"Ну конечно, -- сказала Пепи, -- ты влюблен в Фриду, потому что она от тебя
сбежала; нетрудно влюбиться в нее, когда она далеко. Но пусть будет
по-твоему, пусть ты во всем прав, даже в том, что ты меня осмеиваешь. Но что
же ты теперь будешь делать? Фрида тебя бросила, и, хоть объясняй по-твоему,
хоть по-моему, надежды на то, что она вернется, у тебя нет, и, даже если бы
она вернулась, тебе на время надо где-то устроиться, стоят холода, ни
работы, ни пристанища у тебя нет, пойдем к нам, мои подружки тебе
понравятся, у нас тебе будет уютно, поможешь нам в работе -- она и в самом
деле трудна для девушек, а мы, девушки, не будем предоставлены сами себе и
по ночам уже страху не натерпимся. Пойдем же к нам! Подружки мои тоже знают
Фриду, мы тебе будем рассказывать про нее всякие истории, пока тебе не
надоест. Ну идем же! У нас и фотографий Фриды много, мы тебе все покажем.
Тогда Фрида была скромнее, чем сейчас, ты ее и не узнаешь, разве что по
глазам -- они и тогда были хитрые. Ну как, пойдешь?" "А разве это
разрешается? Вчера весь скандал из-за того и разгорелся, что меня поймали в
вашем коридоре". "Вот именно оттого, что тебя поймали, а если будешь у нас,
тебя никогда не поймают. Никто о тебе и знать не будет, только мы трое. Ах,
как будет весело! Теперь жизнь там уже кажется мне гораздо более сносной,
чем раньше. Может быть, я и не так много теряю, оттого что приходится
уходить отсюда. Слушай, мы ведь и втроем не скучали, надо же как-то
скрашивать горькую жизнь, а нам ее отравили с самой юности, ну а теперь мы
трое держимся друг за дружку, стараемся жить красиво, насколько это там
возможно, тебе особенно понравится Генриетта, да и Эмилия тоже, я им уже про
тебя рассказывала, там все эти истории слушают с недоверием, будто вне нашей
комнаты ничего случиться не может, там тепло и тесно, и мы все больше жмемся
друг к дружке, но, хоть мы и постоянно вместе, друг другу мы не надоели,
напротив, когда я подумаю о своих подружках, мне почти что приятно, что я
отсюда ухожу. Зачем мне подыматься выше их? Ведь нас так сблизило именно то,
что для всех трех будущее было одинаково закрыто, но я все же пробилась, и
это нас разлучило. Разумеется, я их не забыла, и первой моей заботой было:
не могу ли я что-нибудь для них сделать? Мое собственное положение еще не
упрочилось -- хоть я и не знала, насколько оно было непрочным, -- а я уже
поговорила с хозяином насчет Генриетты и Эмилии. Насчет Генриетты хозяина
еще можно было уговорить, а вот насчет Эмилии -- она много старше нас, ей
примерно столько лет, сколько Фриде, -- он мне никакой надежды не подал. Но
ты только подумай -- они вовсе не хотят оттуда уходить, знают, что жизнь они
ведут там жалкую, но они уже с ней смирились, добрые души, и, по-моему, они
лили слезы, прощаясь со мной, главным образом из-за того, что мне пришлось
уйти из общей комнаты на холод -- нам оттуда все, что вне нашей комнаты,
кажется холодным -- и что мне придется мучиться в больших чужих комнатах, с
чужими людьми, лишь бы только заработать на жизнь, а это мне при нашем общем
хозяйстве и так до сих пор удавалось. Наверно, они ничуть не удивятся, если
я теперь вернусь, и только в угоду мне поплачут немного и пожалеют меня за
мои злоключения. Но потом они увидят тебя и сообразят, как все-таки вышло
хорошо, что я уходила. Они обрадуются, что теперь мужчина будет нам помощью
и защитой, и придут в восторг от того, что все должно остаться тайной и что
тайна эта свяжет нас еще крепче, чем до сих пор. Пойдем же, ну, пожалуйста,
пойдем к нам! Ты себя ничем не обяжешь и не будешь привязан к нашей комнате
навсегда, как мы. Когда настанет весна, и ты найдешь пристанище где-нибудь в
другом месте, и тебе у нас не понравится, ты сможешь уйти; конечно, ты и
тогда обязан сохранить тайну и не выдавать нас, иначе для нас это будет
последний час в гостинице; разумеется, когда ты будешь у нас, ты должен быть
очень осторожен, нигде не показываться, если мы сочтем это небезопасным, и
вообще ты должен будешь слушаться наших указаний; вот единственное, что тебя
свяжет, но ты в этом так же заинтересован, как и мы, а в других отношениях
ты совершенно свободен, работу мы тебе дадим не трудную, не бойся. Ну как,
пойдем?" "А до весны еще далеко?" -- спросил К. "До весны? -- повторила
Пепи. -- Зима у нас длинная, очень длинная и однообразная. Но мы там, внизу,
не жалуемся, мы хорошо защищены от холодов. Ну, а потом придет и весна и
лето, всему свое время, но, когда вспоминаешь, и весна и лето кажутся такими
коротенькими, будто длились два дня, не больше, да и то в эти дни, даже в
самую распрекрасную погоду, вдруг начинает падать снег".
