далеко не исчерпал богатство источника. Не слишком очевидно, что
итальянский авантюрист написал, вероятно, обширнейшую, все
разъясняющую хронику своей эпохи и способствовал неоценимой
информации о европейском обществе перед Французской революцией.
В относительно тихом периоде между Семилетней войной (во
время которой он находился далеко от выстрелов - во Франции) и
штурмом Бастилии он действовал иногда как романтический мятежник
и борец за свободу. Из-за антиклерекальных и либеральных
убеждений он вытерпел в 1755/56 полуторалетнее заключение в тюрьме
инквизиции, отчего отрывок из его воспоминаний мог появиться под
захватывающим названием: "Позорное заключение и
бешено-хладнокровный побег всемирно известного художника любви
Джакомо Казанова из-под 'Свинцовых Крыш' Венеции". Позже он
служил именно в инквизиции и как пользователь
феодально-абсолютстской мощи показывал не только узкое понимание
буржуазного революционного движения, но и ругал "якобинских
каналий". Его записи содержат наглядные сообщения о жизни
королей, аристократов, пап, священников, торговцев, солдат,
художников и девушек для развлечений; он него мы узнаем, как
тогда обедали и путешествовали, как ходили в княжеские дворцы,
театры, постоялые дворы, кабаки и игорные залы, какие беспутные
нравы царили в монастырях, как смешались в сознании творения
Возрождения и суеверия, кто задавал тон в культуре и политике.
Кестен дает из этого только выдержки. Он ведет нас одинаково
на ярмарочную площадь сенсаций и на ревю выдающихся личностей. Мы
сопереживаем Казанове на аудиенциях и разговорах с маркизой де
Помпадур (1751), с папой Клементом XIII (1760), с прусским королем
Фридрихом II (1764) и русской царицей Екатериной II (1765).
Однако среди его неисчислимых современников Клопшток, Лессинг и
Иммануил Кант не заслужили ни строчки, потому что он презирал
немецкую литературу. При последнем появлении в Веймаре (осень
1795) он точно также надменно игнорировал Гете и Шиллера.
Но он общался с романскими коллегами, драматургами
П.Кребийоном и К.Гольдони, имел контакт с американским дипломатом
и изобретателем Бенджамином Франклином, посещал французского
философа Жана-Жака Руссо и швейцарского просветителя Альбрехта
фон Халлера. К замечательным главам воспоминаний бесспорно
принадлежит сообщение о визите к Вольтеру летом 1760 года, сцена,
которую Герман Кестен виртуозно пересказывает и оформляет:
"Встреча всемирной славы и скандальной славы", замечает он,
"француза и итальянца, поэта и авантюриста... Один был предтечей
революции, другой наследником реакции". Замечательная комедия
взаимного кокетства, разновидность взаимообмана между князем духа
и самовлюбленным "курьезом", пышная декламация в духе Ариосто и
изображение жеманного, колкого диалога! В этой ценной
исторической "миниатюре" биограф смог заретушировать убогий вид
Казановы и позволить догадаться о многостороннем дилетантизме
венецианца, который выступает как "ученый педант" и "неудачливый
литератор".
На самом деле "значение" человека ни в коей мере не
исчерпывается его звездной ролью шарлатана и юбкозадирателя,
охотнее укладывавшегося в постель как в рабочее место, плейбоя и
глубокомысленного болтуна; напротив, он был знатоком многих
языков (греческий, латинский, французский и др.), академически
образован, сведущ в исторических и естественных науках, глубоко
разбирался в искусстве и усердно действовал литературно. Кроме
несравнимых мемуаров, под его именем появилось еще около тридцати
сочинений, среди них стихи, переводы, пьесы, памфлеты, статьи и
даже утопический роман об экспедиции внутрь Земли ("Икосамерон").
Правда: ничего достойного внимания рядом с вольтеровской
комической историей "Микромегас", рядом с песнями Макферсона,
боевыми памфлетами Пэйна или драмами Лессинга, но все-таки
выражение неординарной личности.
