явится, но в этот раз другое дело, в этот раз чего ему врать, как ушел
тогда, еще в августе, она за ним не бегала, не звала, хотя и знала: с
Полиной живут плохо - пьянка каждый день, а после пьянки - драка.
Тридцатого вечером встретились в булочной, Антонина сделала вид,
будто не признала, отвернулась, берет "городскую", а руки, как не свои,
уронила булку на пол, пришлось платить - кассирша там вредная, разорется,
а булка вся в грязи. Только вышла на улицу, Анатолий тут как тут, за ней.
- Гражданочка, извиняюсь, не знаете, сколько время?
Больше четырех месяцев Антонина каждый день, да не по одному разу,
все представляла себе, как это будет, как они увидятся, и решила вести
себя не грубо, но так, чтоб он понял - гордость и у нее есть. И, если она
тогда выла, как ненормальная, и чуть не за ноги его хватала, только чтоб
не уходил, то теперь с этим уже все, и перед ним, как говорят, другой
человек. Пусть подозревает, что у нее кто-то есть, пусть не думает.
Но получилось по-другому. Про гордость она забыла, стала болтать
какие-то глупости, мол, как живешь, а он, - нерегулярно, - говорит. - Что
же нерегулярно-то? У тебя жена молодая. А он: - во-первых, она мне жена
только для прописки, а, во-вторых, ты на ее рожу погляди, одно слово -
сзади пенсионерка, спереди пенсионерка. Антонине бы сказать, что некрасиво
так - о женщине, а она наоборот: лицо, - говорит, - можно и полотенцем
прикрыть, а дальше такое сказала, что и вспоминать неудобно. Главное,
говорит, сама чувствует - не то, не так надо с ним разговаривать, а
остановится не может, вот и верно, что язык без костей. А Анатолию,
кобелю, нравится, хохочет, доволен, боялся небось, что Антонина будет
скандалить, а чего ей скандалить, хотела бы, еще летом морду бы Полине
начистила, далеко ходить не надо, в одном дворе живут.
Что-то еще говорил Анатолий, - хорошо, дескать выглядеть стала,
поправилась, Антонина, вроде бы, отвечала, что надо, а сама только думала
- сейчас ведь уйдет, вот сейчас - попрощается и все, и опять только жди,
да гляди в окно - не идет ли мимо, и опять жди, и ночи эти проклятые,
когда такое, бывает, приснится, что утром вспомнишь и в жар кидает.
А он вдруг: чего же на Новый год не приглашаешь?
- Так ведь, Толя, Новый год - семейный праздник, в кругу семьи. Как
тебя Полина отпустит? Или ты с ней вместе ко мне собираешься?
"И что это я говорю? Вот теперь-то он и скажет - шутка, мол, привет
семье, до новых встреч, чаю, бомбина!"
- Нет, конечно, смотри сам. Если хочешь, заходи. Хоть в Новый год,
хоть первого.
- Первого? Порядок. Если не прогонишь, приду в два часа, готовь
пол-банки.
Вот, так и договорились. Придет. Чего ему врать, сам предложил, не
напрашивалась. Придет.
Комнату свою Антонина, конечно, вылизала, себе купила новое платье
цвета морской волны и приталенное. Это ведь еще надо найти - пятьдесят
второй размер и по фигуре, у нас на полных шьют, как на старух, мешки, а
не платья, даже обидно.
Тридцать первого сбегала к знакомой парикмахерше, сразу после гимна.
Зато первого к часу дня была уже готова - платье, как влитое, на груди
кулон, колготки, правда, порвала, когда натягивала, потому что импортные.
У заграничных баб не ноги, а палки, а у нас ноги фигуральные, вот и тесно.
Ну да ничего, подняла петлю, сойдет.
Потом накрыла на стол. Скромненько, не очень, чтобы очень, потому что
не покупать она мужика собирается за какую-то ветчину или икру. Поставила
огурчики соленые, шпроты, "еврейский" салат (Роза Львовна научила: творог,
чеснок мелко порубить, зелень - можно укроп, можно петрушку) ну и там сыр,
колбасы "Советской" твердокопченой триста грамм, у себя в магазине
выпросила. Сволочи все же Катька с Валентиной, как надо что из бакалеи,
так "Тося" да "Тося", и она им конечно все оставляет, а у них вечно по сто
раз проси, унижайся...
