Я был с ней только вчера - как я мог ее забыть?
Возникло неописуемое состояние, в котором, я думаю, через меня
пронеслись все чувства моего психологического репертуара. "Возможно ли, -
спросил я себя, - чтобы я проснулся в ее доме в Туксоне, в штате Оризона,
за две тысячи миль отсюда? И так ли уж изолированы все случаи повышенного
сознания, что ты не помнишь их?
Дон Хуан подошел ко мне и положил свои руки мне на плечи. Он сказал,
что точно знает, что я чувствую. Его благодетель заставил его пройти через
такой же опыт, и то, что он сам пытается делать со мной, с ним сделал его
благодетель: пытался словесно утешить. Он оценил эту попытку своего
благодетеля, но он усомнился тогда, как сомневается и теперь, что есть
способ утешить кого-то, кто осуществил путешествие тела сновидения.
Теперь в моем уме не было сомнения: что-то во мне преодолело это
расстояние между городами Оаксака в Мексике и Таксоном в штате Аризона. Я
почувствовал странное облегчение, как если бы очистился от вины впервые за
долгие годы.
В течение тех лет, которые я провел с доном Хуаном, у меня в памяти
были разрывы непрерывности. То, что я был с ним в тот день в Таксоне, это
один из таких разрывов. Я помню, что не мог вспомнить, как попал в Таксон,
однако я не обратил на это какого-либо внимания: я решил, что этот провал
- результат моей деятельности с доном Хуаном. А он всегда был очень
осторожен, стремясь не возбуждать моих рассудочных подозрений в состоянии
нормального сознания, когда же подозрения были неизбежны, он всегда
вежливо объяснял, что природа нашей деятельности порождает серьезные
несоответствия памяти.
Я сказал дону Хуану, что, поскольку мы оба оказались в тот день в
этом месте, то возможно ли двум, или более чем двум людям проснуться в
одной и той же позиции сновидения.
- Конечно, - сказал он. - именно так древние толтекские колдуны
отправлялись в неведомое группами. Они следовали один за другим. Нет
способа знать, как ты следуешь за другим, это просто делается: тело
сновидения делает это. Присутствие другого сновидца пришпоривает его. В
тот день ты потащил меня за собой, и я последовал, так как хотел быть с
тобой.
У меня было столько вопросов, чтобы задать их ему, но все они
казались очень поверхностными.
- Как это возможно, чтобы я не помнил женщины-нагваль ? - выдавил я,
и ужасная тревога и томление охватили меня. Я старался не печалиться
больше, но печаль внезапно прокатилась по мне, как боль.
- Да ты все еще не помнишь ее, - сказал он. - только когда твоя точка
сборки сдвинется, ты сможешь вспомнить ее. Она для тебя словно призрак, и
таков же ты для нее. Ты видел ее однажды, когда был в нормальном состоянии
сознания, а она никогда не видела тебя в своем нормальном состоянии. Ты
для нее такой же герой, как она для тебя, но только с тем различием, что
ты можешь однажды проснуться и воссоединить все это. У тебя, возможно,
будет достаточно времени, а у нее нет: ее время здесь очень коротко.
Меня как бы охватило чувство протеста от такой ужасной
несправедливости. Я внутренне подготовил целый водопад возражений, но даже
не попытался их выразить. Улыбка дона Хуана была лучезарной, его глаза
светились чистой радостью и озорством. У меня было чувство, что он ожидает
моих замечаний, поскольку знает, что я собираюсь сказать, и это чувство
остановило меня, или, лучше сказать, моя точка сборки опять сдвинулась
сама по себе. И я уже знал, что женщина-нагваль не будет сожалеть, что у
нее нет времени, ни я не буду радоваться тому, что оно есть.
Дон Хуан читал меня, как книгу. Он заставил меня покончить со всеми
этими постижениями и выразить причину того, почему не следует печалиться
об этом или радоваться. На мгновение я почувствовал, что знаю, почему, но
затем потерял нить.
- Возбуждение от того, что имеешь время, равно тому, какое возникает
при его отсутствии, - сказал он. - они равны.
