то туда, то сюда. Офицер полагал, что он занят разглядыванием этой унылой
долины, поэтому взял его за руки, стал вертеться вокруг него, чтобы поймать
его взгляд, и спросил:
- Замечаете всю срамоту?
Но путешественник молчал. Офицер на время отпустил его; с широко
расставленными ногами, уперев по бокам руки, он безмолвно стоял и глядел в
землю. Потом он ободряюще улыбнулся путешественнику и сказал:
- Вчера я был неподалеку от вас, когда
комендант пригласил вас поприсутствовать на казни. Я слышал, как он
приглашал. Я-то знаю нашего коменданта. Я сразу понял, какую цель он
преследует этим приглашением. Хотя он и обладает достаточной властью, чтобы
выступить против меня, он еще на это не решается, однако, судя по всему,
хочет подставить меня под удар вашего мнения - мнения авторитетного
человека со стороны. Его расчет тонко продуман: вы всего второй день на острове, вы не были знакомы со старым
комендантом, а также с кругом его мыслей, вы пристрастны в своих современных
европейских воззрениях, возможно, вы принципиальный противник смертной казни
в общем и такого вот механического способа экзекуции в частности, к тому же
вы видите, что эта казнь совершается без привлечения общественности, в
какой-то жалкой обстановке, с помощью уже поврежденной машины - принимая
все это во внимание (так думает комендант),
разве не очень вероятной делается возможность того, что вы сочтете мои
судебные методы неправильными? И если вы сочтете их неправильными (я все еще
говорю с позиции коменданта), вы же не будете молчать, ибо вы наверняка
полагаетесь на свои проверенные долгим опытом
убеждения. Правда, вы повидали много странных обычаев многих народов и
научились относиться к ним с уважением, посему вы, скорее всего, не будете
чересчур резко, отзываться о моих методах, как бы вы, наверное, сделали это
у себя на родине. Но этого коменданту вовсе и
не требуется. Мимолетно сказанного, просто неосторожного слова будет
достаточно. И сказанное вами вовсе не должно перекликаться с вашими
убеждениями, если оно уже одной своей видимостью пойдет навстречу его
желанию.
То, что он будет расспрашивать вас со всей хитростью, в этом я уверен.
И его дамочки будут сидеть по кругу и навострять уши. Вы, предположим,
скажете: "У нас судопроизводство другое", или: "У нас осужденного перед
вынесением приговора сначала допрашивают", или: "У нас пытки применяли
только в средневековье". Это все высказывания, которые в той же мере
справедливы, в какой они представляются вам вполне естественными, невинные замечания, не затрагивающие принципов моего
судопроизводства. Но как воспримет их комендант? Я так и вижу его перед
собой, славного коменданта, как он тут же отодвигает в сторону стул и
вылетает на балкон, я вижу его дамочек, как они разом устремляются за ним,
слышу его голос - барышни называют его громовым, - голос, который говорит:
"Крупный исследователь из Европы, уполномоченный проверить судебное
производство во всех странах, только что сказал, что наш суд, основанный на
старых традициях, является бесчеловечным. После этого заключения такого
высокопоставленного лица терпеть нашу судебную практику мне, конечно, больше
не представляется возможным. С сегодняшнего дня я приказываю..." и так
далее.
Вы хотите вмешаться, мол, вы сказали не то, о чем он возвещает, вы не
называли мой суд бесчеловечным, наоборот, по вашему глубокому убеждению, вы
находите его самым человечным и самым человеческим, вы восхищены также этим
машинным подходом - однако все поздно; вам даже не удается выйти на балкон,
который уже весь забит дамами; вы хотите как-то привлечь к себе внимание; вы
хотите кричать, но какая-то дамская рука зажимает вам рот - и я, и творение
старого коменданта пропали!