Тут отворилась дверь. Пепи вздрогнула, в мыслях она уже была далеко
отсюда, но вошла не Фрида, вошла хозяйка. Она сделала удивленное лицо,
застав К. еще здесь. К. извинился, сказав, что ждал хозяйку, и тут же
поблагодарил ее за то, что ему разрешили тут переночевать. У него создалось
впечатление, сказал К., будто хозяйка хочет еще раз с ним поговорить, он
просит прощения, если вышла ошибка, кроме того, ему сейчас непременно надо
уходить, слишком надолго он оставил без присмотра школу, где работает
сторожем, но всему виной вчерашний вызов, он еще плохо разбирается в таких
делах, больше никогда он не доставит госпоже хозяйке столько неприятностей,
как вчера. И он поклонился, собираясь уйти. Хозяйка посмотрела на него
странным взглядом, словно во сне.
Этим взглядом она удержала К. на месте дольше, чем он хотел. А тут она
еще слабо улыбнулась, и только удивленный вид К. как будто привел ее немного
в себя. Казалось, она ждала ответа на свою улыбку и, не получив его, только
тут пришла в себя. "Кажется, вчера ты имел дерзость что-то сказать о моем
платье?" Нет, К. ничего не помнил. "Как, ты не помнишь? Значит, к дерзости
добавляется еще и трусость". К. извинился, сославшись на вчерашнюю
усталость, вполне возможно, что он что-то наболтал, во всяком случае он
ничего не помнил. Да и что он мог сказать о платье госпожи хозяйки? Только
что таких красивых платьев он никогда не видел. По крайней мере он никогда
не видел хозяек гостиниц на работе в таком платье. "Замолчи, -- быстро
сказала хозяйка. -- Я не желаю слышать от тебя ни слова про мои платья. Не
смей думать о моих платьях. Запрещаю это тебе раз навсегда". К. еще раз
поклонился и пошел к дверям. "А что это значит? -- крикнула ему хозяйка
вслед. -- Никогда не видал хозяек гостиниц за работой в таком платье? Что за
бессмысленные слова! Это же полная бессмыслица! Что ты этим хочешь сказать?"
К. обернулся и попросил хозяйку не волноваться. Конечно, замечание
бессмысленно. Он же ничего в платьях не понимает. Ему в его положении всякое
незаплатанное и чистое платье уже кажется дорогим. Он только удивился, когда
увидел хозяйку ночью там, в коридоре, среди всех этих полуодетых мужчин в
таком красивом вечернем платье, вот и все. "Дra, -- сказала хозяйка, --
кажется, ты, наконец, вспомнил свое вчерашнее замечание. Да еще дополняешь
его новой чепухой. Правильно, что ты в платьях ничего не понимаешь. Но тогда
воздержись, пожалуйста, -- и я серьезно тебя об этом прошу -- судить о том,
дорогое ли это платье, неподходящее оно или вечернее, -- словом, про все
такое... И вообще... -- тут она передернулась, словно от озноба, --
перестань интересоваться моими платьями, слышишь? -- И когда К. хотел молча
повернуться к выходу, она спросила: -- Да и что ты понимаешь в платьях? --
К. пожал плечами: нет, он в них ничего не понимает. -- Ах, не понимаешь, --
сказала хозяйка, -- так не бери на себя смелость судить об этом. Пойдем со
мной в контору, я тебе что-то покажу, тогда, надеюсь, ты навсегда прекратишь
свои дерзости". Она первой вышла из дверей, и Пепи подскочила к К. под
предлогом получить с него деньги, и они торопливо договорились, это было
просто: К. уже знал двор, откуда вели ворота в проулок, а подле ворот была
маленькая дверь, примерно через час Пепи будет ждать за ней и на троекратный
стук откроет К.