Воспоминания, к которым Г.Кестен относился конечно
литературно-критически и сосредоточенно, составляют неистощимый
резерв материала; автор дополнительно обращается к авторитетам и
комментаторам. Может не всегда броситься в глаза многим читателям
множество иностранных имен в книге (их список составляет более
700); с другой стороны, не надо преувеличивать ученые амбиции
составителя. В главном он придерживается монографии о Казанове
Густава Гугитца. Кроме того он использовал соответствующие
публикации Шарля Самарана, Жозефа Ле Граса, Эдуарда Майньяла,
Германа Лепера, Франца Вальтера Ильгеса, Норберта Мулена,
А.Компиньи де Бордеса и изданием "Женские письма Казанове".
Вместе около дюжины названий, делающих возможными углубление,
критику и написание аутентичного романа-биографии.
Кроме многочисленных попыток второсортной литературы Герман
Кестен поразительным образом не упоминает никаких поэтических
последователей. Например, когда он рассказывает шельмовские
проделки героя в цитадели и сказку о смертельной дуэли с
офицером, он мог бы сослаться на достойную внимания
фантастическую переработку этого мотива в опере о Казанове
Альберта Лортцинга. Для изображенной любви с дочерью священника
Христиной и свидания с субреткой и подругой детства Терезой Ланти
имеется полное настроения соответствие у Хуго фон Хофмансталя: в
комедии "Возвращение Христины" он запечатлевает соблазнителя
Флориндо, который сосватал невесту капитану корабля Томазо, а в
драматическом стихотворении "Авантюрист и певица" он изображает
свидание между бароном Вайденштамом (Казанова) и Витторией
(Тереза), причем возлюбленные под конец расстаются. Конечно,
последовательность сцен не следует там историческому "прототипу",
поэт выбрал псевдонимы, изменил факты (например, он привел эту
пару в середине века в Венецию, а не как "на самом деле" в 1760
году во Флоренцию), но освежил атмосферу и добавил
естественности.
Можно назвать другие литературные сочинения, могущие
послужить читателю для дополнения и углубления портрета.
Например, знакомство с беллетристикой было бы полезным для
представления последней фазы.
На одной из страниц книги находится замечание о разрешении
вечному страннику после восемнадцатилетнего запрета вернуться на
родину. "14 сентября 1774 года он высадился в Венеции. На данном
столь интересном пункте прерываются мемуары Казановы в двенадцати
томах". Хотя жадный до знаний человек жил после этого еще
двадцать четыре года, Кестен посвятил этому сроку всего десять
страниц!
Конечно понятно, что писатель действует при этом обдуманно,
предлагая по возможности напряженные переломные эпизоды. Среди
девятнадцати глав биографии есть три наиболее обширные: о
любовной и пасторальной игре с двумя монахинями из монастыря
Анджело на Мурано, о заключении и побеге из тюремной одиночки под
крышей венецианского дворца дожей, и о последующей лотерее и
жизни миллионера Казановы в Париже и Амстердаме. Здесь Г.Кестен
уделяет пересказу событий за шесть лет с 1753 по 1759 годы целых
164 страницы, то есть более трети книги. Однако, когда полтора
десятка лет спустя иссяк источник мемуаров, очевидно иссяк и
интерес и искусство автора-рассказчика.
