У него, как и его прадеда Людовика XIV, было честолюбие играть
первую роль среди королей Европы. Он думал, что французскому
королю милостью Господа проститься все, лишь бы он защищал и
приумножал католическую церковь. Среди его многочисленных
возлюбленных выделялись Помпадур и, на двадцать лет моложе,
Дюбарри. Парижанка Помпадур была только на одиннадцать лет моложе
его и умерла за десять дней до него, оставив ему долги Семилетней
войны и расцвет литературы.
Личные и общественные пороки короля Людовика XV, его
абсолютизм в политике, религии и экономике, многочисленные войны,
которые он проиграл из-за ложной внешней политики, потеря Канады
и Индий после Семилетней войны, сделали политические и социальные
реформы требованием дня. Философы критиковали злоупотребления
старого режима, социальные преимущества привилегированных
сословий, духовного и дворянского, которые не исполняли
соответствующей службы. Кроме философии расцвели также музыка,
живопись, литература.
Правили дамы, а с ними сентиментальность, la sensibilite,
которая нашла свое сильнейшее выражение в 1761 году в "Новой
Элоизе" Руссо.
Монтескье писал: "Ни при дворе, ни в городе или провинции не
существует дела, которое не держала бы в руках женщина."
Кребийон-сын писал (в "La Nuit et le Moment": "Ночь и
мгновение"): "Никогда не были женщины столь непритворны в
обществе, никогда столь мало не играли в добродетель. Можно
нравиться, можно обниматься. И если наскучили друг другу, то
расставались со столь же малыми церемониями. И обнимались заново
с той же живостью, что и в первый раз, и опять расставались не
ссорясь."
В такой Париж приехал Казанова. Он плыл в золотом, продажном
потоке и оставался критичным республиканцем из Венеции. Но в
Париже он принял меру большого света. Эта мера ему подходила. Он
приехал в Париж как плут, а покинул его как сноб.
Балетти и Казанова встретились в Турине, где впервые увидели
вблизи короля (короля Сардинии, герцога Савойского) и были
удивлены, что король был сутулый и имел самый обыкновенный вид. В
театре танцевала Жоффруа, о которой Казанова сообщает, не
объясняя когда, где и как, что мадам стала его сотой метрессой.
За пять дней они добрались до в Лиона, где Казанова встретил
знаменитую куртизанку Анчилью и стал вольным каменщиком.
Ложи вольных каменщиком, вероятно последний настоящий
мистический союз Европы, происходили из средневековых цехов
строителей соборов, и объединяли людей без различия религии,
расы, сословия или государственной принадлежности, которые
называли себя братьями и с помощью достойных ритуальных деяний
стремились достичь духовного углубления, нравственного
благородства и истинной человечности. Они делились друг с другом
таинствами, секретными ритуалами и обычаями, словами и знаками. В
реликвиях вольных каменщиков узнают ритуалы рождения и
плодородия, культ умирающего и воскресающего бога, стремление к
мистическому соединению с высшим существом. В восемнадцатом
столетии они удовлетворяли глубокую потребность в гуманности,
терпимости, всемирного братства, но также и в протекции,
тщеславии, таинственности.
Император Франц и король Фридрих II Прусский, Вольтер и лорд
Честерфилд, Гайдн и Моцарт, Лессинг и Гете были вольными
каменщиками, как многие друзья Казановы, как князь де Линь, граф
Ламберг и Опиц.
От "Волшебной флейты" Моцарта и Шикандера и стихов каменщиков
Гете, до "Эрнст и Фальк. Разговоры с вольным каменщиком"
Лессинга, о вольных каменщиках было опубликовано много
глубокомысленного и еще больше вздорного. Их обвиняют во
Французской и в других революциях. Они хотели завершить
воспитание человечества. Их упрекают в замышлении заговоров и
организации покушений. Впрочем, вольные каменщики действительно
сильнейшим образом поддерживали один другого.