- Чувствовать печаль - это не то же самое, что сожаление, - сказал я.
- а я чувствую ужасную печаль.
- Кого беспокоит печаль, - сказал он. - думай только о тайнах: тайна
- это то, что заслуживает внимания. Мы - живые существа: мы должны умереть
и упустить свое сознание, но если мы сможем изменить хотя бы привкус
этого, то какие тайны могут нас ждать! Какие тайны!
17. ПРЕОДОЛЕНИЕ БАРЬЕРА ВОСПРИЯТИЯ
Позднее к вечеру, все еще в Оаксаке, мы с доном Хуаном медленно
прогуливались вокруг площади. Когда мы приблизились к его любимой
скамейке, люди, которые сидели на ней, встали и ушли. Мы поспешили к ней и
сели.
- Мы подошли к концу моих объяснений о сознании, - сказал он. - и
сегодня ты должен сам собрать другой мир и навсегда оставить всякие
сомнения.
В том, что ты собираешься сделать, не должно быть ошибок. Сегодня, с
позиции повышенного состояния сознания, ты собираешься заставить свою
точку сборки сдвинуться - и в одно мгновение ты настроишь эманации другого
мира.
Через несколько дней, когда Хенаро и я встретимся с тобой на вершине
горы, ты должен будешь сделать то же самое, но уже с худшей позиции
обыденного сознания. Там тебе придется настроить эманации другого мира
немедленно: если ты не сделаешь этого, ты умрешь смертью обычного
человека, упавшего в пропасть.
Он намекал на тот акт, который он заставит меня сделать, как
последнее действие в его учениях для правой стороны - это акт прыжка в
бездну с вершины горы.
Дон Хуан заявил, что воины заканчивают свою подготовку, когда
становятся способными разбить барьер восприятия без посторонней помощи,
исходя из состояния обычного сознания. Нагваль приводит воинов к этому
порогу, однако успех принадлежит и индивиду: нагваль просто испытывает их,
постоянно подталкивая к способности постоять за себя.
- Единственная сила, которая может временно отменить настройку, это
настройка, - продолжал он. - тебе придется ликвидировать настройку,
которая удерживает тебя на восприятии мира повседневных действий. Вызывая
намерение перевести точку сборки в новую позицию и намеренно удерживая ее
там достаточно долго, ты соберешь другой мир и исчезнешь из этого.
- Древние видящие до сих пор отвергают смерть, делая именно это:
намеренно удерживая свою точку сборки фиксированной в позиции, которая
помещает их в один из семи других миров.
- Что произойдет, если мне удастся настроить другой мир? - спросил я.
- Ты попадешь туда, - ответил он. - как сделал это Хенаро однажды
вечером на этом же месте, когда показывал тебе тайны настройки.
- Где же я окажусь, дон Хуан?
- Ясно, что в другом мире, где же еще?
- А что будет с окружающими людьми, и зданиями, и горами, и всем
остальным?
- Ты будешь отделен от всего этого истинным барьером, который ты
разобьешь - барьером восприятия, и так же, как те видящие, которые
погребли себя, чтобы победить смерть, ты не будешь в этом мире.
Когда я услышал это утверждение, во мне разгорелась битва: какая-то
часть меня кричала, что позиция дона Хуана нетерпима, в то время как
другая вне всякого сомнения знала, что он прав.
Я спросил его, что случится, если я сдвину свою точку сборки прямо на
улице, посреди движения в Лос-Анжелесе. И он ответил с серьезным
выражением лица:
- Лос-Анжелес исчезнет, как пух по ветру, а ты останешься. В этом
тайна, которую я пытался объяснить тебе. Ты переживал ее, но ты еще не
понял ее, а сегодня поймешь.
Он сказал, что я еще не пользовался толчком земли для сдвига в другой
из великих диапазонов эманаций, но поскольку я поставлен перед
настоятельной необходимостью сдвинуться, то эта необходимость послужит мне
пусковым устройством.