Путешественнику пришлось подавить улыбку; такой, значит, легкой была
задача, которая казалась ему такой тяжелой. Он сказал уклончиво:
- Вы переоцениваете мое влияние. Комендант читал мое рекомендательное
письмо, он знает, что я не являюсь знатоком судебных дел. Если бы я стал
высказывать свое мнение, то это было бы мнение частного лица, ничуть не
выше, чем мнение любого другого человека, и уж во всяком случае куда ниже,
чем мнение коменданта, который, насколько мне известно, наделен в этом
поселении весьма обширными правами. И если его мнение об этом
судопроизводстве столь категорично, как вы полагаете, то тогда, боюсь, этому
судопроизводству наступил конец и это отнюдь без моего скромного содействия.
Дошла ли суть сказанного до офицера? Нет, еще не дошла. Он резво качнул
пару раз головой, коротко обернулся к осужденному и солдату, которые
вздрогнули и перестали хватать рис, приблизился вплотную к путешественнику,
остановил свой взгляд не на его лице, а где-то на его сюртуке и сказал тише
прежнего:
- Вы не знаете коменданта; по сравнению с ним и всеми нами вы
отличаетесь, простите мне это выражение, определенным простодушием. Ваше
влияние трудно переоценить, поверьте. Я был вне себя от счастья, когда
услышал, что только вы один должны присутствовать на казни. Это распоряжение
коменданта было направлено точно против меня, но теперь я поверну его себе
на пользу. Не подвергаясь воздействию ложных нашептываний и
пренебрежительных взглядов, - чего нельзя, скажем, избежать при большем
скоплении народу на экзекуции, - вы выслушали мои разъяснения, ознакомились
с машиной и намерены сейчас проследить за ходом смертной казни. Мнение у вас
наверняка уже сложилось, а если и остались еще какие-нибудь мелкие сомнения,
то сам процесс экзекуции их устранит. И теперь я обращаюсь к вам с просьбой:
помогите мне в этой войне с комендантом!
Путешественник не дал ему говорить дальше.
- Как же я смогу это сделать? - воскликнул он. - Это невозможно. Моя
помощь может быть столь же мизерной, сколь и вред от меня.
- Нет вы можете помочь мне, - сказал офицер.
С некоторым опасением путешественник смотрел за тем, как офицер сжал
кулаки.
- Вы можете, - повторил офицер еще настоятельнее. - У меня есть
план, который должен увенчаться успехом. Вы считаете, что вашего влияния
недостаточно. Я же знаю, что его достаточно. Но допустим, вы и правы, однако
разве тогда не нужно пытаться идти через все, даже, может быть, через
непреодолимые препятствия, чтобы сохранить это судопроизводство? Выслушайте
мой план.
Для его осуществления прежде всего необходимо, чтобы вы, по
возможности, воздержались сегодня в поселении от изложения вашего мнения
относительно увиденного. Если вас не спросят напрямую, вам совсем не стоит
высказываться; а если уж пришлось, то ваши высказывания должны быть
короткими и неопределенными; пусть окружающие заметят, что вам тяжело
говорить об этом подробнее, что вы крайне огорчены; что если вам вдруг
придется говорить открыто, то вы разразитесь чуть ли не последними
проклятиями. Я не требую от вас, чтобы вы лгали, ни в коем случае; вам
следует отвечать лишь коротко, вроде: "да, я видел эту казнь", или "да, я
прослушал все объяснения". Только это, ничего больше. А для огорчения,
которое должно бросаться всем в глаза, поводов ведь предостаточно, даже если
они и не в духе коменданта. Он, конечно, поймет это абсолютно превратно и
будет толковать все по-своему. На этом-то и основан мой план.
Завтра в комендатуре под председательством коменданта состоится большое
заседание всех высших административных чинов. Комендант хорошо научился
делать из подобных заседаний публичное зрелище. По его распоряжению там была
построена целая галерея, на которой всегда присутствуют зрители. Я вынужден
на сей раз принять участие в совещании, но меня так и передергивает от
отвращения. Вас в любом случае пригласят на заседание; и если вы будете
вести себя сегодня в соответствии с моим планом, то это приглашение примет
форму настоятельной просьбы. Если же вас по каким-то необъяснимым причинам
все же не пригласят, то тогда вы, конечно, сами должны будете потребовать
приглашение; в том, что вы его получите, я ничуть не сомневаюсь.