Короче говоря, стол получился не то, что богатый, но приличный. А
водки, как просил, купила пол-литра. И хватит. Это с Полиной они пускай
пьянствуют, Тоня не Полина, что раньше было, то прошло. и вспоминать
нечего.
В холодильнике, конечно, была еще "маленькая" и две бутылки пива на
запас, но это - как получится.
Анатолий пришел точно в два. Снял в передней пальто, и Антонина даже
обалдела, никогда таким его не видела. Костюм цвет беж, галстук весь
переливается, волосы курчавые, а она уж забыть оказывается, успела, какие
у него красивые волосы.
Пошли в комнату. Антонина говорит:
- Ну, ты даешь. Прямо, как из загранки.
А он хохочет:
- Это ты прямо в точку, костюм у меня импортный, маде ин Поланд. Ну,
что видела костюмчик? Больше не увидишь.
Снимает пиджак, вешает на стул, галстук туда же, и - за брюки.
Антонина села на оттоманку и молчит, что говорить, не знает. Он брюки
снял, хохочет, как чокнутый:
- Чего рот раззявила, деревня? Надо быть современной женщиной, к тебе
не кто-нибудь, а любовник пришел. Раздевайся.
Антонина встала и опять стоит, молчит. С одной стороны, конечно,
приятно, что он считает ее за современную женщину и не просто выпить
пришел, но с другой стороны, у них, может это и принято, а у нас не
привыкли еще.
А он стоит, в чем мать родила, одни носки оставил с полуботинками, и
ухмыляется.
- Ну чего? Раздевайся да побыстрее!
Антонина смотрит - он берет со стола бутылку, наливает ей стопку,
себе стопку, и говорит:
- Пей, давай, тогда, может, смелее станешь, а то как все равно -
дурочка. Французские кинофильмы смотрела?
Не ругаться же с ним, не для того пол-года ждала. Антонина взяла
стопку, выпила. Ладно. Французская жизнь, так французская, хорошо хоть
сорочку новую надела, нейлоновую. Сняла свое платье морской волны, а он:
все снимай, тут тебе не ателье мод и не поликлиника. А сам еще наливает.
Антонина хотела погасить лампочку, а он: еще чего? Дикость, - говорит, -
или может, ты у нас с браком? Не помню, чего у тебя там не хватает, вроде,
всего полно и все на месте. Ну, что с ним поделаешь, - шутник!
В общем, она разделась, стоит, а что дальше - не знает.
Но Анатолий на кровать даже не посмотрел, сел к столу, ну, и она
напротив, живот скатертью прикрыла. Холодно все же. А Толька:
- Чего прячешься? Тело женщины, это, во-первых, красиво. В Русском
музее была? И ты интересная, как Венера. А, я - смеется, - как этот...
Ганнибал.
Может, со стыда или от волнения, а может потому, что со вчерашнего
дня крошки во рту не было, Антонина сразу опьянела. И стало ей плевать,
что сидит тут, как дура, голая, и что тело-то, уж не то, и что окна так и
свищет. Весело ей сделалось и хорошо, потому что вот он, Анатолий, пришел
все-таки, сам пришел, сидит, точно фон-барон, а на плечах веснушки, как у
маленького...
- Толик, тебе не холодно? Я платок принесу.
- Иди ты с платком! Налей лучше! А потом погреемся.
...а плечи-то широкие, красивый до чего! Ну, прямо в точности
Ганнибал или какой-нибудь Юлий Цезарь.
По-французски - так уж пускай на всю катушку! Антонина встала, прошла
на каблучках через всю комнату и включила телевизор. Как раз показывали
концерт артистов эстрады. И, черт с ним! - достала из холодильника
"маленькую" и пиво.
Еще выпили, за любовь. Антонина чувствует - опьянела, закусить надо,
а не лезет кусок в горло да и все. А тут еще Майя Кристалинская как
запоет: "Я давно уж не катаюсь, только саночки вожу", ничего, вроде,
особенного, а у Антонины слезы.
- Толечка, миленький, я для тебя, что хочешь сделаю! Что скажешь, то
и сделаю!
- Да не могу я с тобой расписаться, Тонька, пойми ты это, чудачка!