Именно об опыте стареющего авантюриста написаны (кроме
научной специальной литературы) по меньшей мере три
художественных произведения. Артур Шницлер в новелл "Возвращение
Казановы" ведет речь о последних месяцах его изгнания. Правда, он
"свободно относится" к точным обстоятельствам и перемешивает всю
хронологию. В то время, как герой женщин на самом деле безупречно
умеренно ждал в Триесте возврата, писатель изобретает ему "на
пятьдесят третьем году жизни" (то есть в 1778) остановку в
Мантуе, где он делает попытку завоевать образованную девушку
Марколину, будучи гостем сельского помещика (нехороший выбор
имени, так как Марколина в реальной истории Казановы играет роль
возлюбленной и сообщницы). Несмотря на это сочинение содержит
воспоминания о прожитых годах (о встречах с монархами Фридрихом и
Екатериной) и, вообще говоря, могло быть в действительности. Мы
сопереживаем пятидесятилетнему Казанове, который, хотя еще
влиятелен как игрок и "рассказчик своих приключений", но вряд ли
как мужчина и человек. Лишь переодетым и в темноте он решается
посетить перехитренный предмет желания, чье счастье он в конечном
счете разрушает убийством настоящего избранника на дуэли.
Великолепный литературно-психологический этюд об утонченном
отъявленном сладострастнике, но также об одиночестве и
вырождении, о боязни лишиться иллюзий, о завистливой полемике с
Вольтером и конечной службе шпионом инквизиции.
Другой портрет пожилого Казановы сотворил Луис Фюрнберг в
"Моцарт-новелле"; он следует при этом до некоторой степени фабуле
повести Мерике "Моцарт на пути в Прагу" и описывает вечеринку
художников за день до премьеры "Дон Жуана" 28 октября 1787 года.
Заимствуя идеи из книги А.Г.Мейснера "Картины рококо", он
изображает вероятный разговор между композитором, его
либреттистом да Понте и старым волокитой в салоне Душека и ночной
диспут между музыкантом и нашим шевалье о положении художника в
обществе. В связи с этим интересно, что исторический Казанова
предположительно корректировал либретто оперы о Дон Жуане и
ссылался на прямое соотношение (иронично обыгранное Фюрнбергом)
между мрачно-демоническим и веселым соблазнителем.
Заметным вкладом в житие венецианского обывателя является
эссе Стефана Цвейга, которому удались тончайшие объяснения,
свидетельствующие о знании души. Он осветил при этом "годы во
тьме" и осязаемо описал, как этот Хомо эротикус в "годах стыда"
превращается из "фаллического триумфатора" и самоусладителя в
паразита и вынюхивателя-шпиона; как забавляющийся, флиртующий
повеса внезапно начинает работать седым библиотекарем в богемском
замке Дукс и пишет мемуары ежедневно по тринадцать часов.
Биографическая попытка Цвейга о наивном "поэте" собственной жизни
конечно была известна Герману Кестену, так как он считал автора
своим "поэтическим" другом, но он ему не следует и, очевидно, не
вдохновлялся им.
Хотя настоящее жизнеописание бесспорно свидетельствует о
внутренней связи с художественной литературой о Казанове, книга
Кестена является образцовым сочинением, которое по существу
остается в силе несмотря на новые публикации. Для сравнения
сошлемся на монографии о Казанове Джеймса Ривза Чайльдса (1960),
Роберто Джервазо (1974) и Луиджи Бакколо (1979), которые пытаются
раскрыть исторический фон и дать доказательство, "что ни один из
образов мемуаров не является фантазией автора" (Чайльдс).
Соответственно, раскрываются псевдонимы, разыскиваются прообразы
и устанавливаются точные даты. Теперь многие подробности текста
Кестена можно уточнить, например, встреча авантюриста с
возлюбленной юности Люсией произошла не через 20, а через 16 лет,
константинопольский эпизод сократился с "нескольких месяцев" до
четырех недель, но речь идет о мелочах. Лишь одно важное
замечание в предисловии с тех пор устарело: то, что
"неиспорченный текст" энциклопедии соблазнителей "до сих пор не
опубликован". Полное издание французского оригинала "Истории моей
жизни" появилось, наконец, в 1960/62 годах; тогда же под
редакцией Гюнтера Альбрехта в издательстве "Густав Кипенхойер"
(Лейпциг) вышел немецкий перевод в двенадцати томах.
Вероятно, Герман Кестен ответил бы на вопрос о сути Казановы