Контора хозяина находилась напротив буфета, надо было только пересечь
прихожую, и хозяйка уже стояла в освещенной конторе и нетерпеливо ждала К.
Но тут им помешали. Герстекер ждал в прихожей и хотел поговорить с К. Было
не так легко отвязаться от него, но тут помогла хозяйка, запретив Герстекеру
приставать к К. "Да куда же ты? Куда?" -- закричал Герстекер, когда уже
захлопнулись двери, и его голос противно прервался кашлем и охами.
Контора была тесная, жарко натопленная. По узкой стене стояли пюпитр и
несгораемый шкаф, по длинным стенам -- гардероб и оттоманка. Гардероб
занимал больше всего места, он не только заполнял всю стену в длину, но и
сужал комнату, выдаваясь в ширину, и, чтобы полностью его открыть, надо было
раздвинуть все три створки дверей. Хозяйка указала К. на оттоманку, а сама
уселась на вертящийся табурет у конторки. "Ты никогда не учился портняжному
делу?" -- спросила хозяйка. "Нет, никогда", -- ответил К. "А кто же ты,
собственно говоря?" -- "Землемер". -- "А что это значит?" К. стал объяснять,
это объяснение вызвало у нее зевоту: "Ты не говоришь мне правды. Почему ты
не говоришь правды?" -- "Но ведь и ты не говоришь правды". -- "Я? Ты опять
начинаешь дерзить? А если я и не говорю правды, так мне отвечать перед
тобой, что ли? В чем же это я не говорю правды?" -- "Ты не простая хозяйка,
какой ты стараешься казаться". -- "Скажи, пожалуйста! Сколько открытий ты
сделал! А кто же я еще? Твоя дерзость и вправду переходит все границы". --
"Не знаю, кто ты такая. Я вижу, что ты хозяйка, но к тому же ты носишь
платья, которые простой хозяйке не подходят и каких, по моему разумению,
никто тут, в Деревне, не носит". -- "Ну вот, теперь мы дошли до самой сути.
Просто ты не можешь промолчать, возможно, что ты и не хочешь дерзить, ты
просто похож на ребенка, который узнал какую-то чепуху и никак промолчать не
может. Ну что особенного ты нашел в моих платьях?" -- "Ты рассердишься, если
я скажу". -- "Не рассержусь, а рассмеюсь, это же детская болтовня. Ну, так
какие же у меня платья?" -- "Хорошо, раз ты хочешь знать. Да, они из
хорошего материала, очень дорогие, но они старомодны, вычурны, слишком
затейливы, поношены, и вообще они тебе не по годам, не по фигуре, не по
твоей должности. Это мне бросилось в глаза, как только я тебя увидел в
первый раз, с неделю назад, тут, в прихожей". -- "Ах, вот оно что! Значит,
они старомодны, вычурны и что там еще? А ты откуда все это знаешь?" --
"Просто вижу, этому учиться не надо". -- "Значит, так сразу и видишь? Никого
тебе спрашивать не надо, сам прекрасно понимаешь, чего требует мода. Да ты
станешь для меня незаменимым, ведь красивые платья -- моя слабость. Смотри,
у меня гардероб полон платьев -- что ты на это скажешь? -- Она раздвинула
створчатые дверцы, во всю ширину шкафа тесно висели платья одно за другим,
по большей части это были темные платья, серые, коричневые, черные,
тщательно развешанные и разглаженные. -- Вот мои платья, по-твоему, они все
старомодны, вычурны. Но тут только те, для которых не нашлось места в моей
комнате, наверху, а там у меня еще два полных шкафа, да, два шкафа, каждый
почти величиной с этот. Что, удивляешься?"
"Нет, я так примерно и думал, потому и сказал, что ты не только
хозяйка, ты нацелилась на что-то другое".
"Я только на то и целюсь, чтобы красиво одеваться, а ты, как видно, не
то дурак, не то ребенок или же очень злой человек, опасный человек. Уходи,
уходи же скорее!"
К. вышел в прихожую, и Герстекер уже ухватил его за рукав, когда