И вот, значит, вы сидите завтра с дамами в ложе коменданта. Сам он
частенько будет поглядывать наверх, чтобы быть уверенным в вашем
присутствии. После ряда бессодержательных, смехотворных, рассчитанных только
на публику протокольных вопросов - главным образом, это портовое
строительство, одно лишь портовое строительство! - дело дойдет и до
судебного производства. Если этот пункт не будет затронут комендантом или
его рассмотрение будет оттягиваться им, то свое слово вставлю я. Я встану и
отдам рапорт о сегодняшней экзекуции. Совсем коротко, лишь по самому факту.
Хотя такие сообщения там и не приняты, я все равно его сделаю. Комендант
поблагодарит меня, как всегда, приветливой улыбкой и вот - он не может
сдержаться, он видит благоприятный момент. "Только что", - так или примерно
так он будет говорить, - "мне был отдан рапорт о проведенной экзекуции. В
дополнение к нему я хотел бы только добавить, что на этой экзекуции
присутствовал крупный исследователь, о столь почетном пребывании которого в
нашем поселении вы все знаете. И значение нашего сегодняшнего заседания
усиливается благодаря его присутствию в этом зале. Не хотим ли мы сейчас
обратиться к нашему гостю с вопросом относительно того, как он относится к
этой старообрядной экзекуции и к судебным методам, предшествующим ей?"
Конечно, кругом раздаются аплодисменты, всеобщее одобрение, я кричу и хлопаю
громче всех. Комендант склоняется перед вами в поклоне и говорит: "Тогда от
имени всех я задаю этот вопрос". И вот вы выходите к парапету, кладете на
него руки так, что видно всем, иначе дамы будут дергать вас за пальцы...-
Тут-то, наконец, и настает черед вашей речи. Не
знаю, как я выдержу к тому времени напряжение гнетущих часов. В вашей речи
вы не должны сдерживать себя ни в чем, дайте правде с шумом литься из вас,
склонитесь через парапет, кричите во весь голос - а то как же? - кричите
коменданту вовсю ваше мнение, ваше неоспоримое мнение. Но, может быть, вам
это не подходит, это не соответствует вашему характеру, у вас на родине,
быть может, в таких ситуациях ведут себя по-другому, и это тоже правильно, и
этого тоже вполне хватит, тогда совсем не вставайте, скажите лишь пару слов,
произнесите их шепотом, чтобы их только-только могли расслышать чиновники,
сидящие под вами, этого будет достаточно, вам совсем не надо говорить о
неудовлетворительном зрительском интересе к казни, о скрипучей шестеренке,
разорванном ремне, паршивом войлоке, нет, все остальное я возьму на себя и,
поверьте мне, если мои слова не заставят коменданта выбежать из зала, то они
принудят его встать на колени и
признаться: старый комендант, пред тобой преклоняюсь! -
Таков мой план. Вы хотите помочь мне осуществить его? Ну, конечно же вы
хотите, даже более того - вы обязаны!
И офицер опять схватил путешественника за обе руки и, тяжело дыша,
посмотрел ему в лицо. Последние фразы он говорил так громко, что даже солдат
и осужденный насторожились; хоть они и не могли ничего понять, они все же
оставили свою еду и, жуя, взирали на путешественника.
Ответ, который предстояло дать путешественнику, с самого начала не
подлежал для него никакому сомнению; в своей жизни он собрал предостаточно
опыта, чтобы вдруг пошатнуться здесь в своей позиции; в сущности он был
честным человеком и не испытывал страха. Тем не менее сейчас он слегка
медлил, глядя на солдата и осужденного. В конце концов он, однако, сказал
