуживающего персонала неопределенная
должность Казановы ставила его посередине между слугами и
господами. И слуги, и господа рассматривали его как равного. Он
жаловался богу и миру на домоправителя Лезера, управляющего
Фельткирхнера, врача О'Рейли, курьера Видерхольта, прачку
Каролину, на кучера и камердинера, на служанок и графов. Мать
Вальдштайна писала ему: "Я сожалею, монсиньор, что Вы вынуждены
жить с таким сбродом, в таком плохом обществе, но мой сын не
забыл, чем он Вам обязан, и я уверена, что он даст Вам то
удовлетворение, лишь стоит Вам его потребовать."
Казанова писал: Дукс для многих мог бы быть раем, но не для
него. Однако, то что стало в конечном счете экстазом его
старости, было независимым от его жилища. "Когда я не сплю, я
мечтаю, а когда устаю от мечтаний, я черню бумагу, читаю и
отвергаю большую часть того, что набросало мое перо."
Полный сострадания к себе, полный тоски по своей молодости,
полный подозрения к новому наступающему девятнадцатому столетию и
вспыхнувшей буржуазной революции, полный злобы на свою
импотенцию, на разрушения, производимые временем, на
невозвратность удовольствий жизни, полный ненависти к смерти,
этот сильный, красноречивый, пышущий жизнью старик был в
состоянии этой жизнью, остатком этой жизни насладиться стократно,
с чудовищным аппетитом к бытию и прекрасным аппетитом за столом,
хотя у него и были зубы из фарфора, парик и подагра в костях. Он
был гурманом, влюбленным во всех красивых женщин, во всех
остроумных мужчин, влюбленным в книги всех времен, влюбленным в
большой свет и малый, в королей и герцогов, в шулеров и
шарлатанов.
Княжеская роскошь, сверкающие столы и сияющее общество - это
было его миром. Экстравагантность Вальдштайна - это был его вкус.
И когда этот библиотекарь в кругу князей становился центральным
пунктом, когда весь свет с полным правом прислушивался к его
знаменитым в семи станах анекдотическим случаям, к его
увлекательным рассказам со всего света, к его богатым и глубоко
комическим воспоминаниям, к его покалывающим все чувства
сексуальным приключениям, тогда старик наслаждался своим
первородством со всей могучей суетностью своей натуры. У кого
было так много шарма, такая пронзительная память, такие
разносторонние и всегда свежие знания, как не у этого
попутешествовавшего старца, героя всех приключений, знакомого
всех современников, постельного друга многих красавиц столетия!
В жизни прожорливый читатель, он в конечном счете сделал из
этого свое счастье - читать, изучать и, более всего, писать обо
всем на свете, даже похоронную речь на смерть любимой собачки
Мелампиги (Чернозадки).
Неустанно он вел громадную переписку с Ламбергом и де Линем,
с подругами последних лет графиней Сесилией Роггендорф и Элизой
фон дер Рекке, со своим венецианским постельным сокровищем
портнихой Франческой Бусчини, с Опицем и Да Понте, с княгиней
Клари и княгиней Лобковиц, с Дзагури и графом Кенигом. Он
принимал своих друзей и посетителей графа Вальдштайна, и
посетителей знаменитой библиотеки, к которым принадлежали кроме
прочих Шиллер и Гете. На богемских водах и в Праге он встречал
весь мир.
Очевидно временами великий прототип путешественников больше
не выдерживал. Вечный беглец внезапно срывался из Дукса: он искал
удовольствий и приключений, женщин и новых людей, новые города и
новую работу - в Праге, Гамбурге, Дрездене. Но никто не хотел
сделать его директором театра, никто - библиотекарем большого
города. Герцог Ваймара совсем не был восхищен, когда некий старый
итальянец болтал о Гете и Шиллере. Никто не дарил ему кошельков с
дукатами. Бедным и погасшим возвращался он в свою богемскую
ссылку и снова писал письма и брошюры, дьявол-отшельник.
Что удавалось ему не полностью и лишь на короткие периоды в
его блестящие годы, то удалось теперь: он завоевал уважение и
изумление лучших людей своего времени. Шарль де Линь причисляет
его к пяти-шести интереснейшим людям, с которыми он познакомился
за долгую жизнь.
Опиц нашел в нем одного из тех благословенных философов, чьей
родиной является вся земля и которые в королях ценят лишь людей.
Граф Ламберг называет его "человеком известным в литературе,
человеком полным глубоких знаний". Казанова стал гроссмейстером
писательской клики, человеком элиты, тихим гением с мировой
славой в самом малом, но в самом лучшем круге.
Он даже начинает любовную переписку или лучше сказать
любовную связь по переписке, которая трогательна в старом
развратнике и рисует его как доброго человека, как бескорыстного
друга, как благодетеля, каковым он достаточно часто представлял
себя в мемуарах и во что ему не всегда и далеко не безоговорочно
хотели верить.
Как-то в феврале 1797 года Казанова получил письмо из Кашау
от молодой девушки двадцати одного года, которое растрогало его
до слез. Письмо было от Сесилии, графини фон Роггендорф. Он знал
ее отца по Вене. Он знал ее брата Эрнста фон Роггендорфа,
веселого бездельника и парасита в замке Дукс, которому Казанова