Казанова был введен в ложу господином, с которым познакомился
у коменданта Лиона генерал-лейтенанта маркиза де Рошбарона, брата
кардинала де Ларошфуко. Смеясь, говорит он о выдуманных пустяках
масонства. Он стал в Париже братом и мастером, а позднее, как он
говорит, достиг еще большей степени посвящения. Каждому молодому
человеку хорошего рода, который, путешествуя, хочет узнать мир,
Казанова советует стать вольным каменщиком. Но он должен хорошо
выбрать ложу.
По этому случаю Казанова цитирует из Плутарха историю
Алкивиада, который был приговорен к смерти и конфискации
имущества за то, что в своем доме с Политианом и Теодором
высмеивал Великие Мистерии. Его должны были проклясть жрецы и
жрицы, но одна жрица сорвала это, заявив: я жрица, чтобы
благословлять, а не проклинать.
Казанова жалуется также на "космополитов", "временщиков", для
которых нет ничего святого, все они рассматривают как
незначительное и безрезультатное. Он высказывает обычные
моральные жалобы каждого поколения, которое слабости человечества
приписывают собственному времени.
После возвращения в Венецию Казанова тоже посещал ложи и даже
вербовал на родине новообращенных. Масонство было одной из причин
его ареста государственной инквизицией. После побега он выступал
в Париже в роли масонского мученика.
Многие исследователи Казановы, например Жозеф Ле Грас,
выдвигают гипотезу, что Казанова был агентом Великой Ложи, он
должен был поддерживать международные связи лож, передавать
тайные приказы, составлять собрания, организовывать пропаганду и
защищать тайный союз. Однако власти повсюду уже поднимались
против франкмасонов, хотя многие властвующие сами были вольными
каменщиками. Еще в 1737 году Флери, министр Людовика XV, запретил
собрания масонские собрания. В 1738 году папа Клеменс XII буллой
in eminenti исключил вольных каменщиков из церкви. Во всех
странах масоны усиленно преследовались. Были путешествующие
шпионы лож и против лож.
Ле Грас убежден, что с 1760 года Казанова становится
путешествующим агентом вольных каменщиков, ведь именно после
этого начинаются долгие необъясняемые и ничем другим необъяснимые
неожиданные путешествия Казановы; причины, которые он выдвигает
для поездок, совершенно неопределенны. Со дня на день он
отказывается от планов, любовных приключений, мест пребываний,
когда новый приказ Великой Ложи посылает его в другое место с
новым заданием. С 1760 года деньги тоже перестают играть
какую-либо роль для Казановы, и он расходует большие суммы, никак
не объясняя их происхождение. Он путешествует и одевается с
роскошью, дает великолепные обеды и состязается в расточительстве
с князьями. Игра, аферы, даже выручка от маркизы д'Урфе не дают
достаточного объяснения для таких трат. В отличие от более
раннего времени, с 1760 года он также не упоминает больше вольных
каменщиков. Вероятно, как агент он получал от ложи очень большие
суммы, и может быть ошибался в доверенный ему средствах; поэтому
случилось, что когда он впал в бедность, ложи в свою очередь
совершенно перестали помогать ему.
Казанова и Балетти за пять дней со спешной почтой доехали от
Лиона до Парижа; Казанова считал эту чудовищную скорость опасной
для жизни и был измучен морской болезнью. Он восхищался во
Франции всем: улицами, манерами, официантами и кухней - Франция
была родиной иностранцев.
За две мили до Парижа их встретила мать Балетти, знаменитая
Сильвия, и пригласила Казанову на обед.
С помощью своего друга Балетти с первого шага в Париже он, со
своей склонностью к литераторам и гетерам, был в веселом и
остроумном мире итальянских комедиантов. Через дочь комедиантов
он попадает в общество графов, маркиз, герцогиней, он попадает ко
двору и мадам Помпадур.