Дон Хуан взглянул вверх на небо. Он вытянул вверх руки, как он делал,
когда долго засиживался и выталкивал из тела физическую усталость. Он
приказал мне выключить внутренний диалог и войти в состояние внутреннего
безмолвия. Затем он встал и начал уходить с площади: он подал мне знак
следовать за ним. Он шел по пустынной стороне улицы. Я узнал ее: это была
та же улица, на которой Хенаро дал мне свою демонстрацию настройки. В тот
момент, когда я это вспомнил, я обнаружил, что иду с доном Хуаном по
местности, к тому времени уже очень знакомой мне: пустынная равнина с
желтоватыми дюнами из того, что казалось серой.
Я тотчас вспомнил, что дон Хуан заставлял меня воспринимать этот мир
сотни раз. Я вспомнил также, что позади этого унылого дюнного ландшафта
лежит другой мир, сияющий исключительным, однородным чистым белым светом.
Когда мы с доном Хуаном вошли в него на этот раз, я почувствовал, что
этот свет, идущий со всех направлений, не был укрепляющим светом, но был
таким утомительным, что давал мне чувство священного.
Пока этот священный свет омывал меня, рассудочная мысль ворвалась в
мое внутреннее безмолвие. Я подумал, что вполне возможно, что мистики и
святые совершали это путешествие точки сборки. Они видели бога - в
человеческом образе, ад - в серых дюнах, а затем славу небес в этом
прозрачном свете.
Мои рассудочные мысли почти тотчас сгорели под напором того, что я
воспринимал. Мое сознание было захвачено множеством форм, фигур мужчин,
женщин и детей всех возрастов и других непостижимых проявлений, сияющих
ослепительным белым светом.
Я видел дона Хуана, идущего рядом и глядящего на меня, а не на
видения. В следующее мгновение я увидел его, как светоносный шар,
колеблющийся вверх и вниз в нескольких футах от меня. Этот шар сделал
неожиданное и пугающее движение и приблизился ко мне так, что я увидел его
внутренность.
Дон Хуан работал над своим светом сознания, чтобы показать мне это.
Этот свет внезапно засиял у него слева на четырех или пяти нитеобразных
волокнах. Он остался там неподвижным. Все мое сосредоточение было на этом:
что-то медленно потянуло меня, как через трубу, и я увидел олли - три
темные удлиненные твердые фигуры, волнуемые дрожью, как листья под ветром.
Их было видно на почти флюоресцирующем розоватом фоне. В тот момент, когда
я сфокусировал на них свой взгляд, они подошли ко мне, причем не
передвигаясь, скользя и перелетая, а подтягивая себя вдоль каких-то
беловатых нитей, исходивших из меня. Эта беловатость не была светом или
свечением, а просто линиями, которые, казалось, были нанесены тяжелым
меловым порошком. Они быстро рассыпались, но недостаточно быстро: олли
были уже на мне до того, как линии исчезли.
Они теснили меня. Мне стало досадно, и олли тотчас отодвинулись, как
если бы обиделись на меня. Мне стало их жалко, и это мое чувство мгновенно
притянуло их обратно. Они подошли и карабкались по мне. Тогда я увидел
нечто, что видел в зеркале на ручье: у олли не было внутреннего света - у
них не было внутренней подвижности. В них не было жизни и все же они,
очевидно, были живы. Это были странные уродливые формы, напоминающие
застегнутые на молнию спальные мешки: тонкая линия посередине их
удлиненной формы создавала впечатление, что они сшиты.
Они не были приятными персонажами. От чувства, что они совершенно
чужды мне, мне стало неуютно - появилось нетерпение. Я увидел, что трое из
олли двигались так, как если бы подпрыгивали. Внутри них было слабое
свечение. Это свечение увеличивалось в интенсивности, пока в последнем из
них не стало довольно ярким.
В тот момент, когда я увидел это, я встретился с черным миром. Под
этими словами я не имею ввиду, что он был темным, как темна ночь, нет, все
вокруг меня было смоляно-черным. Я взглянул на небо, но нигде не мог найти