- Не надо мне. Зачем? Я и так для тебя - что хочешь... Я бы и
стирала, и обшила, а денег - на что мне деньги, я сама зарабатываю, я бы у
тебя зарплату не брала... и какой хочешь, можешь приходить, хоть и пьяный,
хоть какой...
- Кончай реветь. Ты - баба хорошая, лучше Польки. Но расписываться -
это нет.
- Толик, я когда мимо ресторана "Чайка" прохожу, где мы с тобой
тогда, так всегда плачу, как ненормальная...
- Я - мужчина... Поняла? Ты - баба, а я мужчина... И все... Еще
керосин есть, нет?
- Меня все тут за последнюю, за не знаю кого считают, что я тогда так
с Валериком... ты пойми, я же мать! Я ребенка своего люблю, ребенок не
виноват... Но тебя я больше своей всей жизни!.. Если б ты заболел, я бы
кровь дала...
- Это лимонад? Лимонад, да?! Не могла две поллитры взять, говорил
ведь: жди!.. Я мужчина... бля... с-сука! И - все!.. Поняла?! Не распишусь.
И - все!
- Толик, ты кушай, вон огурчики солененькие...
- Отстань! Сказал - от-стань!.. И все... Одну бутылку... Пожалела...
сука... Я мужчина! Титьки развесила, корова... Я - мужчина, а ты - сука..
И все... И все...
- Толик, если что, я сбегаю, ты успокойся, миленький! Толенька!..
- Убери руки! Руки убери! Не трогай, б...! Убью суку! Убью!!!
- Толик! Не надо! Не надо! Прошу! Вот - на коленях прошу... Толечка!
О-ой! Ногами - не надо! Толечка! Толечка-а!..
- Молчи, курва! Получила?.. Вставай! Разлеглась тут... сука! На тебе!
На! Заткнись, убью! Заткнись!!!
Хорошо еще - в квартире никого не было, жиличка в гости ушла.
7
А Роза Львовна собирается на свидание.
Лазаря зачем волновать, ни слова вчера ему не сказала, хватит Парню и
своей беды. Матери - все парень, а ему сорок лет, возраст, кстати, для
мужчины самый опасный, если уж в этом возрасте случится инфаркт, то это
очень и очень плохо. Говорят, беречь надо мужчин именно сейчас, следить,
чтобы укрепляли сердечную мышцу, спортом занимались, легкой атлетикой,
только судьба не спрашивает, сколько кому лет.
Каждому когда-нибудь достается настоящее страдание, вот и Лелику
пришла очередь. В Горьком, в эвакуации, в самые страшные годы, был
счастливым - маленький, ничего не понимал, мать рядом, а отцов тогда ни у
кого не было. Голодать Роза Львовна ему не давала, не допустила,
устроилась на макаронную фабрику, дали рабочую карточку, а по вечерам -
шила. Ведь смешно сказать: до войны ничего не умела, а заставила нужда,
научилась и кроить, и шить, и вязать, даже подметки ставить.
А потом пошло легче: учился Лазарь хорошо, товарищи его любили, очень
способный был мальчик и общительный. Не приняли в Университет - это,
конечно, был удар, но он не растерялся, поступил в технический ВУЗ, хотя
мечтал стать журналистом. Способный человек - всегда и везде способный,
вот и в технике всего добился, кандидат наук, физик! Такая сама и так
воспитала - не ныть, не жаловаться, что есть - есть, а чего нет - и не
надо.
Любой пример: разве кто-нибудь в семье, она или Лелик, сказал одно
слово, что нет у Фиры детей? Вообще никогда Лазарь не пожаловался на жену,
молодец, но и Роза Львовна ни разу себе не позволила; они друг друга
нашли, им и жить...
...Как она могла бросить Лазаря, чем он ей не угодил? Не рахмонес,
просто выдержанный и тактичный. Не слишком красивый? В мужчине не красота
главное, и пятнадцать лет назад Фира это понимала.
Любовь... Сердцу не прикажешь, и, хоть этот Петухов ничем не лучше
Лелика, а гораздо хуже, что тут поделаешь, когда любовь? А что у Фиры -
любовь, это давно заметила Роза Львовна, видела вся обмирая, как та ничего
не ест за обедом, отвечает невпопад и точно прислушивается к чему-то, что
одна она только слышит. То ни с того, ни с сего вся вспыхнет, то
улыбнется. А глаза! Какие у нее были глаза, боже ты мой! Я сперва даже