В 1680 году итальянские комедианты располагались в Отель де
Бургонь, ставшим знаменитым после Мольера. В конце столетия они
уехали, но в 1716 году герцог Орлеанский дал актеру Риккобони,
известному в Италии под именем Лелио, поручение составить новую
труппу. Лелио и его зять Марио Балетти играли любовников, их
жены, Фламиния, которая была также известным автором комедий, и
Сильвия - любовниц. В 1723 году они получили титул "comediens
ordinaires du roi" (обычная комедия короля). С 1750 года в Париже
расцвела Комеди Итальен; они играли все что угодно: итальянские и
французские комедии, особенно Мариво и Гольдони, трагедии, оперы,
пародии, зингшпили, пантомимы, дивертисменты, парады, балеты.
На узкой улице Моконсиль едва могли разминуться кареты.
Кучера выкрикивали имена благородных хозяев. Балетти жили рядом с
театром, Казанова в Отель де Бургонь.
Зал, где играли, был узок, задымлен, полон шума. Молодые люди
из публики и из актеров устраивали массу безобразий. По
четвергам, в их премьерный день, было так битком набито, что
карманники пачками крали часы и табакерки. Сильвия сверкала в
комедиях своего друга Мариво, который из-за нее предпочитал
Комеди Итальен вместо Театр Франсе. Она была идолом Парижа.
Казанова, который стал добрым другом всего семейства, кроме
Фламинии, выписывает в воспоминаниях восторженный портрет
Сильвии, которая в сорок девять лет стояла на вершине своей
славы. На ее лице не было ни одной особенно красивой черты,
говорит он, но нечто неописуемо интересное хватало вас с первого
взгляда. У нее был ум, элегантная фигура, любезные манеры. Каждый
чувствовал ее неотразимое притяжение, говорит Казанова, и любил
ее.
Ее поведение было безупречно. У нее были друзья, но не было
любовников. Ее соратницы осмеивали такую добрую славу, но это
выглядело жалко. Дамы высшего ранга были ее подругами. Она не
освистывалась капризным партером Парижа.
За два года до ее смерти от свинки Казанова видел ее в роли
Марианны из пьесы Мариво; несмотря на возраст и болезни Сильвия в
пятьдесят шесть лет создавала полную иллюзию юной девушки. Она
умерла на руках дочери Манон, на глазах Казановы; за пять минут
до кончины она дала ей последние советы.
Этот гимн буржуазной добродетели актрисы в стиле Ричардсона,
Дидро или Лессинга весьма редок у Казановы, художника
сладострастия и убийцы невинности. Он ценит мать своей невесты
Манон? Или свою возлюбленную, если верить рапортам парижского
полицейского комиссара Мезнье? Там написано: "Девица Сильвия
живет с Казановой, итальянцем, о котором говорят, что он сын
актрисы. Она содержит его..." ("Архив Бастилии", 17 июля 1753
года и далее).
Сильвия после тринадцатилетнего брака с Марио начала раздел
имущества, так как вино и игра ввергли его в большие долги. Он
был приговорен вернуть ей приданное в пятнадцать тысяч ливров, но
они и дальше жили под одной крышей в доме богатой вдовы Жанны
Калло де Понткарре, маркизы д'Урфе.
Сильвия пригласила Казанову ежедневно обедать в ее доме. Там
он встретил Лелио и Фламинию, которые относились к нему свысока и
порицали его произношение итальянских гласных. Когда он доказал
их неправоту с помощью рифмы Ариосто, они стали всюду называть
его мошенником, что делает честь их острому взгляду.
Там он встретил Карлино Бертинацци, арлекина, с которым мать
Казановы когда-то проезжала из Санкт-Петербурга через Падую, где
Казанова с ним виделся, хотя Джакомо был тогда еще ребенком.
Он встретил Панталоне Веронезе, богатейшего итальянского
комедианта, который был автором тридцати семи пьес и отцом двух
знаменитых актрис Коралины и Камиллы. Когда Жан Жак Руссо был в
Венеции секретарем французского посла, то с помощью
